По привычке скребя ногтями по столу, Филипп достигал успехов в фокусировке. Уже различались маленькие черные буквы на белой бумаге. Он вновь перечитал написанное, с кислой миной вырвал листок и порвал, после чего с тоской во взгляде обратился к экрану. Уже третья попытка написать хоть что-то с треском провалилась. Испытывая стыд и презрение к самому себе, парнишка смотрел, как маленькая мошка села на светящуюся теперь неоном поверхность мониторе. "Ну, привет, малыш."– подумал Фил и поднес палец к крошке-насекомому, придержав в миллиметре от порхавших крылышек. Он уже достаточно мог управлять своими глазами, чтобы различить, как мошка, перебирая крошечными лапками, вскочила на ноготь, который для нее был, как для любого другого человека танцпол в диско-баре– большой и круглый, танцуй не хочу. Секунду она покружила на месте, будто и впрямь пританцовывая, после чего вновь перескочила на экран. "И так каждый раз,"-подтвердил Фил, – "Каждый раз в течении уже скольких лет ты проворачиваешь тот же самый трюк и каждый раз я тебе подыгрываю." В сотый, должно быть, раз он задумался о том, сколько живут мошки. И вновь ему захотелось это узнать, но руки все никак не желали пошевелиться и странное нежелание останавливало его от маленького ответа на столь несущественный вопрос. Наверное, ему доставляло некое удовольствие думать о том, что это маленькое насекомое было его личным другом. И пусть здравый смысл подсказывал, что такое невозможно, что мошка точно не может прожить сей огромный, даже исполинский для нее срок, но детская тяга к наивной вере душила сидящую внутри реальность, тормоша за грудки и мешая торжественно заулюлюкать во весь свой голос, заполнить все закоулки сознания ликующим "Ага-а!". И всякий раз, видя маленькое летучее создание, он повторял их маленький ритуал, испытывая несвойственное ему удовлетворение, которое редко из-за чего удавалось почувствовать до сих пор. Как и в этот раз.

Спустя полминуты застывшее на месте насекомое вновь улетело.

"Пока, малыш."

Бездумно глядя в экран, Филипп вернулся к тому, от чего начал– раздражение на себя. Его коленка дергалась в такт с его выпадами против себя. Он корил себя за то, что вместо того, чтобы искать место, где будет обучаться после окончания школы, решил потратить время на очередную бесплодную попытку что-то написать. Сотни голосов звенели у него в ушах, наперебой пытаясь рассказать свою историю, но едва он садился за отцовскую "Smith Corona", как они резко замолкали, оставляя после себя звенящую тишину. Тишину и безмолвный крик его личной досады.

