— И если мы не будем следить за чистотой, — назидательно произнес Стефанус, — то быстро начнем плавать в дерьме, так, что горожане начнут воротить нос и обходить тюрьму стороной, а уж если запах нечистот доберется до ратуши… – он сделал многозначительную паузу, — то выгонят нас отсюда поганой метлой и наймут других, кто за порядком будет лучше следить. Приступай, а я посмотрю.
Джанно опустился на пол и подполз к горшку. Из него воняло, но не сильно, он был почти пуст. Но на стене и рядом была растекшаяся каша из блевотины.
— Вчера прядильщики напились, буянить начали, — меланхолично сказал Стефанус, — пришлось их всю ночь здесь продержать, пока не протрезвели.
Джанно, с трудом подавляя рвотные позывы, опустил тряпку в ведро, а потом начал мыть камни пола.
— Ты сначала горшок вытащи, чтобы не мешал, а то там может быть еще куча дерьма у стены навалена, мыть будет легче, — подал дельный совет Стефанус и расслабленно оперся на косяк двери.
Юноша схватился за стенки горшка и начал медленно его двигать. Он полз на полу, выставив негнущуюся левую ногу вперед, сначала с помощью рук передвигая собственное тело, потом дотягиваясь до горшка, притягивал его к себе. Все это действие требовало неимоверных усилий, и он понял, насколько ослаб за время, проведенное в болезни. Стефанус терпеливо ждал, потом принял горшок из его рук и выставил в коридор.
— Теперь ползи все отмывай, я тебе чистой воды принесу.
Джанно хотелось лечь и заплакать от собственного бессилия. Он понимал, что жизнь его теперь состоит из постоянного унижения и борьбы с самим собой. Прошлая жизнь, наверно, не была такой безрадостной, но он не помнил ее, кроме своего имени, и даже не знал, сколько ему лет, где он родился, кто были его отец и мать, была ли у него вообще семья? Только маленький кусочек — некие яркие врата: белый плащ, опускающийся на плечо меч, Дамьен де Совиньи и Жан-Мари Кристоф, делящие с ним краюху хлеба, ветер и снег, стук в дверь дома, за которой их встречала женщина и долгожданное тепло.
Он отмыл всю грязь, Стефанус пару раз поменял воду, пока не решил, что в камере чисто, по крайней мере — в этом углу. Потом протянул вилы и приказал разгребать солому. Под ней на полу обнаружилась еще одна лужа блевотины, и ее опять пришлось мыть и чистить, пока камни не заблестели. Джанно обессиленно лег на пол, вся внешняя сторона бедра правой ноги и ягодица, саднили — он их стер, ползая по ребристым камням.
— Что разлегся-то? Бери костыли и ползем дальше, — немилосердно сказал помощник палача. Он указал на дверь в конце коридора. — Нас еще ждет комната для стражи. Не сильно спеши, я сейчас принесу чистой воды.
Джанно доковылял до конца коридора, без задней мысли открыл дверь и вошел. Посредине комнаты стоял длинный стол, на котором были разбросаны монеты, остатки пищи и кости. Трое стражников сидели на низких табуретах и играли.
— А кто это у нас? — ему за спину неожиданно зашел четвертый. Джанно замер от страха и почувствовал, как чужие руки жадно ощупывают его бедра через ткань рясы. Стражник прижал его к себе и засопел прямо в ухо. Юноша попытался отстраниться, но стражник ухватил его поперек груди, еще крепче вжимаясь своим телом.
— А ну быстро отпустил! — раздался позади них грозный рык Стефануса. — А то тебе Михаэлис за него руки повыдергивает, а потом «кошками» в клочки порвет. Это всех касается!
Джанно мгновенно был отпущен. Стражники заржали:
— Да, что ты так вскипел, Стефанус? Парень незнакомый, вот и решили спросить, как зовут?
— Знаю я вас, сволочей, — Стефанус ответил более умиротворенным тоном. — Жан его зовут, он немой и калека. И здесь, чтобы дерьмо ваше выгребать, поэтому чтобы больше никаких бесчинств творить не смели! — он прошелся по комнате. — Тут что — стадо свиней ночевало? Вам самим не противно? Ладно, сейчас уберем основное, после обеда продолжим.
И опять перед Джанно стоял тяжелый горшок, который он теперь, в окружении зрителей, волок за собой ко входу. Стражники сочувственно посмотрели на его труды, плюнули себе под ноги и продолжили игру. Стефанус поставил горшок в коридор.
— Давай прервемся, иначе они сразу будут гадить там, где ты только что убрал. Их дежурство скоро закончится, вечером придем. Ковыляй давай за мной!
