— От какого суда? — тряхнул головой Джованни, протирая глаза. Тело еще плохо слушалось, ноги казались набитыми соломой. И тут до него дошло: — Али жив!

— Он-то жив, — проворчал Дино. — А что со всем остальным — мне неведомо. Ты же у нас законы знаешь. Мальчика, может, и отпустят, если докажет, что его насильно увели. А так — выпорют.

«Али жив! Какое счастье! Спасибо тебе, Господи, за милость!»

— Дино, заткнись! Кого из нас этой публичной поркой в детстве не пугали? Никто не тронет. Помоги мне лучше встать, — Джованни опёрся на предложенный ему локоть Дино и попытался выпрямить спину. От внезапного приступа головокружения комната завертелась у него перед глазами, но он усилием воли напрягся и сделал первые шаги. — Скорее, мы должны успеть. Идти-то куда?

— Через весь город, к Порто Галло [1].

— Проклятье!

«Нас всё-таки трое! Господи, если это и есть воля твоя, я последую за ней. Спасибо, что послал откровение Халилу, хоть он и называет Тебя другим именем, но именно Ты с ним говоришь. Клянусь, что я отправлюсь туда, куда Ты меня ведёшь. И не буду сомневаться, что спутники мне даны не тяжким грузом, а Тобой в помощь: как дорожный посох и хлеб насущный».

Мимо этого дома невозможно было пройти: посмотреть на зрелище собралась толпа зевак, ярко горели лампады и факелы, а стражники, казалось, собрались со всего города и деловито расхаживали вокруг повозки, на которой сидели пойманные преступники. Мрачный мужчина, с лица которого еще не была стерта краска, обозначавшая огромный улыбающийся рот, его помощник — парень лет двадцати с потемневшими по локоть руками, явно бывший работник одной из красилен, и толстая женщина, которая плакала и постоянно утирала лицо углом светлого платка, намотанного поверх ее головы. Джованни пробрался сквозь сгрудившихся людей и сразу заметил Халила, сидящего почти на земле на деревянном чурбане и прижимающего к себе завёрнутого в длинный тёмный плащ мальчика. Была видна только рука, крепко ухватившая восточного раба за шею.

Халил чуть раскачивался взад-вперед, будто убаюкивая Али, что-то шептал ему, и поднял голову, когда увидел перед собой Джованни. Тот, чуть вытянув шею, кивком головы и выражением глаз спросил: было ли насилие? Халил пожал плечами и отрицающе покачал головой: не знаю.

Джованни подошел к капитану городской стражи, рядом с которым стоял Луциано:

— Мальчик под моей опекой. Моё имя Джованни Мональдески. Это от моего имени мой брат Пьетро четыре дня назад сделал заявление о пропаже.

Синьор Сильвестро рассказал Джованни, как было дело: кукольники были пришлыми, trapassi [2] из Ареццо, этот дом они снимали, давали представления на рыночной площади, иногда подворовывали. За Али они наблюдали несколько дней, и поняв, что он больше предоставлен самому себе, решили похитить, чтобы потом продать в другом городе или сделать своим слугой. В общем, областей для использования юного мавра было предостаточно, как и прекрасных возможностей набить кошелёк золотыми монетами.

— Дело серьёзное, — продолжил синьор Сильвестро, — преступников мы передадим на суд капитана народа [3] или подесты [4]. Всё будет зависеть от выдвинутых против них обвинений. Надеюсь, вы, синьор Мональдески, понимаете, что мальчик мог быть не только похищен, но и «содомизирован» любым способом, а это еще одно тяжкое преступление. В последнее время мы часто с таким сталкиваемся, уж поверьте моему опыту!

— Нет, синьор, — уверенно возразил Джованни, который за время длинной дороги через весь город уже успел хорошо обдумать сложившееся положение. — В этом деле нет ничего настолько значимого, чтобы беспокоить подесту. Мальчик не христианин, не мой сын, а раб — вещь, принадлежащая мне, поэтому это дело нужно рассматривать как кражу ценного имущества. Этот человек по законам нашего города должен быть приговорён к выплате штрафа — и мне, и городской казне.

Джованни заметил, что Луциано кивнул, полностью поддерживая такое решение.

