— Ау… — ты зажмурился. — Н-не…
— Выпусти крылья. Я все видел. На камере. И тогда, вчера… Что мне сделать? Они появляются во время оргазма, да?
Я больно сжал твой член через тонкую ткань спортивных штанов. Ты вскрикнул, а я второй рукой перехватил твои руки, по прежнему прижимая их к зеркалу.
— Дил, пожалуйста！
— Ответь, кто ты такой！ Я и так знаю правду, почему ты все еще продолжаешь врать мне?
Ты продолжал тихо всхлипывать, пока я грубо подрачивал твой член. Из-за незамысловатых движнений у тебя довольно быстро встал. Я оттянул резинку штанов, высвобождая твой возбудженный орган, а потом ею же прижал. Рука пошла гулять дальше по твоему телу. Я решил выбить из тебя признание любым способом.
— Ты мутант, Томми, ты знал это? Неправильный, не такой как все. Что ты еще можешь, м? Читать мысли? Видеть призраков? Что…
— Я НЕ ВРАЛ ТЕБЕ！ — резко крикнул ты, попробовав вырваться из моей хватки, дернулся, я заломил тебе руку за спину и больно выкрутил сосок. Ты вскрикнул, утыкаясь лбом в зеркало. — Я не врал！ Все что я говорил — было правдой, я… просто я не мог сказать тебе всего… Дилан, пожалуйста, дай мне все объяснить… Ааай！
Я снова больно сжал твой член, высвободив его из штанов окончательно. Ты выгнулся, закричал, а потом часто задышал и кончил, испачкав мою руку.
Крылья вышли из твоей кожи. Рисованные перья превратились в настоящие, всего за какие-то несколько мгновений. Я еле успел отпустить твою руку и отпрыгнуть назад — зашибло бы иначе. Крылья были намного больше, чем я видел на записи — странно, почему так? А вот татуировка исчезла вообще. Чистая кожа.
А ты стоишь потом, отчаяно цепляясь пальцами за гладкую поверхность зеркала, дышишь судорожно, ноги подкашиваются, а глаза открыть боишься. Но крылья тоже не прячешь обратно — опустил, края лежат на полу длинным шлейфом.
Я смотрел на тебя. Не мог поверить. Только что моя маленькая реальность, в которой ты был обычным мальчиком, разрушилась. Более того, я понял, что она никогда не была реальностью. Мне было больно от вранья. Ты врал мне, а я доверился. И сейчас ты боишься посмотреть мне в глаза?
— Томми, посмотри на меня. — спокойно приказал я, не узнавая собственный голос.
Ты поджал губы с чуть помотал головой. Боишься.
Я подошел к тебе, проведя рукой по левому крылу. Мягкие, такие нежные перья…
— От нежности до изнасилования… — я наклонился к твоему уху. Тебя передернуло. — … Один шаг.
Ты открыл глаза, пересекаясь со мной взглядами в отражении. Черные бездны. Я видел их раньше — тогда, после перестрелки и во сне. Думал, глюки.
Ошибся.
А через мгновение черная пелена постепенно сузилась, превратившись в зрачок и открыла шоколадную радужку. Глаза стали обычными — твоими, теми самыми, в которые я влюбился.
И я не выдержал. Бережно сгреб тебя в охапку и прижал к себе — тебя всего, вместе с крыльями. Господи, что я наделал… Что я только что делал с тобой…
Ты снова дернулся, будто от удара током. Всхлипнул, зажался, отпустил зеркало и позволол мне тебя обнять, утянуть назад. Мы оба сползли на пол. Ты закрывал заплаканное лицо руками. А я корил себя последними словами, что сорвался на тебя, узнав правду.
Ты был не виноват в своем сушествовании. Но я продолжал винить тебя за это.
Комментарий к 9. Centuries
Глава маленькая, т.к. в следующей части будет… кое что. Я хотел сначала одну главу сделать, но это теперь кажется неправильным, поэтому будет две. Сча проверю на ошибки и публикану, ибо все уже написано. Не пугайтесь, будет немного иное оформление текста, ибо так специально задумано.
_______________________
Я все еще ищу бету ?
========== 10. Him & I ==========
Cross my heart, hope to die
To my lover, I’d never lie
He said «Be true,» I swear I’ll try
In the end, it’s him and I
He’s out his head, I’m out my mind
We got that love, the crazy kind
I am his, and he is mine
In the end, it’s him and I, him and I
Halsey — Him & I
— Как так получилось, Томми?
Я нежно перебирал твои волосы. Мы перебрались в кровать. Ты молчал с тех пор, боялся сделать что-то не так. Я пытался успокоить. Идиот последний. Я совсем не понимал, какого тебе сейчас. Но очень хотел узнать.
