Максиму хотелось скорее прикончить с ужином и снова бежать под окно слушать музыку. Не доев куска, он тихо вылез из-за стола. Добравшись до дуба, стал вглядываться в темнеющее окно: не покажется ли в нем Соня. И тут услышал:

— Петр Петрович, вы сегодня новых работников привезли? Детишки совсем.

Максим понял, женщина обращается к управляющему. А тот ответил:

— Ну эти детишки к труду привычны.

— Ма, эти мальчишки из Нахаловки будут у нас работать? — послышался Сонин голос.

— Да, детка, — ответила женщина и опять, обращаясь к управляющему: — Сколько же они у вас будут зарабатывать?

— Десять рублей в день.

— Десять рублей! Да ведь это огромные деньги!

— По теперешним ценам это пустяки. Взрослому работнику надо — платить по двадцать. А эти мальчишки у меня сделают не меньше взрослых.

До чего же не вязался этот разговор ни с тихим вечером, ни с тем мечтательным состоянием, которое владело сейчас Максимом. Опустив голову, точно был в чем-то виноват, он пошел к ребятам.

Утром ребята проснулись от протяжного крика:

— Ребяты-ы, вставайтя!

Это кричала тетя Марфуша — старшая над ребятами.

Разбуженная ее криком, за стеной сарая громко вздохнула корова и замычала. Потом заблеяли, дробно застучали копытцами овцы, захлопали крыльями, слетая с насеста, куры.

Тетя Марфуша повела ребят в поле.

Здесь их ждал управляющий. Несколько человек он оставил на свекле, а Максимову группу привел на картофельное поле, заросшее осотом.

— Ну вот, ребятки, берете по два рядка и до завтрака прополете вон до того куста. Кончите раньше, отдыхайте, а не успеете, будете завтракать тем, что останется. Ясно?

Самым «грамотным» в прополке оказался Газис. Он первым склонился к рядку, выдернул несколько стеблей осота и бросил позади себя.

— Это все? — спросил Володька.

— А ты думал? Дергай с корнем траву, вот и все дело, — ответил Газис.

— Ну это просто.

Володька с азартом взялся за работу. Он обеими руками ухватился за большую осотину и рванул.

— Ах ты колоться? Так вот тебе! — воскликнул он и бросил вырванный куст на землю. — Упирайся не упирайся, а мы тебя все равно выдерем, — приговаривал он.

Но вскоре его голоса не стало слышно. После нескольких кустов у Володьки начали гореть руки, каждый стебель причинял боль, и он отстал от ребят, Максим заметил это и начал прихватывать один из его рядов. Володька выровнялся.

— Ты знаешь, как мне повезло, — сказал он, — целая прогалина попалась чистой.

Максим усмехнулся и ничего не сказал. Теперь они оба отстали от Газиса. А тот все дальше и дальше уходил от друзей. Он работал с остервенением и умело. Когда у него от наклонов начинала ныть поясница, он вставал на колени, полз на четвереньках, ложился, где можно, на бок. Казалось, на него и разогревшееся солнце не действовало.

Зато Володьку оно жгло все мучительнее и мучительнее. Голова гудела, в глазах стоял розовый туман, и все нестерпимее ныла поясница. Про руки и говорить не приходилось. Боли Володька уже не чувствовал, но руки стали непослушными, с каждым разом слабее захватывали траву. Он то и дело выпрямлялся, стараясь хоть на минуту утишить боль в пояснице, и с надеждой вглядывался в заветный куст, до которого надо дойти.

— Эх, ребята, хорошо бы придумать такую жидкость. Ну, вроде как мертвую воду. Побрызгал на поле, и весь осот погибнет, а картошка остается.

— Ты, Володь, не фантазируй, давай нажимай, — оборвал его Максим. — Посмотри, как далеко ушел от нас Газис.

Володька вздохнул и снова склонился к траве. Газис наконец дошел до намеченного куста. Он постоял, поглядел на ребят и исчез в траве.

«Спать улегся, — подумал Максим, — друг называется. Нет, чтобы помочь». Но тут вскоре услышал Газисово сопение. Оказывается, он начал полоть им навстречу. Вот и куст! Все! Урок выполнен!

Ребята брякнулись на землю животами и молча уткнулись в сложенные под подбородком руки. Тело блаженствовало. Из поясницы словно вытекала накопленная за эти несколько часов боль. И тут от дороги со свекольного поля донесся голос тети Марфуши:

— Ребяты, завтракать!