— Но почему? — удивился начальник городской стражи. — Почему бы не сделать этот случай показательным и достойным расследования? Подобные преступления совершаются уже не первый раз.

Джованни тяжело вздохнул: он бы первым выступил за ужесточение закона, но это могло привести городские власти и мнение горожан к опасным мыслям. Стоило лишь искусно раздуть пламя. Закон был суров и не различал несчастную жертву и преступника, назначая каждому наказание сообразно его провинности. Нельзя было просто заявить о собственном изнасиловании, не получив после этого церковного покаяния или плетей. А разжигать костёр для насильника-содомита означало бы — вновь тронуть чашу весов в умах добропорядочных горожан, которые ещё считали, что «хождение в деревянных башмаках посуху» [5] можно излечить постами и молитвами.

***

Отмытый в лохани, наполненной горячей водой, Али, успокоенный и расслабившийся, хотя так и не проронивший ни слова, а лишь проливший затяжной слёзный дождь, перемешанный с рыданиями, в чистой длинной камизе сидел на постели, зажатый между Джовании и Халилом. Они поочередно обнимали и гладили его, как только мальчик вновь начинал дрожать, переполняясь скорбными рыданиями. Маленькая лампада, оставленная на полу перед кроватью, лишь освещала лица короткими всполохами, всеми силами стараясь погрузить в сон.

— Ничего с тобой страшного не случилось, ты снова с нами, никто тебя больше не обидит, — успокаивал его Джованни. — Знаешь, со мной приключилась история и похуже. Я был чуть постарше, чем ты, а моя семья голодала. Отцу пришлось предлагать меня за деньги богатым синьорам. Мне было так же страшно, как и сейчас тебе. Но всё забывается, уж поверь — в памяти остаются лишь слова: так случилось. Однако можно заставить себя забыть и их…

— Я так пока не могу, — внезапно нарушил своё молчание Халил, — в моих воспоминаниях задерживаются не слова, а ощущения. Человек, которому меня доверил мой хозяин, решил, что я скоро умру и решил извлечь выгоду. Продал солдатам в крепость. Моё тело помнит боль, наполненную молитвами о скорой смерти. Помнит долгое лечение.

— Того человека наказали? — с интересом вдруг спросил Али, будто внезапно очнувшийся от сна.

— Да, ему пришлось заплатить за моё лечение и полное вознаграждение. Меня вернули моему прежнему хозяину.

— Ты — раб, Халил, а когда я вырасту, найду моего обидчика и убью! — решительно пообещал Али. — Аль-Мансур может это сделать, Джованни может это сделать. Я тоже смогу!

Джованни с Халилом с беспокойством переглянулись. Похоже Али возвращался в свою былую стезю, но какой урок он извлёк из всей этой истории — покажет только время.

***

[1] достаточно далеко, яндекс-карты выдают 30 минут. В Средневековье (и сейчас) во Флоренции существует улица Via San Gallo (улица святого Галла). Это как раз та прямая римская улица, которая застраивалась домами вдоль, а уже по мере развития города обзаводилась боковыми улицами. Она заканчивалась городскими воротами (квадратное здание по типу башни замка), во рву шумел Муньон, сверху был перекинут каменный мост. По этой улице и от ворот начиналась дорога в Болонью.

На современной карте города — Piazza della Libertà.

[2] trapassi (пришлые) и maladrini (местные).

[3] Капитан народа (итал. Capitano del popolo) — должностное лицо в коммунах итальянских городов. Он представлял интересы цехов и средних слоёв горожан, командовал городским войском (милицией).

[4] Поде́ста́ (итал. podestà) — глава администрации (подестата) в средневековых итальянских городах.

[5] народное выражение того времени, обозначающее «заниматься содомией». Встречается у Дж. Бокаччо «Декамерон» и средневековой поэзии. Мне так и не ясно, откуда оно взялось: деревянные башмаки на высокой подошве надевали горожане, чтобы ходить по грязным улицам и не запачкать своё платье. Однако такие башмаки не были повседневной обувью, и было совершенно нормальным ходить в деревянных башмаках по лужам. А «посуху» — это как выйти на улицу и раскрыть зонт в солнечный день.