— Я пробил ему ладони гвоздями, сек плетьми, прижигал железом, наложил на ногу тиски с шипами, все это достаточно, чтобы сильно покалечить, но не убить. Обвиняемый был жив, когда мы оставили его ночью на дыбе.

— Мональдески что-то говорил?

— Да что он мог говорить? — в сердцах воскликнул Михаэлис. — Все признания были уже написаны заранее. Его просто пытали!

— Но он мог, например, предлагать деньги, чтобы его перестали пытать, — продолжил гнуть свою линию де Мезьер.

— Поверьте, он уже после использования вот этой штуки, — палач кивнул в сторону стола, — был не способен что-либо предлагать.

— Но, если обвиняемый не может говорить, то его обычно отвязывают, оставляют в покое на время, пока он не придет в себя. Да вы тут просто звери какие-то вместе со своими безумными святыми отцами! — возмущенно воскликнул слуга короля, понимая, что признание сделано и картина весьма удручающая: судьба похищенного золота стала тайной, а мертвые не отомкнут уста. — Обертан, ты подтверждаешь? Ты когда ушел?

— Вместе со всеми.

— А утром?

— Пришел рано, но обвиняемый был мертв.

— Кто первым обнаружил тело, Михаэлис?

— Брат Франциск. Потом пришли мы со Стефанусом. Потом брат Доминик.

— И быстро написал и признание, и свидетельство о смерти? Ты понимаешь, что мне нужно кого-то наказать за все эти деяния, приведшие к смерти человека низкого сословия?

— Получается, что только меня, — палач тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. — Но действовал я не намеренно, а только исполняя чужую волю.

— Знаю, — Готье де Мезьер плотоядно улыбнулся, отчего его глаза сделались еще холоднее. — Инквизиторы будут просить за тебя епископа, епископ архиепископа и все вернется на круги своя, поскольку народные волнения сейчас ни к чему.

========== Глава 13. Еще одна смена личности ==========

Готье де Мезьер появился совсем неожиданно, Джанно только заметил, как крепкие ноги в изящных кожаных башмаках, прошли по серым камням обмостки двора, осторожно переступили через лужу и остановились совсем рядом с носком башмака на его вытянутой вперед левой ноге, на которой еще явственно были видны зажившие шрамы от шипов, вонзившихся когда-то в плоть. Так некстати задравшийся подол рясы поверг Джанно в ужас перед неотвратимым разоблачением. Он быстро убрал ногу, подернув подол, но было поздно — де Мезьер уже проявил к нему интерес.

— Встань, — Джанно не выпуская из рук ворох мокрых тряпок, которыми мыл горшки, поднялся, но глаз не поднял. — Кто таков? — властная рука легла на подбородок и задрала его вверх. Джанно закрыл глаза, замотал головой и промычал нечто нечленораздельное всем своим видом показывая, что он явно из тех, кого Господь обделил умом с самого рождения. — В глаза смотри! Ну! — Готье сжал пальцы на подбородке юноши, стремясь вызвать боль, но Джанно еще крепче зажмурился, прижимая к груди тряпки. Тут до благородного носа дошел весь букет миазмов, коими Джанно дышал ежедневно и уже настолько привык, что не замечал.

Готье де Мезьер разжал пальцы, потом еще несколько раз с брезгливостью встряхнул несуществующую грязь с руки, и решив, что не стоит именно сейчас разбираться с дурнопахнущим убогим калекой, поспешил уйти прочь со двора, вернувшись в комнату дознаний.

Услышав, что шаги стихли, Джанно со вздохом опустился на табурет и огляделся. Внезапно он заметил, что Стефанус как-то пробрался в конюшни, где сейчас столовались лошади приезжих людей короля, и машет ему оттуда, предлагая подойти. Джанно оперся на свою длинную палку и стараясь не выходить из роли калеки, сильно хромая, пошел в его направлении.

— Я видел, как этот человек долго стоял и наблюдал за тобой. Господин де Мезьер приказал запереть Михаэлиса внизу, как преступника. Вот деньги, — Стефанус протягивал довольно увесистый кошель. — Исчезни из города. Сейчас же!

