Только Совет рабочих и солдатских депутатов мог бы противопоставить военной силе Дутова силу рабочей организации. Но Дутов опередил: он арестовал восьмерых большевистских руководителей. В ответ на это рабочие главных железнодорожных мастерских забастовали. Их поддержали и другие предприятия.

14 ноября собрался Военно-Революционный комитет под председательством талантливого организатора большевиков Цвилинга и издал приказ по оренбургскому гарнизону, в котором говорилось, что по постановлению общих собраний Совета рабочих и солдатских депутатов, полковых, ротных и командных комитетов, образован Военно-Революционный комитет и что этому комитету передается вся власть в городе и гарнизоне.

Однако нашелся предатель, донес о заседании комитета, и 28 членов его были арестованы.

Еще было темно, когда Любовь Ивановна разбудила Максима.

— Сбегай, — сказала она, — к Никите Григорьевичу, может, он знает, почему отец ночевать не пришел.

По ее лицу Максим понял, что она не спала, всю ночь ждала отца.

— Чего ты, мам, беспокоишься? Первый, раз, что ли, папа не ночует?

— Сердце у меня не спокойно. Сбегай, сынок.

Максим проворно оделся и, подгоняемый предутренним морозцем, побежал к Немову. Обычно в такие часы уже все просыпались: хлопали двери, скрипел ворот у колодца, слышались голоса. Сейчас бастующая Нахаловка забылась в сне, будто «добирала» за все годы недосыпания. И в этом сне чудилась тревожная настороженность. Максиму даже было немного жутко от своих громко раздающихся по подмерзшей земле шагов.

Максима удивило утомленное и озабоченное лицо Никиты Григорьевича. Видно, он не спал ночь.

— Ага, ты кстати пришел, а я хотел к вам идти. Садись. Дела, брат, серьезные. Нынче ночью твоего отца арестовали.

— Как? — вырвалось у Максима.

— Весь наш Военно-Революционный комитет арестован. Я случайно уцелел, дома не застали. Да и сейчас соберу кое-какие вещи и уйду. У одного знакомого поселюсь пока.

Никита Григорьевич будто сам с собой продолжал разговаривать:

— Дождались, доспорились с господами меньшевиками. Сколько раз говорил нам товарищ Цвилинг: «Вооружайтесь». А мы все спорили: как да что.

Максиму захотелось скорее домой, вместе с матерью переживать горе. И, будто поняв его настроение, Немов заговорил по-другому:

— Ну ничего, наперед умнее будем. Пусть не радуется господин Дутов. Этот номер ему так не пройдет. Нас, брат, не сломаешь, сами кому надо шею свернем. Вот что, Максим, собери-ка своих молодцов и бегом вот к этим товарищам.

Никита Григорьевич дал Максиму листок.

— Скажете, чтобы через час все были в кузнечном цехе.

Максим посмотрел список. Да, все знакомы, все нахаловские, только двое из Слободки, но и их дома он знал.

— А мама… — поднял Максим глаза на Никиту Григорьевича.

— К ней я сам зайду.

Позже ребята узнали, что собравшиеся в кузнечном цехе рабочие-большевики создали штаб Красной гвардии.

Максим проснулся позже обычного. В окно робко входило серое декабрьское утро. Мать энергично действовала у печки кочергой и сковородником — пекла лепешки и тихонечко мурлыкала песню.

— Что за праздник? Почему ты поешь? — спросил Максим, вскакивая.

— Праздник, сынок, большой праздник, скорее умывайся и корми ребят. Я сейчас уйду.

— Да что случилось?

Мать прижала Максима к себе и на ухо, захлебываясь от счастья, шепнула:

— Папа на свободе.

— О! Где он?

— Тише, пока молчок. Скоро он сам придет. А пока я к нему сбегаю. Лепешечек горячих отнесу.

— А откуда у тебя мука?

— Стачечный комитет дал.

Пока Максим кормил ребят, пришел Володька, потом Газис. Они уже знали, что вчера вечером из тюрьмы бежали арестованные большевики. Подробнее всех от Екатерины Ивановны знал Володька. Он рассказал, как был организован побег.

Заключенные склонили на свою сторону часть внутренней тюремной охраны. С их помощью рабочие-красногвардейцы с воли передали арестованным оружие и план побега.

Нет, не удалось Дутову сломить рабочих арестом их вожаков. Большевики накапливали силы, росли красногвардейские отряды. Они имелись на всех предприятиях.

