Никаких возражений. Явственный вздох облегчения весенним сквозняком пронёсся по приёмной и вылетел в приотворённую форточку, откуда доносился перестук капели под жалобное взрёвывание буксующих грузовиков.

— Ах, подождите, подождите! — жалобно вскричала сестра Кленце, вынося поднос с апфелькухеном. Все лица, уже готовые расплыться в улыбке, обратились к Кальту.

— Правильно, — одобрил он. — Я вернулся. Это праздник. Привёз подарки и инспектора. Хох!

Жизнь лаборатории входила в привычное русло.

Глядя на то, как солидные учёные с детским удовольствием чокаются рюмками, наспех вымытыми девочками из сопровождения, как высокомерные программисты щиплют за бока суровых безопасниц и дурашливо уворачиваются от затрещин, как шушукаются аналитики, на ходу соображая, какими ещё форс-мажорами прикрыть вчерашнюю гулянку, наконец, наблюдая за Кальтом, неохотно подносящим ко рту кусок пирога под рукоплескания сотрудников, Хаген понял одну вещь. Нет, даже две вещи:

Раз. Доктор Зима безумен.

Два. Доктор Зима бессмертен.

Ну почти. Он был упрям, держал слово и всегда возвращался.

***

Где же Франц?

Хаген ещё раз пробежался по секциям, на этот раз в одиночку, чтобы удостовериться: охотник пропал. Айтишники сказали, что встречали его с утра и был он не в духе, злобился, глядел волком, отирался за спинами и за пять минут надоел всем, как зубная боль. «Ага», — сказал Хаген. Но на этом приток полезной информации прекратился. Обученцы попросили не компостировать мозг, терапия угостила витаминным коктейлем, фарма поругалась с Йегером вчера, а их соседи, химики, предположили, что никакого Франца никогда не было, а был бред одурманенного разума, коллективный морок, который к счастью развеялся с приходом зари. Ночь темна перед рассветом. «Поэтично, — оценил Хаген. — Вы бы хоть проветривали иногда. А можно по существу?» Химики развели руками. Франца никто не видал.

В подземном переходе он столкнулся с колонной «обезьянок» под предводительством Шольтца. Кивнул, не глядя, и пролетел было мимо, по привычке опустив голову, но что-то кольнуло внутри, застучало сердце, и он вдруг узнал, встрепенулся, притормозил так резко, что охранники обернулись и вся колонна сбилась гармошкой.

— Эвакуируемся? — пошутил Шольтц.

— Постой… Куда ты их?

— К нулевикам. Заказ Йегера. А что?

— Это же адаптанты! Вам что, «вивария» мало?

Шольтц пожал плечами.

— Я же говорю, заказ Йегера. Мне-то хоть звезду с неба, с ним и разбирайся.

— Разберусь, — пообещал Хаген. — Вот прямо сейчас и разберусь! Ты их придержи пока.

Его тряс озноб.

Мстительный охотник опять принялся за своё.

***

Кальт встретил его радушно.

— Кто-то сломал ваш навигатор, Йорген? Самый короткий путь обычно по прямой. Или вы приверженец фрактальной геометрии?

— Прошу прощения, — сказал Хаген.

Он запыхался, ноги дрожали, на лбу выступила испарина. Он сознавал, что выдаёт себя с головой, но ничего не мог поделать. Терапист вопросительно смотрел на него. Сиреневое предзакатное солнце нежно подсвечивало его по контуру, размывая грани и уплотняя середину, Хаген обращался к тёмному пятну, и не мог понять, какой отклик вызывают его слова и достигают ли они цели.

— Всё верно, — сказал Кальт, когда он закончил. — Успокойтесь, присядьте. Это моё распоряжение. «Нулевой человек», помните? Философский вопрос. Райхслейтер не любит философию. А вы?

— Не слишком, — сказал Хаген, немного успокаиваясь. «Не забыть бы вывести их после опроса, — подумал он. — Через второй корпус, подземный гараж и с Илзе назад. И надо уже что-нибудь придумать с запасной базой. А то с этой сволочи станется. Франц, ах, Франц! Ну ладно же, посмотрим…» Спохватившись, он заставил себя слушать, ведь термодинамический потенциал собеседника мог измениться с минуты на минуту.

— Придётся полюбить. Когда физика бессильна, остаётся философия. Хотя я тоже не философ, а практик. Улле заблуждается. Мы все тут практики и философствуем вынужденно, обнаружив дыры в физике.

