Тем временем Николай Иванович тоже проводил время, разглядывая посетителей центра культуры и отдыха «Скверик на Воробьевых» – так он мысленно называл довольно пустынное и безлюдное место, охваченное густыми стрижеными кустами. Это была университетская площадь, что тянулась от смотровой площадки до самого МГУ. Фантазии Иванычу тоже хватало, но человеки были и без того чудны. Это он знал и как преподаватель психологии, и как всякий, случайно озаренный сей гениальной догадкой наблюдатель. Всего таких предметов наблюдения было три. Дама с собакой-болонкой неспешно прогуливалась промеж газончиков. Мужичок азиатской внешности в зеленом полосатом костюме с черной козлиной бородкой и старомодным портфелем на лавке напротив читал газету. И еще две студентки щебетали на лавке справа метрах в десяти от него.

Для себя девчонок-студенток Иваныч определил, как одно целое. Это существо шевелило восемью конечностями и, по сути, являлось живым воплощением Будды, всегда означавшим для профессора самодостаточность. Слышно было, как ручеек их беседы мерно журчал и звучанием своим словно воскрешал бивший здесь давным-давно неподалеку от реки Кровянки родник. Давным-давно здесь – у древнего села Воробьево – была излюбленная резиденция русских царей, кипела суета великокняжеского двора. А сегодняшним солнечным утром здесь не было практически никого. Шум города почти не залетал сюда, лишь изредка с грохотом или гуденьем проносились машины по Университетскому проспекту, что для городского жителя означало практически полную тишину.

Собака, породу которой Запольский определил, как «болонка», выглядела вполне смышленой, в отличие от своей хозяйки. Доброе белое животное семенило от клумбы к клумбе и пускало маленькие смешные фонтанчики на все, что было в пределах его досягаемости. Зоной ответственности смешной собачонки мог стать и Запольский, если бы не упрямый ремешок хозяйки. «Фу, фу!», – прикрикивала дама на своего питомца каждый раз, когда они проходили мимо, из чего профессор сделал совершенно недвусмысленный вывод о том, чем считала его эта леди. Какашкой. И потому Иваныч вынес неутешительный для дамы вердикт – «глупая дура».

Профессор давно заметил довольно странную атмосферу, царившую здесь, в «Скверике на Воробьевых». Место, несмотря на известную смотровую площадку, очень пустынное. Прямо скажем, фактически здесь нет ничего интересного – обычные зеленые кусты, асфальт, панорама Москвы за «Лужей» – стадионом Лужники на противоположном берегу Москвы-реки – и, конечно, возвышающееся в километре от «смотровой» основное здание МГУ. Но ничто здесь не дает душе уюта и спокойствия. Здесь ощущается какое-то тревожное ожидание, и манящая неизвестность обволакивает тебя нитями судьбы. Здесь ощущаешь себя, как перед экзаменом у неумолимого и требовательного, чудаковатого, хотя порою и в доску своего преподавателя.

Даже маленькая старая Троицкая церковь приютилась как-то сбоку и поодаль на самой кромке склона заказника, словно прячась от невидимых неистовствующих космических лучей, что нескончаемо пронизывают здесь землю. Площадка на Воробьевых словно парит не только над городом Москвой, но в мировом космическом океане бытия, в открытой всем ветрам бесконечной мультивселенной. Приходя сюда, чувствуешь себя совершенно голым, незащищенным и целиком предоставленным воле всемогущих сил природы.

С далекого 1453 года стоявшее здесь на «Воробьевых кручах» село Воробьево стало великокняжеской вотчиной и излюбленной резиденцией русских царей. Здесь стоял и не раз перестраивался до самого XVIII века огромный Воробьевский дворец. С течением времени это место было заброшено, и окончательно деревянные хоромы сгорели в грандиозном пожаре 1812 года. И вот спустя еще двести лет именно здесь в 1948 году и началось строительство храма науки – Московского университета, символа просвещения и неизбежности образования.

