***

«Фшии-и-их», — не менее дюжины голубиных крыльев одновременно взмахнули в воздухе, и стая, сорвавшись с места, закружила над черепичными крышами домов. Джованни распахнул глаза, мгновенно очнувшись от сна. Тело напряглось, пытаясь понять причину пробуждения, а затем расслабилось, успокоившись. Джованни повернул голову влево: за его плечом виднелся посапывающий нос Али, утопающий в покрывале, которое мальчик почти полностью стянул на себя.

«О, Господь мой, какое счастье, что мальчик нашелся живым и невредимым! Только страху натерпелся и наплакался вдоволь. Хоть какой-то, пусть малый урок он получил, но впредь будет осторожен. Да и мне наука! У меня теперь своя семья, о которой следует заботиться и каждому уделять внимание». Джованни чуть приподнялся на локте.

За этим ворохом ткани, который устроил вокруг себя Али, виднелось расслабленное глубоким сном лицо Халила. Раб лежал на боку, подложив под щеку обе ладони. Камиза на его теле задралась к поясу, обнажив точёный изгиб бедра, освещенного лучом солнечного света, вливающегося в щели прикрытых ставен. Джованни затаил дыхание и залюбовался этим зрелищем, ощущая приливающее возбуждение в паху.

«Как же мне тебя отблагодарить?» После отдыха голова флорентийца прояснилась, и он с удивлением для себя постепенно осознавал, насколько ясен ум восточного раба, который оказался способным правильно понять и распознать тайные знаки. Джованни осторожно слез с кровати и обошел её кругом, оказавшись за спиной Халила. Однако тот будто имел бдящие глаза на своём затылке — сразу начал просыпаться, поднял голову. Обнаружив, что сторона, где спал Джованни, пуста, прислушался, чутко уловив его дыхание, заметил, что лежит почти обнаженным снизу, и с улыбкой повернулся, встречаясь взглядом с флорентийцем.

«Давай пойдём на этаж ниже, чтобы не разбудить Али», — жестами предложил Джованни.

«Хорошо. Не забудь», — Халил кивнул головой в сторону сундука с вещами, рядом с которым стояла лекарская сумка.

Они, осторожно ступая, спустились по лестнице. Здесь царила полутьма: ставни на окнах были более крепкими и полностью закрытыми, а кое-где еще и занавешенными плотной тканью. Основное пространство было занято сундуками с посудой и истлевшими остатками одежды, старой деревянной рухлядью, которую было жалко выбрасывать, плетёными корзинами, сушеными пучками трав, запасом нарубленных поленьев, мешками с углём, золой, опилками и песком. Здесь лежало многое из того, что могло бы пригодиться в хозяйстве, однако откладывалось «про запас» и «на потом». Семья Мональдески уже давно не голодала, поэтому могла позволить себе копить старые вещи.

Джованни с шумным вздохом положил руку на плечо Халила, шедшего впереди, и заставил его остановиться и развернуться к себе лицом. Тёплые расслабленные губы восточного раба первыми смело коснулись рта флорентийца, отнимая разум и заставляя горячую кровь устремиться в бег по венам, прошептали:

— Что пожелает мой синьор?

Джованни постарался перехватить этот неожиданный порыв чувств, подчиняя тело восточного раба движениям своего языка и своих рук. Халил тяжело дышал и теснее прижимался напряженным членом к ладони флорентийца, пока тот не прервался и не спросил:

— Как мне тебя отблагодарить за спасение Али?

Внезапно Халил напрягся, словно что-то его напугало, опустил руки вдоль туловища, чуть отстранился, и лицо его исказилось обидой:

— Не так, мой синьор! Не так!

Джованни показалось, что восточный раб, вместо получения удовольствия, готов, как обычно, опуститься на колени. Не понимая, столь разительной перемены, он подтолкнул Халила спиной назад, заставил опереться на стену и ласково спросил:

— Что не так, мой друг? Мои поцелуи не в счет! Проси у меня, что хочешь! — он провел пальцами по скуле Халила, утешая и успокаивая. Восточный раб, все еще питаясь своим разочарованием, приподнял голову, не решаясь взглянуть на Джованни. Он то раскрывал рот, желая что-то ответить, то плотно сжимал губы и мелко тряс головой, но наконец терпение флорентийца было вознаграждено:

— Я хочу, чтобы ты сам каждый день обучал меня и Али своему языку и начертанию букв.