— Я не знаю. — тихо ответил ты. — Это давно было. Я не помню ничего до того момента, будто не существовал… Просто открыл глаза — я на улице, кругом какие-то люди, мало их. Огоньки ночные, холодно… И совсем не знал куда деться, я вообще не знал, что происходит кругом, и что это за мир.
— Ты упал с неба? Как ангел, да?
— Нет, не думаю… Точнее, я не знаю. Я не ангел. Крылья еще ничего не значат… Ну… То есть, я не чистый. Ангелы они же какие — несут добро на землю, любовь, они не могут просто творить зло, врать, делать что-то плохое… А я мог. Я воровал, бродяжничал, я… Ты же помнишь, из какого места ты меня вытащил? Я там очень долго был, Дил, а до этого в похожем месте…
— Томми, даже если ты там с одиннадцати лет…
— Ты не понимаешь что такое очень долго, Дилан. Твое долго не идет в сравнение с моим. Ты думаешь, что мне шестнадцать да? Потому что я выгляжу как подросток. Мне больше, Дил. Намного больше. Ты думаешь, откуда паспорта? Почему шесть? Там одна фамилия. Я не беженец, не подделываю чужие документы, тогда я правду тебе сказал. Если ты посмотришь, там разный год рождения. Я не меняюсь в лице — совсем. Не старею. Примерно каждые десять лет меняю паспорта, чтобы все совпадало. Чтобы не поняли, что я бессмертный.
— Но… Но тут… Томми, с 1958 года первый паспорт… — я поочередно раскрывал паспорта, нашел самую раннюю дату, посчитал. — Тебе… 60?
Ты покачал головой.
— Мне больше. Еще больше, Дил. Я долгое время был без документов… Я перестал считать к тому времени. Бродяжничал, мне вообще было не на что жить, ни денег, ни свидетельства о рождении, а чтобы его сделать — надо было понять, кто я вообще, установить личность… А родителей у меня не было. И был я никем.
— Я крылья научился прятать. Когда очнулся, знаешь, они уже были при мне. Прохожие тыкали пальцем, я пытался скрывать их под одеждой, заматывал в чужие лохмотья, что находил на свалке. А потом понял, что могу прятать их по-другому. В рисунок на спине — раз и нет. Тогда татуировок не было, но рисунок на спине привлекал внимание куда меньше, чем огромные крылья. Я довольно быстро свыкся со странностью, жить сначала пытался один, думал, просто память потерял, думал, я могу жить, как нормальный, не обращая внимания на крылья и глаза… Но годы шли, мои знакомые старели, все, кто меня знал — потепенно умирали… А я был мальчиком. Оставался на вид не старше шестнадцати, как ты и сказал.
— Я попытался сбежать тогда — подальше, когда меня начали подозревать. Думал, смогу уехать из города, удастся начать жить заново, так сказать, со второй попытки… Но в ближайшей деревне меня перехватили. Пытались сжечь, знаешь, как ведьму на костре — вот такими вот средневековыми методами… Заперли меня в доме и подожгли. Я болтался на веревках, пытался как-то освободиться, пока пламя поглощало все вокруг. Я паниковал, я боялся. А в панике мне сложно контролировать себя. Я тогда опалил крылья. Прятать сложно, когда они больные. Но я сбежал — веревки тоже имеют свойство гореть. А я нет. Гореть заживо больно. Очень больно, ты задыхаешься, дым обжигает легкие, невозможно дышать, кожный покров постепенно покрывается гадкими пузырями, лопается, превращается в угли, но потом тут же все раны затягиваются и все по новой… Адская боль. Ты никак не можешь умереть. Потому что другой. Потому что тело тут же заживляет себя.
— Я не помню год, помню, что прятался с бродячим цирком. Со своими странностями там было легче скрыться, особенно после знакомства с одним парнем… Генри. Он тоже был не как все — мог зажигать свечки и лампочки силой мысли, не знаю как, просто мог влиять на огонь и электричество. Фокусник он был в том цирке. И меня прикрывал, помогал лечиться. Крылья пришли в норму года через три и только тогда я смог их прятать. А потом опять пожар и… Цирк спалили. А я сбежал, спасая свою шкуру. Я боялся огня, это было намного сильнее меня. Пришел на переплище потом, пустое. Плакал, помню, решил, что если я хотя бы немножко ангел, то должен был спасти моего единствннного друга. Генри. Но я не сделал ничего. Понимаешь? Не бывает в мире таких ангелов, таких никчемных как я. Надо было тогда остаться, вытащить его. Он должен был жить, а я бы и так смог выжить. Я не от смерти сбежал — от боли. А жизнь Генри теперь на моей совести.
