Но самолеты лесной авиации гудели вдали, и ни один не пролетал над нашим островом. Пробовали стрелять через равные промежутки, но и это не помогло.

Мы угрюмо сидели на островке и ждали, ждали, ждали. Я чуть с ума не сошла. Да и все были подавлены, особенно Стрельцов, он больше других знал Харитона…

Я подробно рассказала нашим о моей встрече с Харитоном. Как написано в этой тетради.

— Несчастный! — вырвалось у Марии Кирилловны. Лицо ее посерело. Мы старались не смотреть в сторону пожара, но невольно все время оборачивались туда.

— Между прочим, если ветер переменится, огонь быстро перекинется к нам, — сказал Кузя. Парень явно струсил. Но не посмел предложить плыть дальше. Никто ему не ответил. Мы упорно сидели у сигнального полотнища и ждали.

Некоторое время спустя Стрельцов и Ярышкин начали готовить обед, как будто мы могли есть. Мария Кирилловна стала приводить в порядок собранные коллекции. Кузя, нахмурив белесые брови, пошел ей помогать.

Моя тревога достигла такой силы, что причиняла почти физическую боль. Когда я наконец увидела приближающуюся «стрекозу», у меня брызнули слезы.

Это был Марк. Как всегда, он покружил над нами и приземлился на островке. Мы окружили пилота.

— Что-нибудь случилось? — спросил Марк.

— На «Синем камне» Харитон, — сказала я спокойно и твердо (сейчас надо было взять себя в руки). — Он ждет вас… Мы с ним так договорились.

Марк свистнул и, скользнув по мне взглядом, молча повернулся и пошел к вертолету. Я догнала его.

— Я лечу с вами!

— Нет, Тася! — торопливо возразил он. Я забежала вперед.

— Вы должны меня взять с собой! Один вы можете не справиться… Я скорее найду его, понимаете? Ведь это я была на руднике и говорила с Харитоном.

Не слушая его возражений, я раньше Марка решительно вскочила в вертолет. Что-то кричала вслед Мария Кирилловна, Кузя… Марк уже сидел в кабине и запускал мотор. Мы поднялись. Мелькнули растерянные, встревоженные лица моих товарищей и исчезли. Какой гул стоял в вертолете! Ничего не слышно, кроме этого гула.

Я села в кабине пилота, рядом с Марком. Косо накренилась и выпрямилась Ыйдыга, потом осталась справа. Вертолет шел вдоль дымовой стены, Марк пока обходил пожар. На фоне чисто вымытых стекол четко выделялся профиль Марка. Марк не смотрел на меня. Может, рассердился? К руднику мы подлетели с другой стороны, сделав огромный круг. Теперь огонь шел нам навстречу. Это был почти слепой полет: дым заволок все пространство между землей и видимым небом. Но время от времени ветер раздувал дым, и тогда явственно выступали бронзовые сосны, охваченные пламенем. Вдруг треснуло и посыпалось стекло в кабине, и к нам ворвался дым.

На бреющем полете Марк пронесся над рудником. Избы еще не горели. Но уже занимались старые лиственницы на задах. Марк первый раз повернулся ко мне и покачал головой. Лицо его было озабоченно и серьезно. Опять и опять пролетал он над заросшими кустарником и травой улицами. Пустынно и страшно было на руднике. Запустение, озаренное алым отсветом пожара.

Вертолет пронесся совсем низко над высокой каменистой горой, куда взбирались наши смотреть лесные дали. Клубы дыма, заволакивающие гору, рассеялись на миг, и я увидела на самой вершине крохотную фигурку человека, машущего руками.

— Харитон! — закричала я, вскакивая.

Но теперь дым стлался сплошной пеленой, и Марк никак не мог найти площадку для приземления. Пожар бушевал рядом, постепенно обходя лысую, каменистую гору. Стланик, которым поросли склоны, уже тлел, кое-где вспыхивая ослепительным красно-желтым пламенем и рассыпая ослепительные, как от электросварки, искры.

Все же Марк ловко поймал первое же прояснение и повис над горой. Приземляться нам было опасно. По знаку Марка я спустила капроновую лестницу. Когда мы летали вместе с профессором, я из озорства несколько раз спускалась по капроновой «ленте» на землю. Ведь я хорошая спортсменка. И вот теперь это пригодилось в тяжелый момент.