— Я согласен! — убеждённо ответил Джованни. — Что ещё?

— Я хочу, чтобы в оставшиеся дни твой отец продолжал обучать меня ремеслу.

— Пожалуйста! Кто же против?

— В землях, где я родился, к старшему из рода все остальные члены семьи испытывают большое уважение. Твоей матери не нравится, что твой отец называет меня христианским именем Стефано. Она гонит и не хочет, чтобы я приходил.

— Я поговорю с ней, — нахмурился Джованни, начиная испытывать неприятную злость на то, что семьёй его интересы ставятся не превыше всего. А требования выдвигаются, будто он еще находится под их властью. «Как же много вещей и смыслов я не замечаю вокруг себя!» — Ещё?

— Твой друг синьор Луциано обещал заплатить тебе за знания, что я могу передать его ученикам. Купи хотя бы на часть из этих денег одежду для меня и Али, — Халил внезапно в упор посмотрел на Джованни и понял, что тот не понимает сути его просьбы. — Мой синьор, когда ты принял меня на корабле, из одежды на мне были сандалии, длинная рубаха и халат, потом ты купил мне шоссы, брэ и две камизы. Али в твоей семье дали старую одежду, но не дали обуви. А вчера его ноги были босыми, значит у него ничего больше нет. Если на улице грязно, то ты надеваешь деревянные башмаки поверх своих кожаных, а у меня ничего нет. Я подвязываю верёвками деревянные бруски на подошвы. Камизы я стираю каждый день, потому что не могу содержать себя в нечистоте, но они рвутся. Та камиза, которая сейчас на мне — старая, её дала жена твоего брата, когда мы в дождь вернулись из дома старого синьора.

Слова Халила взывали к совести и терзали душу Джованни, утопающую в чувстве стыда. Он всё никак не мог взять в толк, почему до сих пор оставался таким слепцом и ничего не замечал. Флорентиец крепко обнял своего друга. В этот момент он испытывал нежность и стыд, желание исправить свои ошибки и благодарность за то, что они были раскрыты. Случившаяся беда стала указующим перстом, знаком Господним, чтобы несправедливость не смогла приумножиться.

— Я клянусь тебе, Халил, что вы с Али будете мне семьёй, самыми важными людьми в моей жизни. Я добровольно согласился стать Франческо, но не понимал раньше, что такое — быть другим человеком, иметь иные цели и привязанности. Мне трудно отказаться от всего, забыть… «Моё сокровище, моя роза…», прости, но моя любовь не может принадлежать ни одному из вас, а душа разлепиться с другой душой, но обещаю, что ни в чём ином вы больше не испытаете нужды. Я буду любить вас, но по-другому!

Губы Халила нежными поцелуями волновали кожу шеи Джованни, пальцы ласкали и сжимали ягодицы через ткань камизы, спереди же, между их телами, было слишком опаляюще-горячо и наполненно, что не хватало места для воздуха в груди, а сердце трепетало так, будто флорентиец сейчас взбежал на высокую гору.

— Люби, как сможешь, мой Флорентиец, — с легким вздохом отозвался восточный раб, — как сможешь…

— Вы здесь? — тихий шепот прогремел в ушах подобно грому. Али сидел на верхней ступеньке лестницы и подслеповато вглядывался в темноту, будучи сам еще в круге света.

— Да! — откликнулся Джованни. — Дай нам еще немного времени.

— Хорошо, — ответил шепотом Али, — но недолго. Я есть хочу! — он поднялся в комнату и осторожно прикрыл за собой дверь, оставив Джованни с Халилом почти в полной темноте.

— Сегодня же потребую выделить Али отдельную комнату в гостинице, — прошептал Джованни. Халил, еле сдержав смешок, ткнулся носом ему в плечо. — Ты сможешь передвигать ноги? — И сам же себе ответил: — Я — с трудом!

— Синьор, давайте я? — Халил вновь не успел удержать, присевшего перед ним Джованни.

— Тебе же так нравится! Только камизу придерживай, а не мои плечи.

— Но я…

— Поговорим вечером. Слышал? Мальчик голодный!

Комментарий к Глава 9. Пробуждение

https://pp.userapi.com/c851120/v851120837/869ec/aXpo-MZgzYA.jpg