От запаха рома перехватывало дыхание. Священник закашлялся с непривычки, и это сильное сокращение мышц вновь заставило раны кровоточить. Девушка помнила, как частенько во Дворе чудес подобным образом лечили бродяг: для них алкоголь был живой водой, целебным эликсиром, способным воскрешать мертвых. Старик протянул плясунье иглу и нитку, и та, смочив кусочек ткани, протерла ею иглу. Часть коры ивы уже стала порошком: девушка не теряла времени и использовала каждую минуту.

Когда окоченевшие пальцы вновь обрели способность двигаться проворно, цыганка попросила Сальвео помочь ей вновь.

— Мне нужно обработать рану, вы можете держать его?

— Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, дитя, — старик подошёл к кровати и, положив ладони на плечи архидьякона, прижал того к твёрдым доскам.

Цыганка понимала, что всё, что она сейчас сделает, будет приносить Клоду неимоверную боль, но это не вызывало в ней никаких эмоций кроме жалости. Она не хотела мучить его, пусть даже он заставил её страдать, внушал ей ужас. Он был человеком, обыкновенным человеком, который, расплачивался за свои грехи.

Девушка вновь смочила ткань и дёрнулась, когда на её попытку обработать рану, священник схватил её за запястье, тихо застонав. Она зажмурилась, попросив Сальвео придерживать Клода за руки. Старик попытался исполнить её просьбу, но тщетно: священник всё равно вырывался, измученный галлюцинациями, посылаемыми лихорадкой, он пытался избавиться от инквизиторов, пытавших его раскалёнными щипцами. Дьявольские создания, они не прекращали истязать его, до тех пор, пока он снова не потерял сознание.

Цыганка сотрясалась от рыданий: теперь она могла убить его, что если он не выдержал боли и уснул навсегда? Ах, отчего столько страданий выпало ей испытать?

Старик серьёзно глядел на несчастную и принимался словами успокаивать её, уговаривая продолжать. Время шло, а никаких внешних изменений и улучшений не было.

Эсмеральда могла бы оставить теперь священника, и никто бы не стал её в этом винить, ведь она и так много сделала, пытаясь отплатить ему. Но разве можно повернуть на полпути? Разве не жалко будет потом усилий, приложенных для спасения? А совесть? Неужели она будет чиста?

Девушка приготовила мазь из той же коры, оставив порошок для кровоточащей раны. Мазь же предназначалась для участков, уже подвергшихся нагноению. Плясунья обмакнула пальчики в приготовленную мазь и остановилась. Ей показалось, что он больше не дышал.

— Дитя, не теряй надежды, — повторял старик, протягивая ей емкость с мазью.

И несчастная продолжала держаться за тонкую нить надежды.

Она снова и снова смачивала пальцы лекарственной мазью, затем ровным слоем накладывала её на воспалённые участки раны. Под каждым прикосновением, казалось, сердце священника начинало биться сильнее, но то было лишь ложное ощущение.

Когда девушка закончила с мазью, в руках у неё оказались игла и нить. Несчастная, она только сейчас поняла, насколько страшно было то, что ей предстояло сделать. Зашивать разорванную ткань умеет каждая девушка, а вот сшивать разрезанную клинком плоть, кровоточащую и живую, это дело, подвластное лишь человеку, способному мыслить трезво и действовать до конца, несмотря ни на что.

Пальцы дрожали, в глазах двоилось от волнения: цыганка не могла вставить нитку в иглу. Ей казалось, что вечность прошла с того самого момента, как она предприняла свою первую неудачную попытку. С каждой последующей неудачей волнение возрастало, паника зарождалась в душе девушки.

— Не плачь, дитя, ты должна быть сильной, — старик говорил спокойным, казалось, равнодушным голосом, но этот его тон успокаивал. Холодная сдержанность. Горячая натура дикарки должна была смириться, вспомнить то успокоение, что окутывало её в соборе, и довести начатое до конца. Эсмеральда взглянула в лицо священника: оно было искажено гримасой боли, глаза его были закрыты, а сухие губы вновь чуть приоткрылись в надежде получить хоть каплю того волшебного эликсира, способного уменьшать страдания.

