–Тебе это не важно. Твоя работа заключается не в том, чтобы спрашивать, а в том, чтобы просто слушать. Может, ты и привык к тому, что остальные твои клиенты– те еще нытики, но я не такой! Я– всего лишь трус, который не смог без тебя обойтись, и мне всего лишь нужно, чтобы ты был рядом. Не как друг, не как суррогат любимого, а просто как человек. Конечно, я мог бы купить ту новомодную куклу-шлюху, но, если честно, я не хочу, чтобы подобное безобразие нашли рядом с моим телом, понимаешь?

–Что плохого в кукле? Она идеально похожа на человека, если не считать искусственно выровненную кожу и отсутствие разума. А так ты бы мог загрузить ей на голосовой проектор свои любимые песни и спокойно засыпать под звуки ее плясок.

–Скучно, неинтересно, обыденно. Этим пускай старики тешатся, а мне нужен человек!

–Складывается впечатление, что ты хочешь уйти из жизни не потому, что не хочешь жить, а всего лишь ради трехдневной славы.

Третий тут же рассмеялся, хлопая себя по коленям, то откидываясь на стуле, но опадая на колени.

–Нет, нет! – закусив палец до крови, он смог приостановиться, – Нет!– взгляд холодных глаз, полных спокойствием,– Я не хочу славы… А давай перефразируем? Я хочу славы, но хочу ее точно так же, как… допустим, чизкейк. Не понимаешь? Ладно, еще раз! Я хочу славы точно так же, как… переспать со всеми первокурсницами в местном колледже. Ладно, не буду ходить вокруг да около: перспектива! Перспектива славы, как и секса с рядом не вполне определенных лиц женского пола меня привлекает, с этим я даже спорить не буду, но! Это мне совсем не нужно.

–Тебе нужна смерть. Беспричинная, просто произошедшая в один день.

–Да!

–Всего лишь слова, а я все еще не понимаю.

Третий вновь ухмыльнулся:

–Ну, вот и славно! А сейчас собирайся– идем пить чай.

–Мы же только что пили.

–Ты пил. А я чай пью в специальном месте. Кафе называется. Там я и попробую тебе все разъяснить.

На улице было ощутимо холоднее. Городок, в котором жил клиент, был убог и сер, прямо как его комната– даже многочисленные газоны изобиловали лишь искусственными цветами всех цветов радуги, лепестки и ленты которых за несколько лет полного игнорирования выцвели и поникли. Ни единого намека на многоэтажки, бесчисленные жилые комплексы, сплошь замкнувшиеся в растянувшемся на десятки километров спальном районе. Серые машинки, серые людишки. Данный населенный пункт располагался на севере с присущим его прелестям унынию, буйных, вырезающих символы на живых лицах своими колючими струями ветров, проливных дождей и сухой, морозной зимы, простирающей свои северные сияния как единственную цветную деталь во всем бледно-белом антураже на круглый год. Наверное, здесь оно было единственным развлечением, которое могли позволить себе жители города.

Шагая по грунтовой дороге, Проводник спрашивал себя, на кой черт вообще взялся за подобные нелепости. Он признавал прибыльность своего дела, но не мог отречься от явной глупости как самого себя, так и своих клиентов. Провожая взглядом людей, внешне и внутренне неотличимых друг от друга, он не чувствовал ни удовлетворения, ни сочувствия. Ничего. Можно было даже сказать, что Проводник относился к своему занятию не иначе, как продавец относится к своей работе– не нравится, но надо. Только вот действительно надо ли? Действительно ли так он необходим или является частью каприза человеческой натуры? И все-таки грех жаловаться на то, что получилось попасть в золотую жилу– глядишь себе, работаешь раз в месяц и живешь, ни в чем себе не отказывая. Кто может таким похвастаться? Да никто.

–Раньше я не любил утро. – внезапно сказал Третий, так ни разу на него не взглянув, по-прежнему бодрым шагом рассекая серые асфальтовые реки, – Не за то, что оно всегда серое и безрадостное. Просто приходилось буквально выдирать себя из сна, чтобы вкусить пепельный привкус очередного дня, не отличающегося от всех предыдущих. Проходить через физические и психологические муки, чтобы просто начать симулировать жизнь– разве это не смешно?

