Хватка ослабла.

Кальт улыбнулся. По-настоящему.

— Вы никогда не повзрослеете, Йорген, — сказал он с сожалением.

***

— Эй, псст, группенлейтер!

Кто? Я?

Это я. Группенлейтер. Официальное лицо.

Щёки и лоб всё ещё горели после принятой снеговой ванны. Он отключился ненадолго, немудрено, вчера опять допоздна засиделся в «Аквариуме», и позавчера, и поза-поза… Да ещё этот маятниковый ход: «Абендштерн» — «Моргенштерн» и обратно, и по кругу, туда-сюда, без остановки. «Надо было взять Илзе, — подумал он. — Засну ведь по дороге. Или упасть к этому, надутому, с дирижаблем, на хвост? Пусть подбросит на перекладных. Спросить заодно про директивы из центра, про реорганизацию инспекционного отдела. Скорей бы их уже разогнали, дармоедов».

Со стороны лагеря доносился ритмичный нежный звон, словно десятки молоточков позвякивали в унисон по серебряным кувалдам. Хаген принюхался, опасаясь учуять сладковато-приторный запах барбекю. Ветер дул как раз со стороны Границы. Нет, ничего. А если бы чего? Сказавши «А», нужно говорить «Б». «Захвачу мерзацев с собой, в „Абендштерн“, — подумал он с сомнением. — Сдам Лютце. Или в фарму, им как раз нужны обезьянки для нано-серии. Инновационные антибиотики. И всё-то у них инновационное, и всё-то прорывное, супер-пупер-эффективное… Добавь частицу „нано“ и запроси ассигнований без чувства меры — вот и рецепт социального преуспеяния. Правильно Улле говорит — дармоеды. Брать за шкирку и в нужник, туда, туда, прямо рылом, обнаглевшим пятачком — трудись, не воруй, не гадь там, где ешь…»

Он потянулся, подавил зевок. Ох-х. Покосился вбок и сразу вспомнил, на душу упала тень. Скверно, скверно, плохо. Мориц блаженно жмурился, подставляя изрытое оспинами лицо прямым лучам фальшивого весеннего солнца.

— Он тебя бил? — отрывисто спросил Хаген.

Пояснять, кто «он», не требовалось. Не так уж много вариантов. Мориц добросовестно поразмыслил.

— Доктор Зима? Нет, никогда. Только Франц. И ты…

— Врёшь! — сказал Хаген с тихим отчаянием. — Всё ты врёшь!

— Зачем мне врать?

— Не знаю. А зачем вы все врёте? Может быть, по инерции?

Опоясывающая резь через желудок выдавила болезненный вздох, заставила согнуться, пережав источник боли, сошедшийся теперь в одну точку в правом подреберье. Гастрит? Или язва? В довершение всего задребезжал браслет: мигающий треугольный индикатор соответствовал красному коду срочности. «Дерьмо!» — промычал Хаген, нажимая на приём.

«Я тоже рад слышать тебя, солдат, — низкий, вкрадчивый голос Франца заполнил ушную раковину, перелился через край. — Он приехал. И ждёт тебя». «Когда? — спросил Хаген, сдавливая живот и представляя себе… что? — ничего конкретного, абстрактная фигура, абстрактный воздухопровод. — Когда? Когда?» Смешок. «Как только, так сразу», — беседовать с куратором-охотником по браслету одно удовольствие. Чинно, спокойно, размеренно, всё в рамках и без эксцессов. Они даже попытались вновь перейти на «вы», но сбились на прежнее да так и оставили. «Я буду». «Будь», — согласился Франц. Вот и всё. Хаген расстегнул вторую пуговицу. Потом третью. Весна душила его за горло.

— Группенлейтер?

— Да, — сказал он. — Да. Да. Завтра — если ничего не случится, — я хочу выйти в глубокий поиск. И послепослезавтра. И ещё. И мне нужен огнемётчик. Пойдёшь?

— О как! — удивился Мориц. — Не боишься? А ведь сегодня ты лишил меня сладкого.

— Так ты пойдёшь?

— Ну конечно, пойду, дурила!

В его тёмных глазах плясали чертенята. Они тоже создавали микровихри пространства. Каждое танцующее тело образует спинорное поле, спросите Вернера, если не верите. Хаген чувствовал момент вращения. Чтобы перевернуть мир, не хватало лишь точки опоры. И чего-нибудь обволакивающего, тёплого — для желудка. Пожалуй, всё-таки язва.

