— А кому пожаловаться? — равнодушно продолжал свой монолог Дино. — Даже если я знаю всех по именам, кто меня нанял, а потом не заплатил, или так поимел, что я потом несколько дней отлёживался и работать не мог. Я могу только Луциано рассказать, но он ответит, что клиентов нужно выбирать тщательнее. Ладно я, шлюха, а мальчишки-подмастерья? Хозяева привозят их из других городов, а у тех глаза разбегаются: сколько соблазнов. Воровать боятся, вот и попадаются за несколько лишних монет. Их не насилуют, нет, так — между бедер потрутся, и вроде как и не грешил! [1]

Луциано предпочитал не соваться в ту часть трущоб города, которая выросла справа от дороги, ведущей в Пизу. Некоронованным синьором шлюх он слыл лишь на узком пространстве берега от ворот святого Николая до моста Святой Троицы [2] и, конечно, водил знакомство только с теми богатыми властителями города, чьё доброе имя никогда не могло быть запятнано даже подозрением на «слабость плоти».

Словоохотливый Дино всё же настоял, чтобы Джованни сам нанёс визит синьору Амманати, объясняя свою пылкость тем, что Луциано непременно рассердится, когда узнает, что его друга не зазвали в гости. Однако Дино так и не смог определиться, кого он боится больше — своего хозяина или его капризного любовника Мино из Перуджи, который «может и заглатывает глубоко, но природой обладает скверной и мстительной».

Таверна рядом с домом Луциано на этот раз была открыта — всё узкое пространство тупиковой улицы перегораживали столы и скамьи, но ни одного посетителя снаружи не было видно. Вывеска с красным петухом, поддерживаемая двумя натянутыми между домами веревками, теперь гордо болталась и отражалась в зеркале глубоких невысохших луж, через которые были переброшены деревянные мостки.

— Наружную дверь уже не откроют! — Дино уверенно ступил на доску, отчего она прогнулась, и грязная жижа, перемешанная с гнилой соломой, начала быстро растекаться во все стороны. — Синьор Амманати выкупил дом с таверной, посетителей теперь проводит только через смежную дверь внутри. И только доверенных. Остальным сдаёт комнаты над таверной.

Джованни задрал голову, рассматривая фасад здания. Каменными были только фундамент и первый этаж, остальное — деревянные надстройки.

— А шлюх переселил под крышу, стало быть? Или в погреб? — Джованни остановился, наблюдая за Дино. Тот чему-то смутился, но ответил честно:

— И туда, и туда. Теперь у нас, если не приносишь большой доход, то страдаешь от холода и сырости внизу или от духоты наверху. Нас уже слишком много, — вздохнул Дино, — всех не прокормишь.

— А в доме Луциано живут избранные? — Дино молчал, опустив взгляд, и всё больше заливаясь краской. — А ты где теперь живёшь? Внизу? — воскликнул Джованни, изумившись своей догадкой. — Правда?

Дино молчал и хмурился. Джованни внезапно ощутил щемящее чувство тоски внутри себя: ему всегда казалось, что человек, переживший определённые лишения, никогда не пожелает своему ближнему, тем более — пусть и бывшему любовнику, к которому охладел, пережить схожие. «Знаешь, где заканчивает шлюха свой век? — внезапно зазвенел в воспоминаниях еще юный и неокрепший голос Луциано. — В сточной канаве». Двум мальчишкам из прошлого удалось воспарить над этой зловонной ямой, но она продолжала наполняться телами других. Джованни повстречался Михаэлис, а Дино — Луциано, который всю жизнь полз вверх, сбрасывая более слабых вниз. «Я бы никогда не позволил себе так поступить!»

Внутри таверны сгорбленный и хромоногий хозяин вяло гонял мух по столам серым засаленным полотенцем. Он обернулся и строго зыркнул на Дино, затем оценивающим взглядом ощупал Джованни.

— Это близкий друг синьора Амманати — синьор Мональдески. Он приезжал пасхалию назад. Я его хорошо знаю.

Не проронив ни слова, трактирщик прошаркал в заднюю часть помещения и скрылся за дверью.

— Уф! — с облегчением выдохнул Дино, чуть подзадержавшись в дверях. — Я тебя оставлю, мне нужно работать.

