Он ненавидел всех. Ненавидел мать за ее мракобесный фанатизм и некстати проснувшийся эгоизм, ненавидел отца за то, что умер, ненавидел сверстников, которые в этот момент спокойно себе доучивались и готовились к экзаменам, за то, что им досталась беззаботная жизнь, ненавидел и взрослых. Этих уже просто так– ему и не нужна была никакая причина, чтобы ненавидеть кого бы то ни было. Роман был единственный, кто только из-за своего положения невольно избежал этого. Остальным же приходилось сторониться Кирилла, учась на собственных ошибках издалека распознавать его настрой и действовать в соответствии ситуации. Например, убегать с воплями прочь, как то сделала одна из многочисленных теток, едва завидев своего ненаглядного племяша. Уже несколько лет прошло с того момента, как он видел ее в последний раз. Как и остальную родню.

Утерев уделанный подбородок слюнявчиком, старший брат включил младшему телевизор, подложил под слабую кисть руки висевший на шнурке пульт и, уйдя на кухню, стал усеивать торт свечами, при этом прижимая к уху телефон.

* * *

–Ну, не морщи так свой лоб, Кирюш. – промурлыкала Наташа, легонько хлопнув его по лбу.

–Эй, полегче! – постоянное раздражение медленно вскипало у него внутри, не зная, взбурлить ли кипятком или остыть.

Они лежали на большой скатерти, расстеленной у люка, ведущего вниз, в подъезд. Рядом валялись початые бутылки из-под пива и пара пачек чипсов. Кирилл положил голову на колени своей девушки и смотрел ей в глаза, пока она оглаживала его усеянную шрамами голову, пробегаясь пальцами по миллиметровым иголочкам волос, которым не был дан шанс произрасти в нечто более приличное. Хотя бы в подобие прядей ее плохо покрашенных в цвет растительного масла волос, что приятно щекотали его лицо каждый раз, когда она наклонялась к его лбу, чтобы звонко чмокнуть очередную шишку прямо у темени.

–Ну серьезно, хватит морщиться. Мне не нравится, когда ты так делаешь!

–А что тебе вообще нравится? – безучастным тоном спросил он, скосив глаза на зажигалку в руке, в очередной раз прокатив ее между указательным и средним пальцами. Его любимая зажигалка, старая «зипповка», всегда покоилась у него в кармане, дожидаясь момента, когда совершит бочку в ловких и сильных пальцах, довершив маневр скинутой при встряхе крышкой. Кирилл редко курил, но если и начинал, то выкуривал всю пачку, которая так же все это время покоилась в другом кармане, зачастую слеживаясь и сминаясь неделями, отчего почти все сигареты были поломаны и выкуривались сжатыми в ногтях. Вот и в этот раз, вспомнив о них, Кирилл вытащил пачку и кивком предложил одну Наташе. Они вместе прикурили.

–Эх, музыку бы…– протянул Кирилл.

–У меня есть плеер, можем послушать, если хочешь.

–Валяй.

На самом деле ему не нравилась ее музыка. Ее музыка всегда ограничивалась роком и блюзом, которых он терпеть не мог за слишком громкие вопли в микрофон, отдавая предпочтение репу с его почти жизненными текстами. Чуть агрессивный речитатив, обилие матерных и не очень оборотов, навеваемые словами картинки о богатой, лучшей жизни в окружении молодых чик, восседавших на долларовых кучах, для него всегда были предпочтительнее депрессивных песен о любви, потерях и сводящих с ума мыслей. И все же он взял предложенный наушник, не зная, как отказаться от него, не спровоцировав своими неловкими отговорками очередную ссору, которую девушка всегда была готова раздуть и поддержать– только дай повод и ее будет не остановить! Ему не хотелось в очередной раз проходить через стандартный обмен ругательствами, не хотелось получить в итоге по лицу, зная, что никогда ей не сможет ответить– не так он был воспитан. Не хотелось сидеть потом в одиночестве в раздумьях, стоит ли извиниться прямо сейчас непонятно за что, или же потерпеть еще немного и уж только потом прийти к ней с цветами. Вариант потерпеть всегда выглядел более выигрышным, потому он воткнул капельку в ухо и закрыл глаза. Заиграла мелодия. Опять Тито с его тарантулами, чтоб его! Незаметно шевельнув головой, Кирилл оттянул свое ухо и наушник выпал, тут же скрытый обратным поворотом. Закрыв глаза и сделав вид, что наслаждается музыкой, Кирилл приготовился к короткой дреме. Шли минуты, тишина вокруг него стала навевать скуку. Наташа как ни в чем ни бывало тихо подпевала очередному рокеру, чуть покачивая пальцами рук и ног, а ему было жутко скучно. Хотелось о чем-то поговорить, но о чем, он не имел понятия, так же не имея понятия, нужен ли ему, а уж тем более и ей очередной пустой перечес языками, изначально не имеющий в себе смысла. Вокруг них не было ничего и никого, кто мог бы заявить: "А давайте тусить!" и утащить послушные тела в очередной клуб, где все уже через каких-то десять минут умудрились бы раскачаться, раскрепоститься, внезапно отыскать темы для разговора, кажущиеся очень даже интересными, чтобы запивать каждую дюжину слов очередной стопкой дешевого коньяка и вскоре двинуть на танцпол, прижимаясь промежностью к ее заду. Ему хотелось с ней общения, но никаких вариантов он не видел, потому просто лениво повернулся со спины на живот и медленно приблизил свое лицо к Наташе, хитро глядя на нее и медленно расстегивая пуговицы на ее рубашке в горошек. Улыбнувшись, она принялась за его пряжку ремня.

