О.Н. уже спокоен. Улыбка играет на лице, пальцы весело отстукивают по бортику ванной. Кажется, боль наконец-то отошла.

«Вероятно, сейчас я выгляжу, как счастливый еврей в Аушвице, что само по себе бред, если не вопиющий случай обесценивания. Удивительно то, что раньше я это даже стене не рискнул рассказать. Рак раскрепощает, одна…"– О.Н. прерывает женский голос, слова невнятны, но с яро-истеричной ноткой.

С испуганным видом он срывается с места и поднимает камеру.

"Черт, она нашла мои лекарства!!!"– и камера вываливается из рук прямиком на пол, сшибается неловким движением его ступни. Удаляющийся топот, вопли и ругань, чьи-то босые ноги с разбухшими от варикоза венами носятся в ванную и из нее, сопровождаемые визгливым женским рыданием, с грохотом задевая все еще валяющуюся на плитке камеру и забытую пару домашних тапочек с помпончиками.

–щелк-

____

Запись 000005. 25.04.2024. 13:50

Открытое настежь окно. Разбавленный облачным фильтром свет, рябя в правом верхнем углу над знаком записи, проливается на живой труп, что сидит в кресле. За время отсутствия его щетина превратилась в бороду. Голос скрипит.

"Она нашла мои лекарства. Был разговор. Скандал. Во время ее воплей у меня страшно разболелась голова. Кажется, я потерял сознание."

Минутное молчание, во время которого труп вовсе не шевелится, не слышно даже дыхания или скрежета отросших ногтей по грубой ткани под подлокотником.

"Недавно только выпустили из больницы, прописали еще лекарства. Сказали, что страховка уже истекает, как струйка песка в этих самых часах. Как будто они мне, блять, помогут… Она ушла от меня. Сказала, что не хочет потратить оставшиеся годы на жизнь с мертвецом. Сказала, что я не тот человек, что заслужил бы подобного трепетного отношения к себе. Сказала, что я слишком жалок, чтобы иметь право жить дальше, после чего попросту хлопнула дверью и до сих пор от нее ни слуху, ни духу. Ну и пусть себе шагает, скатертью дорожка! Если я о чем-то и жалею в связи с ее уходом, так это только о том, что на готовку уходит слишком много сил. Мои силы стремительно тают: я уже не могу нормально ходить, удерживая спину прямой, потому как снова становится тяжело, будто у меня рюкзак под пятьдесят кило за спиной. Так же в висках периодически побаливает да дыхание спирает. А когда от конфорок идет этот жар, боль словно превращается в металлические шарики, что катаются по тоннелям-обручам внутри моей головы по всей окружности. Звонко сталкиваются, громыхают, периодически застревают и все это вновь и вновь сопровождается болью до тех пор, пока они не закатятся в лунки за белками глаз, сначала расплавляясь и облепляя их с внутренней стороны, а затем неведомым образом выдавливая наружу!"– труп приподнимает бутылку с янтарной жидкостью, отпивает,– "Отвратительное ощущение, особенно учитывая то, что порой мои руки отказываются меня слушаться… Сейчас день, но дома пусто и холодно. Периодически звонят родители, но я не беру трубку. Отправил им пару сообщений, мол, я в порядке, просто чуток приболел. Они наверняка еще не знают, потому что не особо интересуются моей жизнью, но с работы я уже уволился, справедливо сочтя, что мне там больше делать нечего. Не с таким диагнозом. Не в таком положении. Я вернулся домой и так тут и остался, решив подсчитать накопленные деньги. Вышла приятно кругленькая сумма. Ну, хоть с голоду не помру!"

Смеется, затем подрывается и исчезает с кадра. Звякает битое стекло.

Десятиминутное отсутствие.

Наконец, О.Н. вернулся, пытаясь оттереть с выреза на футболке кровавые следы.

"Й-эх… лень менять футболку. Все равно меня никто не видит, никто не собирается обвинить меня в том, что я– грязный боров, живущий в помойке, или в том, что я опять все испортил…"– вдруг он как-то по-новому посмотрел в камеру, будто бы осознав нечто, изменившее его мнение,– "Кроме тебя, мой таинственный наблюдатель! Только ты со мной, дружище-невидимка! Это если… может, никто не смотрит эту запись… да нет же, кто-то да посмотрит, точно-точно! Или, может на нее и не стали смотреть после моей смерти, так же наплевав, как и на меня? Что ж, печально, если это окажется правдой, но смерть еще не здесь, не вступила в свои права, а я что-то да могу изменить. Не многое, но достаточно для того, чтобы это хоть кто-нибудь, хотя бы одна чертова душонка на всем белом свете да посмотрела!"