— Слишком много думаешь, — откровенно сказал Мориц. — Либо не думай, либо не делай. Всё равно, что гонять шкурку насухую, как говаривал мой дед из Дендермонде. Все вы, университетские, с придурью. Вызывают? Доктор Зима?

— Да. Закончим и поеду. Есть там одна сволочь, глаз да глаз за ней нужен.

— То-то, я гляжу, у тебя все вокруг сволочи, безымянный солдат. Сволочь там, сволочь сям. И я, я тоже сволочь?

— И ты, — ответил Хаген, смутившись. — Но ведь и я же.

— Ну вот, — сказал Мориц, начиная улыбаться. — Хорошеньким же вещам учат в этих ваших университетах!

Комментарий к Весна и группенлейтер

И музыка, ну совсем в тему: Komm zu mir - https://cloud.mail.ru/public/G7LP/HRBXLBo52

========== Нулевой человек: теория ==========

Какие бы совершенные методы дрессировки не применял Лидер, приходилось признать — они не сработали. Ни на йоту. Ни на грамм. Ни на геллер, ни на батцен.

Оказались полной туфтой.

Или — выражаясь формальным языком, — продемонстрировали свою абсолютную неэффективность.

— А, Юрген, — сказал доктор Зима. — Присоединяйтесь!

Хаген послушно занял место за его спиной.

И — раз-два! — мгновенно поменял свойства: был твёрдым, плотным, структурным — а превратился в гибкую, текучую субстанцию, аморфную копию того, чьё агрегатное состояние определялось перспективной целью.

Как показывал опыт, Кальт мог быть льдом и плазмой. Сгустком энергии. Чередование его термодинамических фаз подчинялось сложным закономерностям, природу которых вряд ли знал он сам. Лунный ритм? Возможно. Вспышки на Солнце? Вероятно. Но в «Абендштерн» он вернулся руководителем, администратором и немного — часовщиком, проверяющим работу собственноручно налаженного механизма.

Трум-пум-пум.

Бодрым, наступательным галопом они пронеслись по надземным этажам главного корпуса, заглядывая в каждый бокс, кабинет, угол, каждую комнату, щель, подсобку в поисках беспорядка. Всё оказалось на своих местах. Недавно назначенный начальник хозяйственного управления, долговязый Модель, суетился за троих, нещадно подгоняя клининг-бригаду. Коридоры благоухали чистотой и цитрусовым миксом, добавляемым в средство для мытья полов. От семенящего рядом аналитика разило подмышками и одеколоном. Хаген украдкой понюхал отворот своей куртки. Гарь, грязь, пот, сталь, ружейное масло. Резкий и сладковатый, ничем не выводимый запах бензина. Н-да, не фонтан.

— Ну вот, — сказал Кальт, обращаясь к своему спутнику, лакированному, рослому красавцу в новенькой, с иголочки, коричневой форме инспекционного отдела. — Вы видели всё. Доложите начальству, что работа лаборатории произвела на вас самое благоприятное впечатление. Так?

— Так, — повторил спутник. — Благоприятное. Доложу. Впечатление. Вас. На.

Его расфокусированный взгляд блуждал по стенам, цеплялся за эстампы, утопал в зеркалах.

— Молодчина, — поощрил Кальт. — Фрау Тоте поможет вам расставить слова. Пустяк, придирка, но и она имеет значение.

— Имеет. Так.

Челюсть фарфорово щёлкала, кинематографичное лицо блестело от слёз, свободно скатывающихся по щекам прямо за торчащий стоечкой картонный воротник. Кальт деликатно придерживал спутника за локоть. Другая ладонь покоилась на стриженном затылке инспектора. У Хагена перехватило горло. Вкус ненависти горячей волной распространился по корню языка. Невыносимая горечь! Во рту было сухо как на дне песчаного карьера.

— Некоторые люди склонны всё драматизировать, — чётко проговорил Кальт. — Не терплю драм.

Раз-два. Бойкие каблучки Тоте простучали зарю. Инспектор проснулся. Чтобы снова безнадёжно утонуть в насмешливых миндально-жёлтых — почти натуральных — глазах.

— Пойдёмте со мной, коллега! — пригласила Тоте. — Я вам всё-всё-всё здесь покажу.

Белохалатная научная стая наблюдала за позором эмиссара Улле. Кукловод воспользовался случаем, чтобы преподать урок. Каждый лектор мечтает о такой благодарной аудитории.

— Я рад видеть всех вас, — сказал Кальт руководителям секций, столпившимся поодаль в тревожном ожидании. — Готов уделить столько внимания, сколько потребуется. Но сначала я хотел бы поговорить с моим Юргеном, моим трудолюбивым Хагеном. Есть возражения?