— Дыры?

— Повсюду. Подъёмная сила. Распад ядра. Механическое время, — Кальт поднял руку, ещё раз продемонстрировав сломанные часы. В просвете между часами и браслетом Хаген увидел чёрные гематомы как от неудачно сделанных инъекций. Притихшее сердце опять встрепенулось.

— Что случилось, Йорген?

— Как… — голос пресёкся. Хаген кашлянул, задействуя связки, и попробовал ещё раз: — Как вы съездили?

— Прекрасно, — без заминки ответил Кальт. — Мы быстро разрешили наше маленькое недоразумение. А потом пили шнапс и играли в карты на раздевание. Но всё было очень культурно, уж поверьте. Я прямо-таки отдохнул душой и телом, — глаза его блеснули.

Он лгал. Хаген знал точно. Потому что в последние две-три ночи научился видеть сны.

Один — тревожный, жёлтый, с проволочными сетками фонарей и собачьим побрехиванием сквозь шум бессменно работающих подземных цехов.

И другой — багрово-чёрный, лишенный звука и жизни, спрятанный в глубоких складках бархатных портьер.

В этом сне пристёгнутый к стенду белый обнаженный Кальт, прикрытый до пояса ковриком из просвинцованной резины, беззвучно корчился в лучах медленно перемещающихся квадратных ламп. Пластиковые трубки, соединяющие его запястья с конусовидными капельницами, были заполнены чернильной жидкостью, нисколько не напоминающей кровь. Хаген не видел его лица. Оно было обращено к Лидеру, сгорбленному больному человечку, методично прикладывающему сенсорную иглу к распростёртому телу…

— Йорген?

— Ничего.

— Да как же «ничего»? Вы побледнели. Подавились вопросом? Задайте.

— И вы ответите?

— Не факт. Но в любом случае, я вас не укушу.

Но Хаген медлил, увлеченный детской забавой «найди десять отличий». Новый Кальт был точь-в-точь как старый, но кое-что изменилось. Содержание сна подсказывало направление, и Хаген сразу же обнаружил искомое — вмонтированный у основания мочки уха компактный нейроконтроллер. А вот и второе отличие — тускло поблёскивающая металлическая пластина, притаившаяся в надключичной ямке. Доктор Зима действительно вернулся не с пустыми руками, но часть подарков привёз в собственном теле.

— Что он с вами сделал?

— А, — сказал терапист с явным неудовольствием. — Ничего, чего я не смог бы сделать с вами, мой любопытный эмпо-техник.

— А с ним?

— Вы что-то разболтались не к добру. А ведь мы рассматривали категорию необходимости. Подите освежите свои конспекты! Райх — это организм, а организм устроен мудро. В нём есть много нужных деталей: мозг, средоточие ума, — Кальт слегка поклонился, — сердце — ну, это, безусловно, лидер, наш вспыльчивый и подозрительный Алоиз… сильные руки, тупые ноги… слепая кишка…

— Улле?

— С вашего позволения, Кройцер. А Мартину отведём роль спинного хребта — он этого заслуживает. Не правда ли, в такой трактовке наша раковая опухоль вызывает куда больше симпатий?

— Не сказал бы.

— Дело вкуса. Но хотите того ли нет, она вот-вот поползёт на север. Что ж, я помогу, меня убедили, что это хорошо. Люди не могут не совершать глупостей. Почему? Вы знаете, я обвиняю Территорию…

Так…

— Э, куда, куда? Успокойтесь, вы же видите — я спокоен. В прошлый раз, признаю, слегка погорячился, но вас-то не тронул. Впечатлительный техник. Вы в безопасности, пока ваша добрая воля танцует с моей и не забывает о субординации. Я вызвал вас, потому что хотел сказать, что доволен. Вернер уже транслирует фрагмент вашей мысленной увертюры на третий сектор и результаты более, чем удовлетворительные. И это вы ещё не вышли в поиск.

— Значит, я могу продолжать? — уточнил Хаген.

Он чувствовал себя неуверенно, как на хрупком льду. Не отдохнуть, не остановиться и каждый следующий шаг грозит провалом. Ироничное спокойствие тераписта скрывало под собой тёмную, неспокойную воду, в толще которой зарождалось что-то новое. Или хорошо забытое старое? Возможно, зловещие манипуляции Лидера были результативными, вот только результат оказался не совсем таким, как прогнозировалось изначально.