Дедерик Охман начинает плакать и колотиться затылком о диванную подушку. Девочка все еще лежит без сознания и, глядя на нее, он начинает кричать.

"Убей ее! У тебя же нож, УБЕЙ ЕЕ!"– бушевал Дедерик, умолкнув сразу же, едва О.Н. приблизил лезвие к груди подложной дочери.

"Думаю, о твоих грешках и говорить не стоит, а, законопослушный гражданин?"– Дедерик утвердительно кивнул, – "И… что мне с вами делать?"– в ответ снова молчание,– "Ненавидишь жену, да? Ненавидишь ее за то, что посвятил ей лучшие годы жизни, а она отплатила тебе вот так, да?"– "Я знаю эти слова… Да!"

Аделина даже не пытается вмешаться и О.Н. довольно смеется, погрозив обоим указательным пальцем. Чуть потянувшись, хватает камеру и, шепнув "Надоело мне это.", устанавливает прямо на спине у девушки, поворачивая объективом к Дедерику.

"Вот что– я развяжу тебя и ты решишь, что с ней делать. Идет?"

Дедерик был шокирован внезапным немецким говором, но кивнул, после чего О.Н. кинул ему нож, снимая, как руки судорожно хватаются за костяную ручку, долго и неуклюже разрезая путы. Не успела лопнуть последняя нить, как он накинулся на жену и прижал лезвие к ее горлу. Она не пыталась шевелиться, но пыталась умолять о пощаде на протяжении трех минут, пока он все никак не мог решиться. Только услышав шепот О.Н. "Ка-арла-а…" , Дедерик Охман убил свою жену, нанеся ей сорок ударов ножом. Первое впечатление– аффективное состояние, угнетенность сознания, – оказалось неверным.

"Ну же, убей меня. Мне больше незачем жить. Все, что я любил, все оказалось фальшивым. Убей меня, потому что я не смогу с этим смириться!"– герр Охман до самого конца записи оставался в здравом уме и трезвой памяти, проявляя лишь нормальные и здоровые эмоциональные реакции на тяжелую стрессовую ситуацию, сохранив связную речь и способность к причинно-следственной связи.

"А с ребенком что?"

"Да пропади она пропадом!"

"Как знаешь!"– тем не менее герр Охман позволил О.Н. хладнокровно раздавить голову ребенку и сразу О.Н. вышел из комнаты, продолжая съемку до самого выхода.

–щелк-

____

Запись 000046. 23.10.2024. 22:34

Камера вновь придвинута почти вплотную к экрану телевизора, центрируясь на лице нового ведущего "И снова чертово сегодня!".

"А сейчас у меня для вас вновь найдутся не очень хорошие новости– новое жестокое убийство в Мюнхене! Жертвы– семья Охман, состоящая из Дедерика Охмана, его жены Аделины и их дочери Карлы. Обстоятельства– неизвестны, прибывшая по тревожному звонку полиция в ту же минуту оцепила квартиру и выставила охрану, объявив так же "нулевую информацию". Соседи предполагают, что отец семейства впал в состоянии бешенства и убил своих родных– в их семье не всегда все было спокойно, так и нынешний день проходил в криках и ругани. Со слов анонимного источника у Аделины Охман обнаружены обширные повреждения черепа и множественные ножевые ранения в область груди и живота. Судя по всему, герр Охман бил ее по голове чем-то тяжелым, но ему показалось мало. Оружие убийства не найдено, но это определенно нож. Дочь была убита иным образом– ей разбили голову. Самого же герра Охмана нашли мертвым на кухне их квартиры. Он вскрыл себе вены другим ножом. Все бы ничего, но полиция нашла несостыковку в показаниях соседей– одни утверждали, что день был абсолютно похож на предыдущие и ничем не выбивался из ряда вон, но вот соседка, живущая в квартире ниже, заявила, что в квартире был так же слышен незнакомый мужской голос. По их описанию голос был грубый и хриплый, притом его обладатель периодически надрывно кашлял. Вероятно, кто-то был в квартире в момент убийства. Кто же это? Убийца-сообщник или случайный свидетель? Именно этим вопросом и занимается наша полиция. На этом все, переходим к следующим новостям– крейсер "Нотариус"– ну и придумывают же эти моряки! – потерпел кр…"

Раздался щелчок и экран телевизора погас. Камера развернулась к О.Н., кормившего из пипетки котенка.

"Даже бесчеловечные способны проявлять человечность. Даже после всего, что натворили. Правда?"– жуткий, немигающий взгляд.

–щелк-

____

Запись 000047 повреждена.

____

Запись 000048. 09.11.2024. 23:12

В кадре было лицо О.Н. и расположенный перед ним аквариум. Он был пуст. Свет лампы освещал его бледное лицо снизу.