Шли по только что прополотой полосе. И было удивительно радостно видеть повеселевшую, очищенную от сорняков картофельную ботву.

Подошли к стану, где под деревом собрались все остальные ребята. Кухарка, приехавшая на подводе, поставила на траву все те же вчерашние чашки с супом, разложила по кругу хлеб и ложки.

Завтрак был совсем непохож на обед, которым потчевали ребят вчера: жиденький пшенный суп, приправленный затхлым, должно быть прошлогодним, свиным салом.

Со стороны усадьбы показался всадник. Он карьером гнал лошадь прямо к стану.

— Соня! — вырвалось у Максима, и он почему-то покраснел.

А Соня у самого круга ребят осадила лошадь и легко соскочила на землю. Лошадь покорно замерла на месте, похрустывая удилами.

— Здравствуйте! — крикнула Соня. — Что это вы делаете? Завтракаете? А мне можно попробовать?

Максим вскочил и подал ей свою ложку. И сразу понял, что совершил оплошку: некоторые ребята скривились в ехидной улыбке. А Соня, ничего не замечая, села в круг, хлебнула раза два супа и продолжала тараторить:

— Ой, как вкусно. Мне так надоели сливки. Да еще парные. Фу-й, от них тошнит, а мама свое: пей и пей, видишь, какая, худая, поправляться надо. Смешно.

Максиму пришла на ум озорная мысль. То ли ему захотелось показать ребятам, что он не такой, каким они его считают, то ли перед Соней хотел похвастаться.

Обойдя лошадь, он разбежался и, оттолкнувшись о круп руками, вспрыгнул ей на спину. Лошадь рванулась вперед. Уже на скаку Максим перебрался в седло, подобрал поводья, вставил ноги в стремена и разогнал лошадь вскачь.

Проскакал немного по дороге, в поле развернулся и, подгоняя лошадь пятками, начал выжимать из нее еще большую скорость. А подъезжая к стану, вдруг встал в седле и так, выпрямившись во весь рост, подъехал к ребятам, спрыгнул прямо со спины, сделал по инерции пробежку, остановил лошадь и подал Соне повод.

— Ой, Максим, как здорово! — воскликнула Соня. — Научи меня.

— А че тут учить? Сама сумеешь.

Но тут вмешалась тетя Марфуша:

— Хватит, хватит, ребятки, пошли работать.

— Вы идите, а он останется, — сказала Соня.

— Как же я останусь? Ты что? — удивился Максим.

Соня надула губы и сердито смотрела ему вслед. Через минуту она побежала за ребятами. Догнала тетю Марфушу и попросила:

— Примите меня работать.

— Что ты, детка, не господское это дело.

— Думаете, не сумею, да?

— Чего ж тут не суметь, сумеешь. Только ручки твои жалко. Ну, становись, попробуй.

Соня дулась на Максима. Разговаривая с тетей Марфушей, она старалась не глядеть на него, но глаза сами косили в его сторону. И когда она встала в ряд с ребятами, то оказалась почему-то рядом с ним. Максим посмотрел на ее руки с тоненькими жилками, синеющими сквозь бледную кожу, и ему стало жалко ее.

— Как же ты будешь играть на рояле, ведь руки сейчас поколешь.

— Ну и пусть, — задорно дернув носиком, ответила Соня.

Потом спросила:

— Хочешь, я тебе сегодня полонез Огинского сыграю? Ой!

— Ты что?

— Трава колючая.

— Я ж тебе говорил. Бери пониже, тогда не так колко.

— Знаешь, я лучше вот эту траву буду дергать, она мягкая.

— Да ведь это картошка!

— Не ври, картошка не такая, картошка круглая.

— Ну и дуреха же ты.

— Я дуреха? Ну и рви траву сам, а я с тобой не буду больше разговаривать.

Соня дернула плечиками и быстро пошла с поля.

Максиму стало не по себе. Он хотел побежать за ней, сказать, что никак не хотел ее обидеть, но увидел, как на него со всех сторон смотрят ребята, и остался на месте. А Соня села на лошадь и тихо поехала на усадьбу. Максим уткнулся в землю и с ожесточением стал дергать траву. Он не чувствовал ни уколов осота, ни палящего солнца и не заметил, как ушел далеко вперед от ребят. К нему подошел коренастый паренек, которого звали Ванчей.