Джанно протянул руку и уверенно оттолкнул от себя кошель, замотал головой, опять оперся на палку и проворно отправился к неприметной двери, позади выгребной ямы, которая запиралась только изнутри и вела к узкому ходу между каменными домами, вливалась в боковую улицу города узким лазом. Теперь его вело только внутреннее чувство, которое можно было назвать божественной волей, диктуя, что именно нужно предпринять, не раздумывая, не сомневаясь, не оглядываясь назад.

Спокойным шагом, но продолжая сильно хромать, Джанно вышел на площадь перед собором святого Этьена. Напротив входа в церковь собиралась очередная группа паломников. Нужно отметить, что древний Агд всегда был одним из пунктов для ночлега на их пути, здесь был даже странноприимный дом как раз для тех, кто считает гроши, но, влекомый сильными религиозными эмоциями и чувствами, бесстрашно отправляется в путь. Путь пилигримов из Галлии, Италии и всего севера пролегал по этим дорогам. Сначала собираясь в Арле, эти полноводные реки сливались в одну большую и по старой римской дороге следовали вдоль побережья на юг, посещая могилу святого Жиля и Ним, а затем, достигнув Нарбонна, следовали к Тулузе. Затем путь их проходил по горам до моста Королевы, где паломники встречались с такими же путешественниками, вышедшими из Тура, Лиможа и Ле Пуя.

Пилигримы пели хвалебные гимны перед отправлением в путь. Джанно присоединился к ним, влившись в толпу и тоже встал, покачиваясь в такт песнопениям. Затем все они прошли по мосту и отправились по дороге в Безье, чтобы к вечеру уже достигнуть этого города. Юноша пошел с ними, рядом с несколькими такими же невзрачными нищими в оборванных одеждах или рясах, таких коротких, что не прикрывали коленей. Путешествуя таким образом целый шестой час [1], в начале девятого часа отстал, делая вид, что ему становится тяжело ковылять на своей больной ноге, и когда пилигримы скрылись из виду, вернулся немного назад и пошел по дороге в Сериньян, но потом опять свернул на полевые и лесные тропы, которые показались ему знакомыми, перешел маленькую реку вброд и достиг Совьяна, где был дом Аларассис, у которой они прятались с его товарищами-тамплиерами. В доме оставалась мать Аларассис, на помощь которой и понадеялся Джанно. Даже если сейчас за ним пустятся в погоню, то так и не поймут, куда именно исчез немой калека.

Расположение дома и его дверь он помнил очень хорошо, но побоялся до темноты выйти из рощи, чтобы не быть замеченным соседями. Он сначала в нерешительности занес руку перед тем, как постучать в дверь, а вдруг женщина уже там не живет? Потом переборол себя. На пороге стояла вторая Аларассис, но намного старше, выглядевшая такой же изможденной, как и ее дочь. Джанно опустил капюшон, полностью открывая свое лицо:

— Меня зовут Жан, я друг твоей дочери Аларассис, ты должна меня помнить, хотя я совсем не помню тебя. Я из Агда, и я… ученик палача.

Женщина долго разглядывала его, не зная, что сказать, потом спросила:

— Почему ты здесь, а не рядом с моей дочерью?

— Сейчас так нужно. За кусок хлеба я буду работать у тебя, чтобы облегчить твою жизнь. Твоя дочь беспокоится лишь об этом. Постоянно говорит, что оставила дома больную мать, и плачет.

— Заходи, — за Джанно закрылась дверь, а дом встретил его теплом, запахом свежеиспеченного хлеба и только что надоенного молока. — Я подогрею тебе воду, помоешься с дороги.

Женщина стыдливо отвернулась, когда он, наконец избавившись от одежды и ненавистного каля, голым начал залезать в большую лохань, наполненную горячей водой, но потом приблизилась, разглядывая шрамы:

— Тебя пытали! Как тебе удалось выжить?

— Меня сочли мертвым, но по воле Господа, я снова ожил, хотя и потерял память почти о всей своей прошлой жизни, не мог ни ходить, ни говорить. Меня спас Михаэлис, палач, который меня же и пытал.

— А почему ты ушел из Агда?

— Михаэлис отпустил. Сейчас там небезопасно для меня.

— Ну, — женщина всплеснула руками, — оставайся, раз пришел. Хозяйство у меня большое: две коровы, четыре козы, куры. Всех накормить и напоить, за всеми убрать. Сильные рабочие руки очень нужны.