Девушка настойчиво приподняла головку, нахмурившись, отчего лицо ее стало похоже на личико обиженного ребёнка.
Капитан бросил ей вызов, и она приняла его с природной пылкостью цыганки: он хотел показать ей, что она его недостойна? Что ж, она убедит его в обратном, доказав, что как раз он не достоин и мизинца на ее руке.
***
Клод не мог скрыть изучающе-скептического взгляда, коим он осматривал Феба де Шатопера. Теперь, увидев того, из-за кого ночами плакала Эсмеральда, священник радовался, что избавил цыганку от этого солдафона с его слащавым выражением лица и неприятным голосом постоянного посетителя местных кабаков. Пренеприятнейший человек этот Феб.
Фролло искренне, как подобает священнослужителю, благословил Флёр-де-Лис и Феба де Шатопера и, когда церемония, наконец, закончилась, поспешил проведать Эсмеральду. Он был бы совершенным дураком, если бы думал, что цыганка бросится в его объятья, стоит ему лишь появиться на пороге кельи; а архидьякон таковым не был, посему не ждал от плясуньи совершенно ничего.
Он поднялся к келье и замер на лестнице, заметив у двери Квазимодо. Тот стоял у входа в келью и выслушивался в то, что происходит внутри; звонарь все знал, сомнений никаких нет.
Клод не двигался с места, внимательно наблюдая за звонарем и подмечая с какой нежностью тот глядит на скрывавшуюся за дверью Эсмеральду. Ненависть загоралась сильнее в измученной ревностью душе священника, он зло сжимал кулаки, готовый в любое мгновение воспрепятствовать посещению звонарём кельи. Но тот не предпринимал попыток проникнуть внутрь, и даже, казалось, был рад тому, что девушка не видит его и не может убежать, невзначай разглядев его внешность сквозь щель.
«Девушке нельзя больше находиться здесь, я не смогу долго оберегать ее от этих взглядов и нападок со стороны других служащих, если они прознают об ее пребывании… Что уж говорить о наказании, грозившем за то, что я привёл ее сюда. Нужно как можно скорее увезти несчастную подальше отсюда и уехать вместе с ней», — Фролло тяжело вздохнул. Будет трудно убедить ее поехать с ним куда-либо, сложно будет заставить поверить ему, пока он ничего ещё не сделал для неё; единственное, что он делал до сего дня, так это давал глупые обещания и не исполнял их. Отъезд необходимо было отложить до тех пор, пока она сама не согласится следовать за ним, пока же он прекрасно понимал, что не добьётся ничего.
Плясунья слишком своенравна.
Но учить ее чему-то, значит быть рядом с ней, значит сдерживать себя, чтобы не наброситься и не напугать ее вновь, как в ту ночь. Он с ненавистью сжал в пальцах ткань сутаны: как же ему хотелось избавиться от этого притворства, от облачения, которому не мог больше соответствовать, потому что возжелал девушку, ту, которая находилась совсем рядом и которой тоже была ненавистна его одежда священнослужителя.
Будь он простым человеком, все было бы совершенно по-другому.
Фролло решительно направился к келье.
========== Глава 8 ==========
Что творилось в голове у священника в ту минуту, когда он заставил себя подняться вверх по лестнице и встретиться со звонарём, не знал никто. Безусловно, он понимал, что Квазимодо тягаться с ним не будет, не нарушит тайны этой кельи и не раскроет её никому, но настолько ли был ему верен тот, кого он воспитал? Стоило ли вверять свою судьбу в руки другого человека, после того, как он видел, с какой любовью и каким трепетом глядел звонарь на Эсмеральду?
Фролло стал хмур, казалось, ещё больше, чем обычно, взгляд его, мрачен и строг, был устремлён на Квазимодо, всё так же безмятежно глядевшего на плясунью. Безумная мысль мелькнула тогда в голове разъяренного архидьякона. Убить того, кого воспитал, подобно родному сыну, убить ради какой-то цыганки, ради этого презренного создания, ради ведьмы?
Пальцы дрогнули.
Самообладание, а его в последнее время у священника оставалось всё меньше и меньше, исчезло, как и былое спокойствие, как было утрачено безвозвратно и умение контролировать свои гнев, страсть, ревность.