–Я люблю тебя.

«Началось!»

–Я тебя тоже. – без запинки солгал он, сунув ей в руку салфетку, которой она тут же и подтерлась.

Они все так же в ленивой истоме лежали на крыше "коробки". Смеркалось, но влажный дух тепла все еще витал над Птичьей улицей, вовсе не собираясь развеиваться вечерней прохладой.

–Так что решили твои родители? – спросил он ее, проводя пальцем по приятной мягкости ее оголенной груди.

–Да не знаю. Мне плевать, что они там удумают, я останусь с тобой! – пылко ответила Наташа, лишь крепче прижав к себе его руку.

Его пальцы продолжили скользить по ее ребрам, чуть ущипнули кожу на твердом животе и переползли за талию. Несмотря на ее явную глупость и порой бесячий голосок, он был привязан к ней не только как к способу забыться, укрыться от повседневных забот, но и как к человеку, который просто не доставлял ему проблем. Даже ее дурацкая привычка внезапно менять беспрестанный трындеж ни о чем на беспричинное молчание таила в себе все то, чего ему не хватало в обычные дни– внимания, ведь он отлично понимал, что она делает, когда с немым укором следит за тем, как он передвигается в пространстве перед ней, сознательно не обращая внимания на явную провокацию. Даже в свете приближающейся ссоры с ней он забывал про суку-мать, утырнутого брата, от которого не мог отказаться, ненавистную работу, на которую шел лишь из крайней нужды. И одиночество.

Даже такой человек, как Кирилл, не избежал бича современной молодежи, как бы сильно не старался зарыться лицом в общение и развлечения всякий раз, как подворачивалась свободная от обязанностей минута. Сознавал ли он факт своего одиночества? Нет. В филистерском мировосприятии среднестатистического люмпена подобному понятию не было места в описании непосредственно его жизни– одиночество клеймилось точно так же, как влечение к мужчинам или стремление прожить жизнь исключительно для себя.

–Тут же тебя ничего не ждет, Нат. Впустую годы просрешь.

–Я знаю. – она запнулась и явно о чем-то задумалась.

"Явно о чем-то неприятном."

Кирилл приготовился ретироваться, соврав о том, что нужно на работу, но, глядя на ее серьезное лицо, не проронил и слова. Было бы правильным поинтересоваться, о чем же именно она думает, что прервала разговор, но ему это было не интересно. Он просто ждал, слабо надеясь на то, что услышит хоть что-то более-менее приятное.

–Наверно, я уеду ненадолго. – наконец выдала Наташа, снова посмотрев в его глаза.

–На сколько?

–Этого я сказать не могу. Все было бы проще, если б тут было где учиться.

–Но тут есть. – просто ответил он.

–Да тут все не то! Какие-то технари и прочая чушь! Я бы хотела пойти на дизайнера… или художника! Буду рисовать иллюстрации к детским журнальчикам, там особо таланта не нужно ведь! А ты точно уверен, что не хочешь поехать со мной? – тут же вкрадчивым голосом поинтересовалась она.