–Нет.

–Я так же и думаю. Чувствую себя частью шутки, выслушав которую никто даже не улыбнется из вежливости. Когда-то я думал, что это– просто депрессия, ну или, на крайний случай, обычная апатия, связанная со сменой лунных циклов и времен года. Знаешь же, как говорят– весной и осенью все психи просыпаются? Так вот, в себе ничего подобного я так и не нашел. По идее, если со мной что-то не так, то это было бы заметно, ощутимо внутри. – тут он поднял глаза на Проводника, – Чувствовать что-то внутри себя– это же не так плохо, правда?

–Правда. Как никак– чувства неотделимы от нашей сути. Именно они являются катализирующим фактором формирования наших мыслей и последующих после них действий, пусть даже и идущих вразрез с направлением появившейся идеи, отмеченной либо как несостоятельную, либо как не приносящую ощутимой пользы.

–Так. Но вместо этого во мне всегда было другое. Все, что я делал– пытался найти это в себе, но в конце концов понял, что все, что я делаю, происходит не из внутренних потребностей, а из соображений частичной выборки, не зависящей целиком от меня. Как игральные кости– ты бросаешь три и тебе выпадают, допустим, пара пятерок и одна единица. Смотришь в себя, сверяясь со внутренним списком обозначений, и делаешь согласно указаниям. Дело сделано, люди или аплодируют тебе стоя или крутят пальцем у виска, мол, нашелся очередной псих безмозглый! А я… А что– я? Я-то знаю, что не это хотел сделать или испытать. Более того– я ничего не хотел делать! Все, к чему тянет остальных, меня если не отвратит от себя, то представится крайне неблагоприятным вариантом, потому что уже было. Я не хочу делать то, что делают остальные, но мой выбор невелик. Или поступить, следуя воле одной толпы, или поступить аналогично воле другой. Большинство выбирает жить, меньшинство– умереть. Я не тянусь к званию индивидуальности и не стремлюсь как-то себя обособить, но все же выбор меньшинства меня устраивает. Однако…– сделав паузу, переходя дорогу перед нетерпеливым водителем, мальчик продолжил, – Сделав выбор в пользу смерти, я ожидал ощутимых перемен. Думал, что у меня начнут генерироваться совсем новые, нестандартные по отношению к прежним мысли, ведь тело и мозг, прознав о моих намерениях, тотчас должны броситься делать все, чтобы это предотвратить: насытить меня силой, разукрасить ране серые перспективы, задавить экзальтирующим гормональным потоком… но ничего из этого не случилось! Будто я победил, пересилил их, подчинил своей воле, и они упали духом… решив: "Раз уж он отказывается жить, то мы откажемся работать." За последние месяцы я заметил, как начинаю сильно сдавать. Простые, даже приятные ранее действия превратились в настоящее испытание– даже удержать обычную кружку в руках, не пролив ни капли, а то и вовсе не выронив, стало для меня своего рода достижением. Пуще физической слабости неприятно удивила слабость когнитивная– я будто стою у поредевшего русла и могу даже, не запачкав и половины своей ладони, коснуться песчаного дна, хотя знаю, что не должен это делать, ведь весь этот жалкий поток вращается по кругу не то, чтобы мыслью– скорее одним из ее обрывков. Как песня, заевшая в голове на одном куплете. Было же у тебя такое?

–Нет, не было.

–Потому что ты не из тех людей, что склонны к рефлексии.

–Думаешь?

–Знаю! – и, не дожидаясь ответа, – Так вот, продолжаю: коснувшись дня, я позволю вырваться тому, чему не желал давать выхода… Выбрав смерть, я не добился перемен, вместо этого начав ненавидеть еще и ночь. Вполне вероятно, даже, я бы сказал, объективно точно из-за того, что закатывающееся за горизонт солнце, следующие за ними сгущающиеся сумерки и наступление полной темноты нехотя напоминает мне о том, что это не просто конец моего очередного дня– это краткая ретроспектива моей очередной, но теперь последней смерти. И самое неожиданное– то, что я испытываю сожаление, не относящееся к чему-то конкретному, потому как мне не жалко тех, кто останется. Тому, что я ощущаю, не место в моем сознании. Ему нет места здесь, его не должно быть в день моей смерти.