Три красногвардейских района стало в городе. Первый район — это форштадт, хотя там и жили главным образом казаки, и Ренда. Во втором районе были Нахаловка, лесопильный и кирпичные заводы. В третьем — Слободка. Установлены сигналы сбора: один длинный гудок — в главных мастерских — собирается первый район; два — второй, три — третий. Один длинный и четыре коротких — собираются все красногвардейцы.

Чтобы спасти свои семьи от голода, многие забастовщики отправили их в деревни. Уехала с малышами к сестре на Лысов хутор и Любовь Ивановна. Так что домашних забот у Максима почти не было. И он целыми днями вертелся то на митинге, то на поляне, где вдали от посторонних глаз красногвардейцы обучались военному делу.

В один из первых дней создания красногвардейского отряда Максим и его друзья просили Никиту Григорьевича, а он был командиром одного из отрядов, чтобы он их взял в Красную гвардию. Получили категорический отказ. Тогда решили создать свой отряд: бить юнкеров. С такими, как Гена и Котька, они вполне могут справиться. И кадетов будут лупить без пощады. Те — тоже за Дутова.

Тройка инициаторов быстро обросла людьми. Через несколько дней в отряде «Смерть Дутову!» было двадцать три человека. Прежде чем попасть в отряд, ребята проходили проверку по системе, разработанной Володькой: каждый должен был пробежать по морозу без рубашки до Маяка и обратно; ночью сходить через лес на Сакмару; залезть на вершину дуба. Кроме того, каждый вступающий должен дать клятву стоять друг за друга, строго хранить тайну отряда и безоговорочно подчиняться командиру.

Максим видел, как Никита Григорьевич, дедушка Кожин, незнакомые солдаты, словом, те, кто знал военное дело, обучают красногвардейцев. С этого он начал и в своем отряде. Но вскоре увидел, что все эти «В одну шеренгу стройся!», «Ряды сдвой!», «Ложись!» ребятам быстро надоели.

«Бойцы» рвались в дело. Один раз Максим велел всему отряду мелкими группами собраться к юнкерскому училищу. Поймаем, сказал он, юнкеров и поколотим. Но оказалось, это не так просто. Юнкера плотными колоннами маршировали по плацу, в руках у них были настоящие винтовки — попробуй подступись. Ничего у отряда не получилось и у кадетского корпуса.

Что же делать? Ловить юнкеров и кадетов на улицах? Но в городе полно казаков, офицеров. Они, конечно, заступятся. А в Нахаловку ни юнкера, ни кадеты не заглядывают. Даже Котька не появляется.

Что же такое сделать на пользу революции? И придумали: надо досадить Гусакову, он дутовец, хозяин завода — притеснитель рабочих. Штуку, которую решили выкинуть с Гусаковым, придумал Газис. На себя он взял и исполнение главной роли.

Тихий морозный вечер. Из всех труб поднимаются к светлой луне прямые столбы мягкого, кудреватого дыма. В это время Гусаковы пьют чай. Максим приник к щелке в ставне, пригляделся. Сидит Гусаков за столом, читает газету и прихлебывает чай. Гусачиха перед самоваром трет полотенцем фарфоровую чашку. Потрет, потрет, посмотрит, подняв к висячей лампе, и опять трет.

— Пошел! — скомандовал Максим.

Газис исчез в соседнем дворе. Потом Володька, дежуривший на противоположной стороне, увидел его ползущим по крыше гусаковского дома. Газис, видать, спокоен. Он знает, что весь отряд сидит сейчас на заборах соседних дворов и держит под прицелом двух десятков самопалов дверь дома. Попробуй кто выйди.

Вот Газис добрался до трубы, отцепил от пояса мешок, наполовину наполненный сеном, и сунул его в трубу. Через несколько минут Максим увидел, как Гусачиха повела носом, принюхиваясь, потом заспешила в другую комнату и тут же, бледная, вбежала обратно.

— Горим! — глухо донесся сквозь двойные рамы ее крик. Гусаков вскочил, бросился в соседнюю комнату. Тут же попятился, а за ним, медленно расползаясь по всему дому, тянулись клубы дыма. Гусаков схватил тяжелый дубовый стул и ударил им по окну. Затрещала рама. Максим отпрянул от окна и скрылся за углом. Распахнулись ставни, гусачиха высунулась в окно и завопила: