* * *

По телу пробежала дрожь, стены поплыли. Сдерживая позыв рвоты, Сергей присел на колени и глубоко вздохнул. Снова началось?! Но ведь здесь никого же нет– никто на него не смотрит, не смотрит же, нет? Однако ощущение присутствия постороннего не исчезало. Оглядываясь, внимательно осматривая углы, молодой мужчина не мог понять, откуда за ним могут наблюдать. Перебарывая дурноту, переполз от окна к стене, распахнул двери в чулан. Никого! Дверь! Запер ли он дверь? Стремительный рывок, пальцы смыкаются вокруг ручки– только скрежет чуть ослабленных болтов. Заперто. Заперто, но… кто смотрит?! Сергей метнулся к окну и внимательно оглядел улицу, автомобили, противоположные его стороне окна. Никого, только мелюзга играет на площадке… может, он? Нет, мальчик сюда не смотрит, но кто тогда смотрит, кто? Зашторив окна, Сергей присел у батареи и закрыл глаза в попытке успокоиться.

Однако ощущение незримого присутствия кого-то совсем рядом не отпускало его. Распахнув глаза, Роднин с криком замахал кулаками в попытке достать неведомого врага, то приседая к полу в надежде подсечь его, до прыгая к потолку с мыслью, что он на нем стоит. Костяшки лишь просвистели по воздуху, не встречая сопротивления. Посторонний замерцал, то тая подле него, то возникая с другой стороны, раздваиваясь и испуская тепло со всех сторон. Так, схватил себя за голову Сергей, успокойся… здесь никого нет! Это– просто обострение и ничего больше, а раз так, то нет ничего проще, чем позвонить. Глаза нашли приклеенный к стене большой лист с крупной надписью: "Если чувствуешь, что близок к срыву, звони по этому номеру." и последующей заветной комбинацией цифр. Не глядя на телефон, Сергей оттарабанил ее по клавишам, бегая глазами по стене. Она была сплошь заклеена листами разных форм и размеров. Большинство из них были исчирканы странными рисунками– то беспорядочно разбросанные по огромной белой поверхности, то словно складывающиеся из разных кусков в паззл, открывающее единое, но лишенное цельности произведение с непонятным содержанием. Глядя на эти рисунки, невольно приходишь к мысли, что их автору не помешало бы хотя бы научиться держать руку ровнее, а окажись рядом настоящий художник, то и его полное ангельской терпимости к чужим косякам лицо скривила бы гримаса отвращения. Эти рисунки не шли в сравнение даже с детскими бездарными произведениями, которые гордые родители суют каждому гостю под нос с фразой: "Смотри, какой шедевр!" и затем вешают на холодильник, ибо тут была приложена рука взрослого человека. Странные образы, каракули и хитросплетения ужасающих пародий на лица совершенно дисгармонировали друг с другом. Может, в глазах автора они и имели какую-то иную смысловую нагрузку, но в глазах обычного человека это была просто мазня, которую иногда прерывали "проблески света"– просто исписанные листы, при более близком рассмотрении оказывающиеся очередным образцом дефективного мышления. Странные фразы и предложения, а то и целые абзацы не несли в себе практически никакого поддающегося трезвой оценке смысла, полностью дезориентируя своей несвязностью и абсурдностью при прочтении, но порой попадались и осмысленные записи. На тоненьком огрызке туалетной бумаги, что была прибита гвоздями, было еле различимой цепочкой начеркано: "Ты меня никогда не знавала, влюбившись в тебя я взлетал." Интересно, о чем думал этот несчастный, когда чиркал это огрызком карандаша? Что волновало его в тот момент? Неужто этот душевный урод впервые познал что-то кроме окружавшего его презрения? Или, может, он вспоминал свою мать, бросившую его на произвол судьбы? Что-то же должно было послужить появлению этим старательно выписанным буковкам? Но вот что? Уж явно не эти ужасные стены без обоев и не этот вымазанный в побелке потолок и уж точно не этот пол с постоянно скрипящими досками. А что говорить уж об убогой мебели, которая осталась от предыдущих владельцев, решивших взять только то, что не имело вид помойного интерьера в каморке двухсотлетнего человека? И речь идет не про фильм. Вид за толстыми светонепроницаемыми шторами тоже не радовал глаз– высокие и толстые, словно дубы, деревья стояли на большой игровой площадке, что стояла в кольце стоянки для автомобилей, и загораживали вид. Однообразные до омерзения, ровными рядами стояли примерно метр друг от друга каждый, являя собой идеальный участок для игры в салки либо прятки. А толстые, низко свисающие, цепляющиеся друг за дружку ветви превращали и ту и эту игры в нечто трудно описываемое, хаотичное и для кого-то даже веселое.

