– Требую ввести чрезвычайное положение, комендантский час и бесплатные талоны к мадам Бегемотовой, с 19.00 до 2.00.

– Танков! На площадь! Много!

– Мобилизовать армию, милицию, пожарных, дворников, учителей и этого….

– Кого?

– Не помню, как зовут. В шубе, с бородой, нос синий, за плечами мешок, а в мешке…

– Подарки!

– Да какие подарки! Топор, которым старушку на чёрной лестнице тюкнули.

– Мы власть или кто? Балаган или комедия?

                        ***

Место происшествия не внушало доверия. Штырц не мог вспомнить ни одного места происшествия, которое внушало бы ему доверие.

– Это здесь?

– Да.

– Ну, и обстановочка!

Обстановочка в антоновском городском архиве была как после ревизии на советской овощебазе. Гнилая была обстановочка, тревожная. Тихо-тихо, муха не вякнет и чем-то пахнет несвежим, тонко-тонко, несвежим столь давно, что из вони уже переквалифицировалось в аромат.

По анфиладе комнат, между стеллажами с документами, директор архива, внушительная дама лет пятидесяти, плывёт как каравелла, гордо задрав нос и корму.

Встречая её взглядом, Штырц услышал, как у него по позвоночнику, от копчика к шее, марширует взвод электрических мурашек.

ММ сопел рядом, как школьник в замочную скважину.

Зебруссь тёр кулаками, прослезившиеся, глаза.

– Что вам угодно, молодые люди? – Спросила Матильда Гаевна так, как обычно это спрашивают рестораторы припозднившихся клиентов.

Матильда Гаевна помнила то время, когда дом дворянского собрания, пережив бурную эпоху в различных статусах, встретил Перестройку под знаменем профсоюзов. Иными словами, члены профсоюза работников торговли и общепита имели здесь, по бесплатной путёвке, стол, кровать и лечебные процедуры.

От профсоюза, когда советская власть приказала долго жить, Матильда Гаевна перешла по наследству в архив.

Матильда Гаевна была дама опытная. Она знала, умела и любила обращаться с «молодыми людьми» любого возраста. К сожалению, последние лет пятнадцать «молодые люди» посещали её весьма редко. Она скучала.

– Я Зебруссь, – взял инициативу на себя помощник пресс-секретаря. – Помните, я был у вас сегодня утром?

Матильда Гаевна бросила снисходительный взгляд на Зебрусся с высоты своего небольшого роста так, что Зебруссь, длинный как баскетболист, почувствовал себя мячиком для настольного тенниса.

– И что? – спросила Матильда грудным контральто.

– А не промочить ли нам чем-нибудь горло? Лично у меня пересохло. – Сказал по этому поводу Штырц.

Нельзя отрицать своеобразие жизненного опыта Матильды Гаевны, но куда ей равняться с опытом Штырца и ММ. Детективы читали Матильду как шифровальную книгу с устаревшим ключом.

                  ***

Думу колбасило. Левых радикалов пожирала жажда деятельности. Они готовились к немедленному преодолению кризиса, а именно, законодательно обещать каждой корове по седлу, каждому барану по воротам, каждой бабе по мужику, а всем им вместе – право на счастье.

Правые демократы тоже хотели счастья, для чего предлагали отдаться НАТО на сладостные муки садомазо.

Глухой националист, Панкрат Назаров улыбался правым демократам с улыбкой тасманийского аборигена, обнаружившего, что Провидение западной цивилизации и пути местных духов в кои-то веки пересеклись и забросили к его завтраку, на пустынный берег, капитана Джеймса Кука. Панкрат уверял, что ни одна Европа не удовлетворит озабоченных тем садомазо, какое Панкрат изыщет буквально через полчаса, в столичном метро.

Правые демократы стояли на том, что достойны лучшего.

Панкрат отвечал, что лучшее ещё не означает глубины и насыщенности ощущений.

– А я-то вас побалую, – мурлыкал Панкрат. – Изрыдаетесь, изверги!

Случайно или как, Баба-Яга окоротила какого-то хама из масс-медиа, костылём в объектив фотокамеры. Осколки брызнули как взрыв фейерверка.

                        ***

Про яйцо Матильда Гаевна ничего не слышала. Про комнату, в которой яйцо хранилось, она могла рассказать намного больше, но, увы, её никто об этом не спрашивал.

