Спустя семь дней двое мужчин вернулись с лодкой и пришли в ее дом. Но трое братьев из Тулузы так и не появились в условленное время. Через два дня в ее доме появился Жак Тренкавель и сказал, что трое братьев-тамплиеров схвачены в Тулузе. Мужчины, которые привели лодку, сказали, чтобы рано утром следующего дня все готовились к отплытию и ушли в сторону моря».
Однако братья-тамплиеры не успели собраться в дорогу и были схвачены стражей, присланной из Безье. Женщина раскаивалась в своих поступках и уверяла, что помогала беглецам из-за денег, которые ей обещал заплатить Жак Тренкавель.
Жак Тренкавель, торговец шерстью из Тулузы, подтвердил рассказ Аларассис Буассе, заявив, что помогал братьям-тамплиерам исключительно ради денег, которые он так и не получил. Однако при задержании было обнаружено, что под камизой он опоясан пеньковой веревкой, что указывало на его сочувствие альбигойцам. Однако хитрый торговец и тут нашелся, что сказать: что от страха быть разоблаченным, напился вечером вина и лежал мертвецки пьяным до прихода стражи. Откуда взялась веревка — не знает. Но может дать любую клятву, что показания его истинны.
На этих двоих мы потратили весь оставшийся день и полночи, пока записывали их показания. Палач и его помощник остались без дела. Брат Франциск мирно заснул на скамье в комнате дознаний, она же пыточная, а я решил проверить, как наши пленники, с которыми завтра предстоит нелегкая работа. Но, признаюсь, большей частью меня волновал только один из них — молодой италик, что так сильно распалил мое воображение, пока мы вели их в Агд. С собой я прихватил палача с помощником.
Мы будили пленников попеременно: сначала более старшего — из Совиньи. Я приказал палачу поднять его с земли, и сразу понял, что с этим крепким мужчиной нам придется долго повозиться: он был покрыт шрамами, а значит воевал в Святой земле, и простая дыба покажется ему легкой прогулкой. — Железо? — я кивнул в ответ.
Второй франк выглядел более изможденным и слабым. Я решил, что мы завтра начнем с более крепкого, а после его признаний, уже будет легче с остальными, поскольку воин будет всё отрицать из собственной стойкости, а юноша из собственных убеждений сердца.
Италик уже не спал, будучи разбуженным нашей возней с другими пленниками. Он сам поднялся и ждал нас, прислонившись к дальней стене. Я повесил свой светильник на крюк, вмурованный в потолок и любовался как на светлой коже юноши играют тени. Он нас боялся, дрожал, закрылся, обхватив себя за плечи, казалось — сломлен, но только на миг. Палач поднял его лицо за подбородок вверх, заставив смотреть прямо на меня.
Такого потока жгучей ярости и ненависти, что излился из его ясных глаз, я еще на себе не испытывал. Но светлым был только один глаз, освещенный светильником, хрустально голубой. Второй же был черен и только блестел, скрытый тенью. Меня же эти эмоции захлестнули с головой, и я опять почувствовал вожделение, горячей волной окатившее мой пах. «Не сейчас, точнее — сейчас не мой черед тебя касаться!» — Мысленно я ответил своему пленнику и приказал палачу снять с него всю одежду, чтобы я смог убедиться, что на нем нет никаких колдовских меток. Палач делал все медленно, продлевая мою пытку, ибо созерцание совершенства этого тела — широких плеч, пропорциональных рук, напряженного рельефа мышц живота и даже расслабленного члена в обрамлении вьющихся рыжих волос, рождало во мне во истину греховные фантазии. А когда это все двигалось, переливалось и дрожало в неясном освещении лампады…
— Трахни меня прямо здесь, святой отец! — этот юный негодник завлек меня в середину церковного двора. Было темно, но кругом горели факелы. Он как будто танцевал, извиваясь по темному стволу яблони, растущей в самом центре. Я резко развернул его к себе спиной, заставив обхватить ствол руками, огладил бедра и с силой ударил по ягодице. Италик деланно застонал, откинул голову назад так, что я лицом уткнулся в густую гриву его светлых волос, что крупными тугими кольцами ниспадали ниже шеи, и вдохнул запах ночных фиалок, а может быть… и моря. Я опять ударил его по ягодице, наказывая за неспешность, поскольку мой член уже давно стоял готовый к действию, но надежно спрятанный под длинной рясой. — «Ты ведь хочешь, чтобы я вошел в тебя так? Ты любишь боль?» В ответ он только прогнулся в спине, подставляясь мне. Я ввел внутрь него палец, второй, третий, он был весь раскрытый, покорный и весь мой.