"Эта маленькая стеклянная штуковина не вылезает у меня из головы. Казалось бы– обычный аквариум, абсолютно пустой. Ничего не стоит, никакого следа в душе. Но что-то все-же было!"

Шепот О.Н. скрипел в динамике.

"Я долго думал над этим. Погружение в мысли было настолько глубоким, что я пролежал, не вставая три дня с постели. Ничто, кроме скоротечных и бессвязных снов, не мешало мне блуждать по пустынным галереям моего разума, чьи стеллажи изредка украшали (иначе этого не сказать, так как, по большей части, они были пусты) книги в твердом запыленном переплете без каких-либо намеков на автора и даже названия. И я наткнулся на одну тонкую книжонку, тут же заграбастав в свои руки. Когда я ее открыл, моему взору предстала пустая страница. Лишь малюсенький глаз укоризненно смотрел на меня, подозрительно похожий на мой же. Следующая страница представляла собой детский рисунок– что-то, по всей видимости представляющее собой черепаху, сидящую в аквариуме, тревожно поглядывающую в сторону странного, даже уродливого, лица. И детский, крупными буквами, почерк довершал творение ребенка. Вот что я прочитал: "Мне семь лет, ура! Совсем скоро я иду учиться в школу, где заведу новых друзей и полюблю девочку, буду учиться на одни пятерки и слушаться старших!" Кто этот дурак? Что за абсурдно-убогая мысль? Дети не должны так думать, ведь они же как никто другой могут чувствовать ложь, потому как их мысли ничто иное, как клубок сплошного вранья и уверток, разве нет? И чем дальше я читал, тем больше убеждался– автор этой поразительной в своей бредовости макулатуры ненормален! Ненормален! Столько радости из-за какой-то мимо пролетевшей бабочки… Тьфу, что за ересь? Откуда это в моей голове?! И тут голос мне ответил: "Это твое, Олег!". Я не согласен, не помню такого! Не помню, чтоб я когда-либо радовался по утрам, да и вообще хоть чему-то. Эта писанина у меня в руках… тут столько слов "поразительно, невероятно, великолепно, экстраординарно, вдохновляюще, прекрасно!" и других не менее лестных фраз. Я стал листать страницы дальше. Я увидел, насколько рано я превратился из веселого мальчугана в бестолкового чурбана, видел этот процесс своими глазами. И вспомнил… кое-кого. Одного забитого мальчишку из дома напротив. В его квартире всегда горел свет, а вопли его мамашки разносились по всей округе, выводили из себя. Я думал, что она это делает специально, будто ей нравится звук собственного голоса, и частенько кидал камешки, особо прицеливаясь в окно того мальчика. Мне тогда было уже десять. Мы познакомились на игровой площадке, там же все время и играли. Так мы оба полюбили шахматы, которые я по его просьбе в один прекрасный день принес туда. Тогда же привлекли внимание толпы ребят, игравших в футбол, заставив их напряженно смотреть за партиями в течении часа. Он побеждал, я давил обиду за то, что мне не поддавались. Потом вопль его неуравновешенной матери разносился по всей улице и он, сверкая своими пятками, улепетывал домой, обычно выходя на следующий день, но однажды неделю его не было видно, пока он не появился снова: на лице красовались здоровенные фонари, а два пальца правой руки были сломаны. Я рассказал об этом родителям, но меня отослали прочь, сказав не лезть не в свое дело. Тогда я начал рассказывать об этом всем подряд. То еще зрелище: "Исвините, помогите пожалста! Моего друга мама бьет сильно!" А в ответ: "Сынок, отстань со своими дурацкими шутками, иди лучше родителям помоги!". Никто не захотел не то, чтобы помочь, но и просто выслушать. Тогда я позвонил в полицию. У меня узнали адрес и номер квартиры, сказали, что разберутся. Наверно сработало, потому что после этого синяки и ссадины на моем друге детства больше не появлялись. Он был мне очень благодарен. Как выяснилось, я стал его первым другом, а также тем, кто попытался ему хоть как-то помочь. Мы проводили все свободное время на улице, то играя в шахматы, то гоняя мяч с остальной детворой. Стоп… поправка… Играл в мяч я, а он в это время сидел один одинешенек рядом с незаконченной партией, терпеливо дожидаясь, когда я набегаюсь и вернусь к нему. Он был очень застенчив и его многие ребята не любили. Частенько я слышал их перешептывания в стиле: "А давай, мол, шнурки ему подожжем и заснимем на видео?" Тогда жутко за него испугался и, стащив из дома отцовский нож, начал им угрожать. Разбирательства между родителями, мой синий от ремня зад и куча других неприятностей вроде попыток отвезти к детскому психологу. Тогда я для себя уяснил, что если ты вступишься