Они вышли во внутренний двор, в дальней стороне, где располагались конюшни, был узкий проход к выгребной яме, окруженной, высокой каменной кладкой.
— Сюда мы выливаем и убираем все нечистоты, а потом, когда яма переполняется, специальные люди ее чистят и все увозят за город.
Потом они подошли к колодцу, там уже стоял один опорожненный горшок.
— Вернемся, помоешь, — приказал Стефанус, — Полей мне на руки и пойдем я покажу, где тебя в любой момент покормят.
Кормили работников тюрьмы в таверне напротив. Городской совет специально выделял на это деньги.
— Это Жан, немой калека, — помощник палача представил Джанно хозяину. — Михаэлис его у церкви нашел и приставил к работе.
— А он не сбежит? — с подозрением спросил хозяин, стараясь заглянуть Джанно в лицо, но тот еще ниже опустил глаза. — Будет потом попрошайничать под дверью.
— Этот — точно не сбежит! — Стефанус уже как король сидел за столом в ожидании, когда ему принесут еду, внесенную во все реестры расходов на содержание городских служб.
Сесть на скамью опять стало для Джанно настоящим испытанием, проще было сразу рухнуть на пол. Нога, заключенная между дощечек, была как каменная и тянула вниз, а здоровая нога еле удерживала на себе вес всего его тела. Опираясь на костыли, превозмогая боль и дрожь в руках, медленно опустил себя вниз, выставив вперед калечную ногу. Во всем теле жила боль, сильнее всего — в левой ноге, юноша закрыл глаза, стараясь свыкнуться с тем, что эту боль он будет теперь ощущать постоянно. Руки тоже болели: плечи из-за опора на костыли, кисти и пальцы сводило от того, что их приходилось постоянно напрягать, горела вся правая сторона бедра, на которой Джанно уже полдня проползал, поэтому сидение на скамье не приносило облегчения. Радостным показалось только то, что похлебка была очень вкусной и утоляла голод.
Стефанус оставил его отдыхать в полуденной дреме, лежа на широкой деревянной скамье в тени, на заднем дворе тюрьмы, но блаженство продолжалось недолго.
— Что разлегся? — раздался над ухом голос Михаэлиса. — Ты сегодня стопу тянул, как я тебе сказал?
Джанно испуганно подскочил при звуках его голоса и завертел головой. Михаэлис стоял у него за спиной. Положил ему руки на плечи.
— Разведи ноги, поставь на пол, — ряса бесстыдно задралась до бедер. — Теперь наклоняйся вперед. Прямо ложись на скамью. Спину держи ровно, — он надавил Джанно на плечи и медленно пригнул, так, что он уткнулся щекой в деревянную доску. — Лежи.
Джанно сначала показалось, что это задание выполнить очень легко, но вскоре он ощутил напряжение с внутренней стороны бедер, оно нарастало, переходя в боль. Руки Михаэлиса давили ему на плечи, не давая подняться. Джанно попытался прогнуться в пояснице, чтобы облегчить страдания, но палач уже подставил свое колено, чтобы не дать двинуться назад ягодицами, он отпустил его плечи только тогда, когда из груди Джанно вырвался стон.
— Теперь сядь на пол, — Джанно послушно сполз на каменные плиты. — Раздвинь ноги. Шире. Еще. Попробуй наклониться и снять башмак с левой ноги, — пальцы Джанно не смогли дотянуться даже до щиколотки. — Понятно. Сядь ровно, смотри прямо перед собой, — руки Михаэлиса опять легли ему на плечи. — Теперь я буду тебя осторожно наклонять до упора. Когда почувствуешь боль, разведешь руки в стороны. Задницей не елозь! — но Джанно уже чувствовал эту самую боль: в бедрах и по внутренней стороне ног, где тянулись мышцы. Михаэлис начал медленно его нагибать. Юноша сразу взмахнул руками и замычал, но палач, не спешил его распрямлять. — Так, успокойся, делаешь несколько вдохов, боль постепенно уходит. Еще чуть ниже, — и опять острая боль пронзает бедра, на глаза наворачиваются слезы. Джанно пытается часто дышать, со страхом понимая, что Михаэлис его не отпустит. К боли опять удается привыкнуть. — Еще чуть-чуть и все, — опять сильное давление на плечи и боль. — Скоро, — Михаэлис не спешил его отпускать, — ты у меня будешь гнуться так, что языком сможешь вылизать камни пола… до зеркального блеска, — добавил он и убрал руки с плеч юноши.