Тем временем полосатый мужик на лавке напротив громко кашлянул, с хрустом скомкал газету и с размаху бросил её в урну, что, благо, была рядом. Этим своим диким броском дядька бесповоротно вывел Запольского из транса сочленения с вечностью, и, гордо выпятив подбородок, уставился на преподавателя. Николай Иванович направил спокойный, небрежный взгляд на сверхновую «звезду» посиделок и безразлично отвел глаза в сторону. «Еще одним идиотом больше… Наверно, что-то о добром-вечном почитал, – подумал он. – Если быть точным, то здесь, на этом прекрасном бульваре, нормальных людей и нет». Себя профессор не относил ни к кому, и это «ни к кому» давно стало для него самым настоящим осязаемым типом. «Может, наконец-то хоть бы Соломатин что ли уже подошел…».

Полосатый мужичина вдруг как-то натужно крякнул, вскочил, и, бросив негодующий взгляд на профессора, быстро засеменил к выходу из окруженной зеленой изгородью зоны отдыха. Видимо, гражданин вообще имел привычку ненавидеть всех подряд. Мысленно проводив покидающего прекрасный уголок природы отдыхающего, Иваныч сочувственно посмотрел ему вслед и пожелал разного хорошего на всякий случай. Но тут же, как опытный учитель, заметивший ошибку, да и вообще, как просто, внимательный человек, Запольский уставился на забытый джентльменом на лавке старый портфель. «Террорист, не иначе, потому и злой такой», – резюмировал он.

Не успев принять окончательное решение по поводу оставленной «авоськи с бомбой», боковым зрением Николай Иванович поймал летящего на всех парах, в облаке нестабильных кварков, Андрюху Соломатина. Тот, влетев в сквер, даже не замедлил скорость, как водится, чтобы принять благообразный вид – спасти ситуацию уже могло только везение или хорошее настроение педагога. В погоне за временем у него совсем вылетел из головы весь бессмысленный кошмар Машкиных прорицаний. Сердце бешено стучало, рубашка прилипла к спине от пота, дышал парнишка, как загнанная лошадь. «Дрюня» плюхнулся на лавку рядом с Запольским и не нашел ничего лучше, как сказать: «Здр…равствуйте, Ни…кол…ай И…ванович».

Посмотрев на преподавателя, Андрей сразу успокоился – Николай Иванович не выказывал никакого видимого беспокойства насчет его опоздания. Напротив, учитель внимательно и слегка щурясь, разглядывал что-то на противоположной стороне сквера. Пользуясь предоставленной передышкой, Андрюха достал из кармана штанов краешек телефона и украдкой глянул на экран. Когда он уже мчался мимо смотровой площадки, кто-то звонил – это была Машка. «Ах да, Машка, точно…», – в голове мигом пронесся вчерашний разговор. И тут вся серьезность ситуации волной нахлынула на открытого и чистого душой паренька.

Соломатин, несмотря на свою порой бесшабашную решимость, знал, что такое осторожность, и при необходимости умел уворачиваться от ударов судьбы, правда, часто в последний момент. И сейчас, похоже, это умение ему бы не помешало. Если, конечно, предсказания Маши не были плодом её фантазии. В глубине души Андрей искренне не верил ни в бога, ни в черта и, более того, ему, как любому хорошему человеку, было откровенно наплевать, есть они или нет. Он верил в друзей, метрополитен и часы на руке, и еще он верил, что успеет в жизни все, что захочет, и даже может не спешить.

Андрей решил осмотреться на предмет наличия орудия собственного убийства – той самой описанной девушкой палки. Парень перевел взгляд на клумбу напротив, и у него тревожно забилось сердце. Прямо перед ними ровным рядком росли саженцы каких-то хвойных деревьев. То ли это туя, то ли можжевельник, парень не знал, но не это уже занимало Соломатина. Эти еще относительно тонюсенькие маленькие деревца были подвязаны к высоким, толстым, вбитым в землю кольям. «Да ну нафиг!» – вслух вырвалось у Андрюхи. Он мельком глянул на профессора, не собирается ли тот уже идти выдирать эти палки, вернее, палку…