за кого-то, то тебя накажут. Типично детский анализ собственных действий, исходивший из последствий. Ограниченный, бессмысленный, беспощадный. После того случая ребята узнали о моем наказании и осмелели. Они начали задирать моего нового друга, а я не мог ничего сделать из-за страха быть наказанным. Я просто смотрел на то, как его унижали и ничего не делал! Было очень паршиво! Чертовски паршиво! После окончания очередных издевок я приглашал его домой и обрабатывал царапины и ссадины, тем самым пытаясь вымолить у него прощение. Когда все слезы засыхали, когда дыхание переставало быть прерывистым, когда обида утихала под мои извинения, мы жали друг другу руки и я старался его развеселить, так же усиленно не допуская мысли, что надо было делать все правильно, а не так, как было сказано взрослыми. А так мои скромные навыки по лекарству вроде бы позволяли сгладить острые углы во время разговора. По крайней мере от его обиды и следа не оставалось. Хоть я и был паршивым другом, он все же начал мне доверять и как-то пригласил к себе. Дома у него был полнейший срач, иначе и не сказать: куча нестиранного белья, сваленная по углам, соляные разводы на стенах и пятна на голом полу, периодически попадались осколки от бутылок и тарелок, кое-как прикрытые валявшейся там же одеждой. Он жил в однокомнатной квартире, так что своего уголка у него не было. Он спал с матерью в одной постели, на страшном раздолбанном диване, который собрать можно было только вдвоем. Окно на кухне частично разбито (нет, не из-за меня) и проемы были заклеены пенопластными пластинами. В квартире было очень холодно. Спасал только старенький обогреватель советского образца с накаленными докрасна лампами. Но больше всего мне запомнился аквариум с черепашкой-триониксом. Она была примерно пятнадцать сантиметров в длину и чуть меньше в ширину, почти что круглая. Серый панцирь, чуть более темные лапки, вечно выставленные в упор к стеклам, грустные оранжевые глазки. Жила она в аквариуме размером двадцать на сорок. Очень тесно. Узнав, что ей уже двадцать лет, я живо представил себе эти двадцать лет в такой тесноте и однообразии. Мне стало очень плохо и жаль ее. Напрочь забыв о друге, я стал за ней наблюдать, пытаясь выйти на контакт. Казалось, что черепаха не сводила с меня взгляд! Периодически высовывала хоботок над поверхностью воды, она застывала на три секунды и сразу же втягивала под воду. Потом предприняла несколько попыток приподняться, опираясь лапами в угол аквариума, но тщетно. Мне стало ее жаль и я медленно протянул руку, чтобы вытащить. Черепашка шуганулась, втянула голову. Решив ее погладить и показать, что я не сделаю ей больно, я провел указательным пальцем по ее панцирю и она тут же забарахталась, словно пытаясь уйти из-под него, сбежать. Держу пари– если бы у нее были человеческие голос и речь, она вопила только одно: "Пожалуйста, умоляю, не трогай меня!". Едва я это увидел, меня как молотом по голове огрело. Она дрыгалась точь-в-точь, как ее хозяин– мой незадачливый друг. Так же пыталась съежиться, так же дрыгала задними лапами, так же прикрывалась передними, втянув голову в панцирь заместо плеч. Было очень больно на это смотреть, потому я взял ее на руки и попытался успокоить, как успокаивал до этого самого мальчика, но… Бесполезно. На ощупь ее панцирь был мягок и холоден, точно резина. Не особо спрессованная такая резина. Подержав съежившуюся бедняжку минут пять, я положил ее обратно в аквариум, где она и забилась в угол, больше не шевелясь. Как и мой друг в конце каждого сеанса избиений, пока я не поднимал его на ноги. Вот, прямо сейчас перед глазами– он съеживается под подзатыльниками, затем сворачивается в комок под легкие пинки. Он– отражение своей черепашки, но без защиты, ибо у него ее попросту нет. Потому что никто его не защищал, даже я, который должен был стать ему настоящим другом, а стал… так… наблюдающей со стороны мразью. После этого дня я к нему более не заходил, но мы прообщались с ним до конца лета, по окончании которого что-то просто оборвалось и произошла типичная такая детская ссора, после чего нас разделили школьные будни разных школ. Спустя несколько лет он то ли сорвался, то ли сошел с ума и убил всех учеников своего класса поодиночке. Его поймали на месте преступления, когда он бил своего последнего обидчика головой об пол. Я слышал, что он до сих пор находится в психушке. Все еще бедный, забитый, несчастный мальчишка, которому я отказался помочь, оставив таким же одиноким, как и его черепашка."