Через несколько минут Харитон, тяжело дыша, с обожженными легкими, в тлеющей одежде, взобрался в вертолет и рухнул на пол. По всем правилам, я быстро забрала лестницу и прихлопнула дверь. Потом наклонилась над Харитоном. Он был в сознании, но совершенно обессилел. Лицо его распухло, закоптилось и приняло багровый оттенок. Он посмотрел на меня, как будто хотел улыбнуться, но вместо того в изнеможении закрыл глаза. Рубаха его дымилась, и я сорвала ее и затоптала ногами тлеющий огонь. Моментами делалось совсем темно — мы летели в сплошном дыму.

Вдруг вертолет бросило в сторону, перевернуло, закрутило…

Страшная сила словно переломила меня пополам. Дальше я ничего не помню.

…Когда я открыла глаза, надо мной, неуклюже наклонясь, стояли четверо космонавтов. Они были в синих и серых скафандрах, с блестящими щитками вокруг колен и туловища. На головах мерцал ребристый шлем. Прозрачные забрала были подняты на лоб. Космонавты молча смотрели на меня.

Я хотела спросить, где я, где Марк и Харитон, но мне стало чего-то жутко. Потом — боль, и я опять ничего не помню.

В бреду меня преследовал один и тот же сон. Будто Василию угрожает опасность, я хочу его догнать и предупредить, а он идет себе не зная. Он пробирается заболоченным лесом, захламленными вырубками, я спешу за ним. Зову его: Василий, Василий! Он приостанавливается, смотрит по сторонам, как бы прислушиваясь, откуда зов. И опять идет. Вдруг он погружается в болото — по колено, по пояс, по шею… Тонет он молча, даже как-то безразлично, будто так и надо, будто ему все равно.

— Василий! Василий! — в ужасе кричу я.

И снова я догоняю его. Он плывет по Ыйдыге в резиновой лодке. Впереди пороги. Течение все стремительней. Он спокойно гребет, ничего не замечая. А я бегаю по берегу и зову его: Василий!

Или снилось так: будто он идет какими-то городскими трущобами (в кинофильмах, что ли, я видела такие?), напевая, не оглядываясь. А за ним крадутся какие-то уголовники. Хотят его убить. И опять я догоняю его: предупредить, спасти.

— Василий! Василий!

Когда пришла в себя, было утро. Я находилась в отдельной палате. Помню, я сразу поняла, что в больнице. Небольшая, узкая комната, тумбочка, стол, лежу на кровати, лицом к открытому настежь окну. Из окна плывет свежий, холодный воздух, словно настоянный на хвое. И на фоне голубого неба мохнатая, зеленая ветка ели.

Как хорошо!

Никого возле меня не было, и я закрыла глаза. Но через минуту снова открыла. Мне уже не хотелось спать. Пошевелилась — больно, особенно в бедре. Я лежала в бязевой сорочке, накрытая байковым одеялом. Кажется, была туго забинтована. Я все помнила. Но не помнила, что произошло с вертолетом. Авария, что ли? Живы ли Марк, Харитон? Меня пронизал страх: а вдруг они погибли? Стала звать кого-нибудь, но голос был очень слаб. Наверное, долго болела.

Все же меня, верно, услышали. В палату вошла молоденькая черноглазая сестра. Посмотрела на меня, радостно всплеснула руками и убежала. Через минуту в комнату вошла пожилая женщина в белом халате и шапочке на темных волосах. У нее было, пожалуй, некрасивое лицо, но доброе и симпатичное. Она присела ко мне на кровать и стала щупать пульс.

— Они живы? — спросила я. — Лосев и Чугунов живы?

— Не волнуйтесь, они живы. Мы отрезали вам косы, не будете сердиться? Была высокая температура. Мы оставили достаточно — до плеч.

— Скрываете от меня! — удрученно пробормотала я. — Если они живы, пусть придут.

— Придут еще, все ваши друзья придут. О вас каждый день справлялись. А пока — покой! И примите вот это…

Она сама дала мне ложку горькой микстуры. Потом сестра сделала укол, довольно болезненный. Я возвращалась к жизни.

Александра Прокофьевна (так звали хирурга, выходившего меня) потрепала меня по спутанным волосам и ушла. Медсестра Люся причесала меня, умыла и тоже ушла. Я уснула. Но к обеду проснулась и первый раз пообедала сама. Причем с аппетитом. Только спрашивала у всех по очереди: правда ли, что Лосев и Чугунов живы?