В эти минуты его можно было сравнить с истязаемым палачом еретиком, подвергшимся наказанию: а таковым он, собственно, и являлся. Сейчас он получал своё искупление ценой страданий, пусть и меньших, чем те, которые пришлось бы ему испытать, попади он в застенки священной инквизиции, но всё же. Счастье провести эти долгие дни с той, кого он любил, дорогого стоило, и теперь он платил за все. За грехи, за мысли, за похоть, за чужие страдания, за страстные взгляды, за ненависть, за гнев, за убийство.

Они вновь привели Фролло в чувства. Эсмеральда дала ему немного рома, сделала пару глотков сама и, наконец, злополучная нитка оказалась воткнутой в ушко иглы. Можно было бы прижечь рану, но у этого способа существовали свои минусы. Рана могла быть не слишком тщательно обработана, и при ожоге нагноение могло усилиться, и вновь распарывать уже зажившую плоть было бы слишком жестоко. И потом, прикосновение раскалённого железа к рваным краям принесло бы куда больше боли, нежели сшивание иглой. Так решили Сальвео и Эсмеральда.

Девушка готова была потерять сознанье в любое мгновение: тошнота подступала к горлу всякий раз, как она осознавала, что перед ней лежал человек. Не раненый зверь, а человек, и это кровавое месиво, часть которого была теперь скрыта под несколькими слоями мази, все это было таким неестественным, новым и страшным. Но никто кроме неё не мог помочь архидьякону: старик плохо видел и был не способен управлять иглой.

Цыганка завязала узел на конце нити и снова коснулась груди священника, готовясь сделать первый стежок. Перед глазами из ниоткуда образовалась пелена, застилающая всё, на что бы ни посмотрела плясунья. Слеза покатилась по щеке, и девушка торопливо смахнула её ладонью, заглушая рвущиеся из груди рыдания. Она была на грани истерики, когда пальцы с силой надавили на иглу, пронзая один из рваных краев раны насквозь, и кровь тонкой струйкой потекла по пальцам. Полустон-полукрик слетел с губ священника, и тот распахнул глаза, судорожно сжав простыню. Эсмеральда встретилась с этим жутким, безумным взглядом, расширенных от боли зрачков.

— Я не могу! — воскликнула девушка, замотав головой. — Я же вижу: ему больно!

— Если ты не будешь останавливаться, все кончится для него быстрее. Неужели ты не понимаешь, дитя, что сама растягиваешь эту пытку? — старик был напряжен не меньше её: он хотел быть полезен теперь, когда осознал, что эти двое действительно не представляют для него никакой опасности — они лишь несчастные беглецы, пытающиеся спастись от судьбы.

Священник стиснул зубы, зажмурившись и коснувшись ладони цыганки. Он слегка сжал её, привыкнув к боли и давая понять, что девушка может продолжать.

Но Эсмеральда боялась шевельнуться. Его взгляд не выходил из её мыслей, а крик, она долго ещё будет слышать его в кошмарах, просыпаясь посреди ночи в холодном поту.

— Не медли, черт возьми! Или ты хочешь, чтобы он не дожил и до вечера? — Сальвео крепко держал Фролло, не позволяя дёрнуться — старику было нелегко, но он понимал, что его недомогание ничто по сравнению с психологическим барьером Эсмеральды, не способной преодолеть страх: оказаться убийцей человека.

Девушка стёрла дорожки слез, катящиеся по щекам.

— Дитя, никто кроме тебя не может сделать это. Соверши чудо. Я уверен, мысли он сейчас здраво, он бы восхитился тобой, — Сальвео кивнул ей головой. Девушка тяжело вздохнула и вонзила иглу вновь.

***

Последние стежки девушка делала уже почти без сознания. Пот струился по лицу, заплаканные глаза закрывались от усталости, а руки дрожали, сжимая иглу из последних сил. Фролло больше не кричал, и лишь изредка тихий стон оповещал двоих находящихся в доме о том, что несчастный ещё жив.

Эсмеральда обработала приготовленным порошком зашитые края, чтобы остановить кровотечение. Охотничий нож отрезал лишние остатки нити.

Девушка закрыла глаза, и сознание, наконец, покинуло её.

========== Глава 14 ==========