Словно тень, бесшумно и незаметно для глухого звонаря, Фролло подошёл к келье, и лишь тогда Квазимодо заметил хозяина. Растерянность ли, непонимание, всё сразу или что-то другое? Клод не мог прочесть на лице звонаря что-то, что бы подсказало ему, как вести себя дальше. Но объясняться с ним он не собирался.
Можно ли общаться одними лишь взглядами? Квазимодо не нужны были слова для того, чтобы понять: невольно, решением судьбы, оказался он неподалёку от кельи в тот самый момент, когда его там не должно было быть; велением событий, сменяющих друг друга, он стал свидетелем тайны, которой не был достоин; но что произошло, того не воротить, увиденное не забудешь, слишком уж оно прекрасно…
Квазимодо опустил взор, повернувшись к лестнице, и, не желая более находиться рядом с архидьяконом, ушел прочь. Слишком много противоречивых чувств загорелось в светлой душе несчастного звонаря, и он уже не отдавал отчёта своим действиям, боясь, что новые эмоции, зародившиеся от одной лишь мысли, что архидьякон, этот внушавшийся ему уважение человек, обманщик, обыкновенный мужчина, желающий женщину, заставят его, звонаря, убить своего «отца».
***
Фролло распахнул дверь лишь когда шаги звонаря стихли, растворившись в праздничном гуле собора. Дыхание сбилось в преддверии встречи, сердце больно забилось в груди, как это бывает в самые волнительные мгновения, а мысли спутались, и он совершенно не знал, что сказать опечаленной девушке.
Но ведь потеря её была незначительна. Достоин ли этот омерзительный солдафон прекрасной цыганочки? Безусловно, нет, точно и безоговорочно, по мнению Клода Фролло, человека, в мыслях которого девушка то была примером божества, то самым презренным созданием…
Итак, дверь отворилась, и Эсмеральда невольно приподняла головку, дабы встретиться взглядом с тем, с кем ей суждено провести эти долгие дни. Ненавистная чёрная сутана, пугающие до дрожи в пальцах строгие, безумные от страсти глаза.
Плясунья сидела на кушетке, оправившаяся от потрясения и решившаяся, наконец, ступить на путь, избранный ею поначалу не совсем уверенно.
Она поднялась со своего места, заметив, как метнулся в её сторону архидьякон.
— Вы обещали научить меня всему, что знаете сами, — голос девушки прозвучал твёрдо и уверенно, былой страх исчез, сменившись решительностью, свойственной самой настоящей дикой цыганке. Клод продолжал взглядом изучать изменившиеся за столь малый срок черты лица беззаботной красавицы, весёлые глаза которой теперь были полны обиды, а губы упрямо сжаты, и с каждым новым мгновением осознавал, что в этом новом, ещё неизвестном ему состоянии она была ещё прекраснее. Ему хотелось прикоснуться к ней, накрыть губы своими, почувствовать, с каким желанием, неистовой пылкостью отвечает она на поцелуй, ласкать ладонями ее плечи, горящие от смущения и негодования щеки, ощущать жаркое, молодое тело под собой.
— Я помню своё обещание, и я не нарушу его, верь мне, — он осторожно вошёл вглубь кельи, медленно ступая по полу, словно страшась, что, сделает он хоть один неверный рывок, и она вспорхнёт, словно птица, и поймать ее он не сможет уже никогда. — Показать все, что находится внутри собора, я смогу только ночью, ведь пока тебе запрещено входить сюда, и любой служитель может прогнать тебя, — архидьякон закрыл дверь и прислонился к ней: самообладание вновь начинало покидать его, а ночные видения становились все реалистичнее, отчего огонь снова начинал жечь измученную плоть.
— Что мне ваши обещания? Вы сказали, что мы начнём сегодня же. Я хочу быть достойной этого собора, я хочу приходить сюда, как и все граждане, словно я родилась с этой верой. Я не хочу чтобы меня считали дикаркой, — девушка положила ладонь на стол: из многочисленных предметов, оставленных на нем, можно было найти что-то, что бы успокоило священника, если он опять потеряет контроль над своими действиями.
Клод нахмурился, отвёл взгляд:
— Если ты хочешь начать сегодня, то так тому и быть. Но как можно молиться, не зная молитвы? Как можно быть образованной, не умея читать? — он поднял с пола одну из книг и нерешительно подошёл к цыганке, — разумнее всего начать твоё обучение именно с этого. Но, учти, тебе придётся слушаться меня во всем, если ты хочешь стать лучше и достойнее.