— Святой отец! — было ясно, что палач уже не первый раз окликает меня. Я будто очнулся от сладостных грез. — Мне повернуть его к вам задом?
— О, нет! — слишком поспешно ответил я и схватился за свой крест, висевший на шее, как за спасительный якорь. — Я не удивлюсь и не буду сомневаться, что завтра или позднее, мы все-таки обнаружим явные свидетельства, что этот человек занимался содомским грехом! — Я выразительно посмотрел на палача и его помощника, — а сейчас, я хотел бы вас покинуть, нужно немного помолиться и поспать.
Конечно я далеко не ушел, тело мое требовало разрядки. Я прислонился одной щекой к холодному камню стены, он был влажным. Я целовал его губами, лизал, не сдерживая стоны, а крики, что я слышал за своей спиной, сначала взывали ко мне о помощи и милосердии, а потом перешли в глухое рыдание и стоны, но не этими дарами я хотел бы поделиться: — Трахни меня прямо здесь, святой отец! — Вот что истинно заставляло меня желать, дрожать от страсти и изливаться семенем.
— Так ты собираешься меня взять по-жесткому, святой отец, как ты любишь? — мой пленник лежал ничком распростертым на большом сером камне. Мы почему-то оказались у меня на родине, морской берег показался мне знакомым: да, там как раз была такая груда исполинских камней. Он пошевелил руками, прикованными толстыми цепями к камню, и раздвинул ноги, раскрываясь передо мной. — Или мне еще полежать так?
Я быстрыми рывками стянул с себя рясу, но сразу приступать не спешил. Я взял его за волосы и поднял голову, вглядываясь в светлые глаза, сравнивая с цветом неба. Они были идентичны и прекрасны. Я целовал своего пленника в губы, а он не сопротивлялся, отвечая со всей страстью, на которую я хотел бы рассчитывать. Потом италик дрожал от моих прикосновений и поцелуев всем телом, а я, словно скульптор, хотел ощутить каждое движение его мышц под моими сминающими пальцами. Наконец, в своих странствиях я дошел до той вожделенной дырочки, которая сводила меня с ума — расслабляясь и сжимаясь в ответ на мои ласки. Я ввел в нее мой член, сначала не весь, не полностью, медленно проталкивая головку вперед и намечая путь. Потом дыхание мое начало ускоряться, давая темп движениям вперед и назад. Я чувствовал все настолько реально, что не сомневался в происходящем: как тугие мышцы входа каждый раз сжимают мое налитое силой орудие, как, достигнув кульминации, когда глаза застилает пульсирующая пелена, а сердце уже бьется в висках, я исторгаюсь вовне жизненными соками и опустошаю себя, оставляя внутри лишь разлитое по телу тепло.
Когда очнулся от грез, то не сразу понял, где именно нахожусь. Я сидел голым в углу купальни, моя рука еще сжимала обвисший член, а ноги и пол кругом были залиты спермой. Потом вспомнил, что, выбравшись из подвала, сразу поспешил сюда, чтобы очистить тело, но, видно, заснул от усталости. Сквозь закрытые ставни пробивается яркий свет дня, нужно спешить, пока меня не начали искать. Да, италика оставим на потом, а то, если так будет и дальше продолжаться, я из-за него еще не раз постираю рясу.
Меня давно уже ждали в зале дознания и даже принесли туда завтрак. Дамьен де Совиньи уже был вздернут на крюк, с заломленными назад руками, а палач с помощником ворошили горячие угли и раздували меха, чтобы они жарче горели.
Я поприветствовал брата Франциска и отметил, что у него сегодня довольно здоровый вид, о чем сказал. Брат обрадовался, услышав похвалу из моих уст, но опять поник, узнав, что сегодня у нас пытка железом, от созерцания которой он может вернуть свой завтрак обратно.
— И даже гостию? — с надеждой в голосе, что этого не произойдет, спросил он.