– Чей кабинет? – Спросил Штырц, разглядывая двуспальную кровать под балдахином, биллиардный стол, барную стойку, сейчас пустую и под слоем пыли, распахнутую стальную дверцу в стене. Под дверцей, стояла, снятая со стены картина « Утро в лесу», которая обычно и маскировала наличие сейфа.

– Здесь? – Спросил ММ.

– Здесь! – Кивнул Зебруссь.

– Ключи?

Дрона Зебруссь суетливо похлопал себя по карманам и, после мгновенного ужаса «потерял?», вспомнил с облегчением. – А ключей нет.

– Как нет?

– Так и не было никогда.

– Зачем тогда сейф, если ключей к нему нет?

– По инструкции.

ММ посмотрел на Дрону с трудно прочитываемым выражением.

– Что? – Съёжился Зебруссь.

–Работать будем, вот что! – Сказал Штырц, вынимая из полевого саквояжа складную лупу. – Пока не закончу осмотр, всем оставаться на своих местах.

Штырц опустился на колени и, уткнувшись носом в увеличительное стекло, медленно пополз от порога комнаты вдоль стены к окну, где обстоятельно изучил горшок с засохшей геранью. Следующим пунктом его следственных изысканий стала кровать. Он надолго застрял под ней, только ноги торчали наружу, подрагивая.

– Как часто вы проверяете объект хранения?

– По инструкции, – отвечал Зебруссь. – Второй вторник каждого второго месяца.

– Сегодня семнадцатое, понедельник, сообщил ММ на всякий случай, если у кого часы спешат. – Потрудитесь объяснить.

– Почему вы так со мной разговариваете? – покраснел Зебруссь. – Вы меня подозреваете?

ММ молчал, продавливая психику интеллигента.

– У меня было предчувствие, – оправдывался Зебруссь. – У вас бывают предчувствия?

ММ пожал плечами и сказал, – Предчувствия к делу не пришьёшь.

– А у меня доказательства есть, – возрадовался Дрона тому, что вовремя вспомнил о столь важной вещи. – Сейчас найду! – заторопился он, роясь в одежде.

Удивительно, как в таком, на вид непритязательном, гардеробе можно сокрыть весьма основательные улики.

– Что это? – брезгливо поморщился ММ на, протянутый ему Дроной, мятый, бледно – жёлтого цвета конверт в пятнах масла, которые, при дальнейшем изучении, оказались отпечатками чьих-то палец.

– Ваши? – спросил ММ про отпечатки.

– Что вы! – энергично замотал головой Зебруссь.

– Не ваши? Тогда чьи?

– Того кто писал.

– А кто писал?

– Доброжелатель писал.

– Ваш друг, товарищ по партии?

– Я не знаю. Вы прочитайте, пожалуйста. Вы поймёте.

–А что вы волнуетесь? Конечно, прочитаю. Не за этим ли вы меня пригласили? – Подчеркнул ММ.

«Хроники Самоцветья. Часть вторая. Глава пятая.

За день до тех событий, которые позднее получили имя Ночи Битого Хрусталя, цены на яйца на Ежеловеловской ярмарке и окрестностях подскочили в тридцать три раза. За куриное давали серебряный рубль, за утиное два. За яйцо крокодила, что привёз купец Журавейник из Индии, было заплачено неизвестным покупателем, через посредников, девять золотых с полтиной».

« PS. Есть сведения, что антоновская птицефабрика на грани остановки, из-за эпидемии птичьего гриппа. Доброжелатель».

– Что-то я ничего не понял, – сказал ММ.

– И я тоже ничего не понял. Получил конверт вчера вечером, прочитал, подумал « чья-то глупая шутка, розыгрыш». А как лёг спать, так в голове и завертелось «Что? Почему? Как?». Ночь проворочался, глаз не сомкнул, а утром, часов в шесть, как осиновым клином осенило. Вскочил и бегом сюда. Три часа на крыльце прокуковал, ждал открытия, – Зебруссь с укоризной оглянулся через плечо на Матильду Гаевну. Матильда Гаевна Дрону не слышала. Матильда Гаевна зачарованно наблюдала, дрожащие из-под кровати, ноги Штырца.

                              ***

Кощейко Бессмертных сидит в кресле председательском как чушка чугунная. Ни одной вразумительной мысли во взгляде, ни одного раздельного звука на устах, только нос сопит обиженно. Видать крепко его хватил новый удар судьбы, до самого корневища просушил. А ведь Кощейко ещё не знает главного, сидит, сопит и не моргает.