Гудки в динамике прервались щелчком и неясный голос прорезал помехи:

–Да, алло! Алло, я слушаю! – после молчания голос продолжил уже с оттенком злобного нетерпения, – Или говори или я бросаю трубку, слышишь?!

–Добрый день, п… Виктор. – внезапно смутившись, прохрипел Сергей.

–А, это ты, мой мальчик! – голос сразу обрел нотки тепла, – Как самочувствие? Ничего не тревожит? Тебя давно уже не было слышно, я уж начал было беспокоиться!

–Все в порядке, друг. – Сумароков так и остался единственным человеком, кому повезло услышать это слово от Сергея, и едва не стал тем, к кому могло быть обращено второе. – Я просто чувствую… мне показалось, что я теряю контроль.

Он уже жалел о том, что побеспокоил доктора, когда том конце провода раздался вздох. Потом еще один, более протяжный и страдальческий.

–Вы в порядке, доктор?

–Нет-нет, все нормально. Сиди дома и постарайся никуда не выходить, слышишь? – задышал в трубку Виктор.– Мне стоит приехать, привезти тебе лекарства.– снова вздох,– А ведь я говорил тебе, что нам не стоит прерывать сеансы.

–Теорию нужно подкреплять практикой, доктор, чем я и занимаюсь. Я чуть подожду, потом пойду прогуляюсь. – массируя пальцами брови, Роднин уселся спиной к кровати на пол.

–Нет, стой. Слышишь? Не вздумай выходить из квартиры, ты меня понял?

–Ваши запреты делают только хуже. – внезапно досада на себя сменилась нахлынувшей обидой, возбухающей в горле Сергея,– Я… я позвонил вам, чтобы вы меня поддержали, а не ограничивали, неужели это так трудно понять? Я не какой-то там опасный зверь, я человек и нуждаюсь в помощи– мне тоже бывает трудно! Но, раз вам важно только то, чтобы я сидел на месте и в ус не дул, то не приезжайте, я сам справлюсь!

И положил трубку.

* * *

Где-то на другом конце города в одной из советских многоэтажек старый человек разносил все в пух и прах, проклиная на чем свет стоит "этого долбанутого психа, по которому карцер плачет". Но, враз успокоившись, Виктор закинул сброшенное после звонка одеяло обратно на постель, залпом выпил горячий чай и, поскуливая от обжигающего нёбо и пищевод кипятка, спустился на перилах вниз, тогда же застегивая рубашку и набрасывая пиджак на плечи. Выбегая во двор, он воплем отогнал псину, облегчавшуюся на колесо его машины. Минуту спустя он уже гнал по главной дороге, неистово сигналя не желающим его пропускать попутным водителям.

"Без глупостей, мальчик, без глупостей!"– мысленно умолял он, словно надеясь на то, что его услышат за километры, вслух же оря: "Да куда ты прешь, собака такая?!"

Откуда в этом городе столько бездомных собак? Что за сволочи это допускают?!

* * *

Ворон был прямо у него на глазах. Та чертова крылатая скотина, что бесцеремонно оторвала его от сна! Сергей уже потирал в предвкушении ладони, ища глазами камень. Этот слишком маленький, вот этот слишком большой и тяжелый. Где же ты, родимый? В левом газоне чуть поодаль лежал белый, порядком поистертый камень размером с человеческое сердце. Ага! Подбежав и схватив его, Роднин направился к птице, возбужденно дрожа. Месть сладка, не так ли? Она пыталась уковылять подальше, видя приближающегося великана. Пыталась взлететь, размахивая сломанным крылом и покаркивая, раз за разом падала навзничь, неуклюже вставая на лапки и пытаясь уйти от смерти. И камень настиг ее. Да! Неумолимая тяжесть приземлилась с максимальной силой мужской руки, размозжив черное тельце всмятку. Лишь крылья да лапки подрагивали и клюв распахнулся в агонии. Он нанес еще удар, раздавив головку. Ноздрей коснулся еле заметный гнилостный аромат.