Надрывно раскашлявшись, все равно не изменил своего до странного горящий взгляд. Предположительно точно так же горят глаза у людей, вот-вот готовых прошептать триумфальное: "Эврика!"

–щелк-

____

Запись 000006. 30.04.2024. 05:55

В помещении темно. В темноте кресла заметное копошение.

"Целая неделя без дневного света и свежего воздуха. Окна зашторены, свет выключен. У меня нет сил даже включить музыку. Я больше не могу ею наслаждаться– даже самые тихие звуки отдаются болью в висках. Сейчас слышно лишь тиканье часов, хотя я бы сказал, что они не столько тикают, сколь пульсируют в моей голове в так сердцебиению. Они словно бы говорят мне: "Тик-так, Олик, твое время уходит, тик-так, Олик, тебе скоро конец!".

Тень О.Н. замолкла, затем замотала головой, закрыла уши и закричала:

"Я так больше не могу! Слишком сложно переживать все это одному! Почему нельзя было просто дать мне лошадиную долю морфия, чтобы я просто умер без мучений?! Что это за извращенное понятие о гуманизме в этой стране, где запрещено все, что должно приносить радость?!"

С грохотом приблизившись к экрану, О.Н. сшибает камеру с треноги и валится правой стороной лица к объективу. Едва заметен блеск его бегающих глаз. Он смотрит долго и упорно, словно стараясь не мигать и ни единой черточкой не выдать претерпеваемую боль, должно быть все еще надеясь на то, что таким образом она утихнет, станет привычной.

Нет.

"Зачем жить, если вся жизнь протекает сквозь бесконечные мытарства на ровном месте, в конечном итоге ожидаемо переходящие в муки и боль? Кто этот умник, что решил, будто так и надо, будто только боль делает нас людьми?!"

Помехи, шипение, пробивающиеся сквозь них крики. Экран почернел.

–щелк-

____

Запись 000007. 05.05.2024. 18:23

Тонкая трещина разделила экран на две неровные половинки.

Камера стоит на полу чуть наискось, откатившись на правый бок. Комнату заливает красноватый свет уличного фонаря. Заметны витающие в воздухе пылинки, медленно-медленно опускающиеся в бесконечном кружении на пустое кресло. Слышны вздохи, в нижнем левом углу кадра шевелится тень.

"Эх, как же хорошо!.."– трубный звук, словно воздух выпустили из шарика, – "Мне уже стократно лучше, спасибо."– утробный смех, из того же угла струится небольшой клуб дыма,– "Я сорвался, наверное, впервые за всю свою жизнь. Вспоминаю сейчас и не узнаю себя– ведь я обычно всегда умел держать в стабильности внешнюю невозмутимость, но эта, как ее, глиобластома все изменила! Зная о скверне внутри меня и точно зная, что эта головная боль не из-за какого-то дурацкого атмосферного давления, а из-за вполне материальной хреновины внутри моей собственной башки… я не могу оставаться спокойным! Мне не хочется терпеть, пытаться показаться кремнем! И тогда я просто кричу от боли и злости, что никому не нравится. Однажды за мной приехала полиция– соседи подумали, что меня убивают, сердобольные души, но вместо мертвого тела и нового дела они нашли только меня в неадекватном состоянии. Два дня в СИЗО. Никто и слышать не желал о моих проблемах– закрыли за решеткой и были таковы, не оставив ни воды, ни питья, так еще и в конце коридора. Как раз тогда у меня начались сильные судороги, и я полдня провалялся в луже собственной блевотины и крови, и только тогда было решено выпустить– жмурик за решеткой никого не устраивает. Надеялись, что скончаюсь по дороге домой…"-взрыв натужного смеха, – "Черта с два! Я живой, гниды! Этой срани меня так просто не взять! Я еще всех их переживу и буду танцевать на их рассыпающихся в пыль костях, готов свою почку за это под залог отдать!"