— Ангелочек, как я рад тебя видеть! — Луциано, пританцовывая, показался со стороны бокового помещения, вход в которое было плотно занавешен толстыми тёмными тканями. В полутьме трудно было разглядеть, насколько он изменился. Друзья обнялись, а затем Луциано прихватил Джованни за щеки обеими ладонями и долго выцеловывал в губы, будто давнего и приятного сердцу любовника. — Рассказывай! Какими ветрами тебя опять к нам занесло? Гоббо, — прокричал он вернувшемуся трактирщику, — принеси нам лучшего вина, что есть в этой дыре, и на закуску — что у тебя там есть?

Трактирщик что-то проворчал про себя насчет Марии, которая «еще не пришла и не растопила очаг», но повиновался.

— Выглядишь так, будто работаешь ночами, и не под клиентом, а над ним, — вынес свой вердикт наблюдательный Луциано. — Ты слишком напряжен.

— Есть такое, — ответил Джованни, в свою очередь разглядывая своего давнишнего друга. Тот погрузнел, оплыл, утратив свою внешнюю привлекательность, и больше походил на мастерового, который весь день проводит, сидя перед столом, а вечером пропускает пару кружек пива перед сном. — А ты стал похож на сытого кота, которому не нужно бегать за мышами: те сами приносят жирные сливки и жертвуют собственное мясо.

Пока друзья разглядывали друг друга при свете дня, устроившись за столом на улице, Гоббо принёс свежего хлеба, сыр, ветчину и варёные яйца. Внезапно к ним с улицы завернули два человека — молодой парень и взрослый мужчина с заплечным мешком, похожий на странствующего торговца. Они прошли мимо, даже не поприветствовав, и сразу были приглашены Гоббо зайти внутрь. «Более удачливый на сегодня собрат Дино», — посмотрел им вслед Джованни и решил не говорить Луциано о его болтливом бывшем любовнике.

Сок виноградной лозы оказался превосходным и сразу скатился каплями с кончика языка до середины пустого желудка, вызвав лёгкое головокружение. Однако делиться подробностями своей жизни Джованни счел несвоевременным — дома его ждали. Семья надеялась на добрые вести, а Халил, скорее, как больной друг, — просто на возвращение. Поэтому Джованни сосредоточился на главном, о чём Луциано нужно было обязательно знать: Ванно Моцци излечился. Возможно, и не совсем, но есть еще у него возможность для радости в жизни.

— Как? Как? — требовал подробностей сраженный новостью Луциано, который чуть не свалился со скамьи, когда попытался встать, поскользнувшись башмаком на ошмётке липкой уличной глины.

— У меня есть любовник — раб-сарацин, которого я сюда привёз, — Джованни коварно улыбнулся, при виде того, как губы Луциано растягиваются от удивления и в глазах зажигается неподдельный интерес. — Мне его расспрашивать стыдно, а вот тебе бы стоило на него посмотреть. Потом подберёшь синьору Моцци такого же, чтобы тебя не опередили. И Ванно будет счастлив, да и ты при деньгах.

— Если бы меня спросили, кто способен удивить меня, то я бы ответил — Джованни Мональдески. Каждый раз, как появляется — у меня голова превращается в кипящий котелок: что на этот раз с ним такого приключилось? В последний раз ты жил с королевским советником по имени Готье де Мезьер в Париже и разыскивал своего сбежавшего любовника-палача из Агда. Так нашел?

— О! — Джованни закатил глаза и тряхнул головой. — Как же давно мы не виделись!

— А еще я слышал, что твоя мать с братом ездили в Авиньон, где ты работал в канцелярии понтифика. Было такое?

— Тоже было! — рассмеялся Джованни. Луциано преобразился, в нём теперь угадывались знакомые с детства живые выражения эмоций на лице, в повороте головы, в игре рук. С ним стало легче общаться, былое напряжение схлынуло, а первые кубки опустели. — Я всё тебе расскажу! Через два дня здание городского совета будет закрыто для посетителей, а я там сейчас работаю с архивом, приходи в этот день. Я сейчас живу в башне, что выкупила семья, на самом верху.

— Меня твоя мать не любит! — передёрнул плечами Луциано и замотал головой. — Ворчать начнёт. Твой отец и Райнерий прекрасно знают, кто я, чтобы потом порог дома, что я переступлю, стесать. Тебя они приняли, потому что ты — часть их семьи. Пусть грешная, но ты — рыцарь, образованный и уважаемый человек, у тебя и деньги, и связи имеются. Они тобой гордятся.