Будущее. Какое будущее его ждет? Филипп был уверен на сто процентов, что впереди его не ждало ничего хорошего. Университет-не-важно-какой, где ему придется вновь проживать несколько лет бок о бок с другими такими же потеряшками, не знающими жизни, да и не желающими ее знать. Вместе со всеми он будет прятаться от будущего, уткнувшись в учебники, тетради и мониторы, лелея пустые надежды о светлом будущем, где все всего достигли, сублимируя недостаток жизни ее суррогатами. Как и все остальные– потому что так принято. После сдачи диплома он будет вынужден выйти в огромный, враждебный мир, лишь бы его не отправили в него размашистым пинком под зад. Отсидеться дома, как в детстве, уже не выйдет и придется действовать. И толпа, огромная армия потеряшек хлынет на рынок труда, спеша занять самые злачные места через знакомых-друзей-родителей. Они не зададутся вопросом: "Зачем?", они просто пойдут туда, куда им "подскажут". Просто потому, что так надо. "Так положено, между прочим!" И он пойдет не вслед, но вместе с ними, устроится с подачи упивающегося радостью и гордостью отца на свое злачное место и начнет карьеру. Будет трудиться без устали, не оглядываясь по сторонам по будням, а в вечер пятницы в кругу "друзей-коллег" особо постарается упиться вусмерть поганым пойлом, дабы отогнать от себя усталость рабочих дней. А там недалеко до спаривания с гривуазной дурашкой-секретаршей своего начальника или сиденья с унылейшим видом в обнимку с бутылкой. В выходные они оба будут отсыпаться в его кровати, сбивая в кучу простыни и одеяла, предаваться любовным утехам между глотками свежесваренного горького кофе и просмотрами отстойных любовных комедий. Затем она начнет разговор про "нас", а он с негодованием выпнет ее из квартиры, как будто она нанесла ему самое гнусное оскорбление. И ведь это точно сработает! Затем аспирин, возможно валидол, щепотку снаффа для бодрости. И вперед– вновь в будни, в эти серые будни, в эти ужасные мертвые будни. Сотни кратких бессмысленных романов или один продолжительный с сокрушительным предательством с ни-пойми-чей стороны. Неясные разрывы– то ли в чуть алой бумаге четырнадцатой страницы, то ли во вполне определенно алой ткани сердечной мышцы. Далее при любом раскладе женитьба по залету и свадьба на четыре годовых зарплаты, потому что "любимая так захотела, а любимый просто осёл". К тому времени Филипп уже станет тряпкой и не станет спорить. По традиции после свадьбы последует горящее зарево ипотеки, этого гиганта-людоеда без личности, но с поражающей историей, не отличающегося изысканностью вкуса. А после, если повезет, рождение маленького орущего кулька мяса с нужным процентом родства в ДНК-тесте. И, пока папочка будет горбатиться на двух или трех работах, сполна расплачиваясь за собственную глупость, мамочка воспитает ребенка в лучших традициях женского воспитания– наглым высокоактивным социопатом-потребителем… или тюфтей. И будет отец-тряпка слушать, как его чадо бубнит: "Мама хаёсяйя, а папа казел!". "Где ж я оступился?" – вот такие мысли пронесутся в голове у него, когда внезапно прогремит гром– развод. Убитый виной и обвинениями в свой адрес, папочка отдаст все кровно нажитое любимой семье, а сам найдет себе съемное жилье и на остатки своей зарплаты, порезанной на алименты и выплаты ипотеки, будет жрать “доширак” и доживать свой короткий век. А там и смерть в пятьдесят с хвостиком… Что-то забыто? Ах, да: на похороны, конечно, кто-то придет, поплачет для приличия. Вот только не успокаивает эта мысль. Ничуть– жизнь-то все. Капут!

Или…

Или Филипп изначально откажется от пути нормального человека и присоединится к горстке тунеядцев. Разочарование отца, скандал, уход из дому и вот он– бездомный, но свободный, ночует у кого-нибудь из сердобольных знакомых. Игнорируя фразы -"Возьмись за ум!"– он продолжит свое существование либо как алкоголик, возможно, что и наркоман. Либо как преступник. Те еще перспективы, но раз уж оступился, то стоит идти до самого конца! Немногое после этого ждет– и практически все подпадает в криминальную сводку. Или в некролог. В любом итоге– смерть. И никто не придет, не поплачет. Эта мысль тоже не успокаивает. Ничуть. И жизнь уже все– капут.

Он хотел быть водолазом, но прекрасно осознавал, что для этой цели придется пойти по первому пути. По пути, изначально не имеющем, как он считал, поворота в желанную сторону. За учебой и дружно за ней следующей работой все мечты подернутся сначала рябью, затем превратятся в мираж и, едва пройдет секунда, растворятся в рутинном сочетании двух столпов комфортного существования– Работа и Семья. Мальчик помнил рассказы отца о том, как он очень хотел повидать мир, хотел унести свое бренное тело куда глаза глядят и проживать каждый день, как последний. "Но потом я встретил твою мать, мы полюбили друг друга и родили тебя."– увлеченно вещал мужчина, полируя дерево наждачкой, – "Конечно, может показаться, будто я от всего отказался и похоронил свои мечты, но… признаться, это были самые счастливые времена в моей жизни! И сейчас счастливые – ведь мы с тобой. Здесь и сейчас." После этих слов он поспешно вставал, делал вид, что ему срочно что-то нужно сделать и уходил. Раньше Филипп думал, что отец и вправду уходил по делам, но однажды из любопытства проследил, как тот ушел в свой гараж. Тогда-то сын впервые услышал, как его отец давится рыданиями, воочию увидел сгорбленную фигуру, сидящую на полу в кругу света, источаемого голой лампочкой, торчавшей из обрывка кабель-канала в потолке.