Он театрально развел руками, потянулся за бутылкой и в очередной раз наполнил рюмку, напевая «А нам все равно».

Ася вынырнула из воспоминаний. Ритмично перемигивались лампочки: зеленый плавно переходил в синий, красный превращался в оранжевый, а затем в золотой. И снова синий, зеленый, красный, оранжевый, золотой. За окном полыхнул салют, и снова воцарилась мирная тишина.

А в ушах еще звенел шепот: пора в путь.

Узкая дорога вилась вдоль линии прибоя. Слева лазурное море, утыканное частными причалами с белыми катерами. Справа изгороди, за которыми в гору поднимались сады с особняками и террасами. Ася шла в какой-то оглушительной тишине. Несмотря на плеск волн и шелест листвы, ей казалось, что весь мир задремал. Сонное безмолвие царило кругом. Пекло солнце. Горы заглушали звуки города. Она шла и шла, не сворачивая – да и некуда было сворачивать… Вяло текли мысли, в такт размеренным шагам. Как же тут спокойно. Надо раздобыть воды. Рюкзак тяжеловат, натирает плечо. Кто-то забыл на дороге мяч…

Внезапно в ее оцепенение врезался посторонний звук, довольно забавный. Словно небольшой насос быстро-быстро накачивал велосипедную шину. Ася продолжала идти, медленно соображая, что же это может быть. Звук приближался со спины. Она притормозила и оглянулась.

Деловито переваливаясь и тряся складками на морде, к ней приближался толстый пес на кривых лапках. Мопс, подумала Ася. Или бульдог? Его натужное сопение – вот что за звук заставил ее остановиться.

Мопсобульдог доковылял до Асиной тени и тяжело сел. Его плоский нос явно не был рассчитан на снабжение кислородом столь тучного тела в жару. Из приоткрытой пасти капала слюна.

– Привет, друг, – сказала Ася. – Если хочешь водички, то у меня нет.

Пес со стоном чихнул, тряхнул головой и снова уставился на Асю. Морда растянута в улыбке, взгляд доверчивый. Ася присела на корточки, следя, чтобы собака оставалась в ее тени.

– Ну что ты, песик? Не понимаешь меня, небось? Ты же по-русски не говоришь. Да тут никто не говорит, в этой черногорской дыре…

Ася принялась поглаживать складчатую собачью спину. Гудели ноги.

– Ну что ж, давай посидим с тобой, – снова обратилась она к псу. – Я буду называть тебя монте-негритенком. Знаешь, почему? Смотри: мы в Черногории, по-английски это «Монте Негро», переводится как черная гора. А ты черно-горец, то есть монте-негритенок! Как я придумала, а?

Она гордо посмотрела на пса, и тот попытался завилять хвостом. Хвоста не было, да и встать ее новый друг не удосужился, поэтому виляние свелось к энергичному ерзанью по земле. Ася засмеялась.

Она слушала свою речь, русскую речь, пусть и обращенную к собаке, и все глубже осознавала, как сильно устала от своего путешествия. Она уже столько прошла, столько повидала. Первый восторг от странствий давно прошел. Она ощущала себя не путешественницей, а скорее бездомной. Бесприютность, отсутствие своего места – вот что тяготило ее все сильнее день ото дня. Чужие безразличные люди, череда безликих комнат в хостелах, пыльные кеды. А еще утомил транспорт. Билеты, давка, затекшая спина и гудящая от ночных рейсов голова, переодевание в привокзальных туалетах, многочасовые ожидания на станциях и местные дельцы, норовящие взять подороже, да еще и кошелек утащить…

Что и говорить, путешествие затянулось.

Очень хотелось домой. Зайти в московскую квартиру, набрать ванну, поставить в духовку пирог. И пусть за окном серая непогода, и пусть завтра по пробкам на работу – это ведь ее жизнь, хоть и не такая яркая, как средиземноморские курорты – но ведь своя. Родная.

Хотелось зайти в ближайший супермаркет, где всё по-русски, где цены в рублях. Купить знакомые продукты: батон, пельмени и селедку. Услышать на кассе русское «Пакет нужен?» И вообще везде вокруг слышать родную речь, просто идти по улице и слушать ее со всех сторон, словно любимую музыку…

Ася говорила с псом по-русски, а он смотрел и как будто даже кивал. А она просто не хотела вставать и идти дальше. Она рассказывала ему, как в Москве у пожилой соседки живет вот точно такой же мопс (или все же бульдог?), но ему не жарко, он не задыхается, ведь в России не бывает такой жары, как здесь. Тот мопс-бульдог сталкивается с другими проблемами, пострашнее: снег и сугробы! Да-да, песик, представляешь? Это когда кругом все холодное, хрустит, скользит, а самый маленький сугроб тебе почти по шею… А иногда, когда совсем уж холодно, бабуля надевает на своего питомца зеленую попонку. Так они и идут: она в зеленом пальто, а он в такой же попоне, оба круглые, важные, ну умора! Но попона – это еще полбеды, потому что некоторые покупают своим собакам – угадай что? Ни за что не догадаешься: собачьи ботинки! И знаешь, зачем? Чтобы соль, которой мы посыпаем дороги от льда и снега, не разъедала подушечки на собачьих лапках! Только подумай: соль на дорогах! Лоси были бы в восторге, если бы конечно забредали в центр Москвы…

Внезапно пес встрепенулся, и Ася осеклась на полуслове. К ним приближалась длинноногая женщина, тараторя на сербском. Наверно, зовет пса, догадалась Ася и встала. Пес тоже поднялся, виновато пошевелил задом и потрусил к хозяйке. Женщина недобро глянула в Асину сторону, наклонилась и щелкнула карабином на ошейнике своего питомца. Ася посмотрела им вслед, сморгнула, и все пропало: заснеженный московский двор, стайка голубей на теплотрассе, соседская бабуля с мопсом, увязающем в сугробе… Осталось равнодушное море, вечные горы, палящее солнце и извилистая дорога, с которой некуда свернуть.

Да, путешествие затянулось, хотелось домой. Но Ася была только в самом начале пути.

Самые страшные звонки раздаются среди ночи, это все знают. Асин телефон зазвонил в 8 утра, когда она пыталась нарисовать симметричные стрелки на глазах.

– Да! – нелюбезно рявкнула она, даже не глянув, кто звонит.

– Ась, привет, это я, – мужской голос звучал как-то глухо и совсем неэнергично.

– Дэн? – удивилась она и даже отстранила телефон от уха, чтобы посмотреть на экран. Не обозналась, это Дэн.

– Да, я… Привет, – поздоровался он после паузы и окончательно замолчал.

– Ты чего звонишь в такое время? Я на работу опаздываю.

– Ась, я это… Тебе еще никто не звонил, да?

– Нет, никто не звонил. Что случилось?

– Светка… Того…

Сердце ухнуло вниз и стукнуло прямо в желудке.

– Чего «того»?

– Ну того… Светка сегодня, ну это… – он снова замолчал.

– Дэн! – заорала Ася, не выдержав напряжения. – Что со Светой, говори быстро и внятно!

Трубка тяжело вздохнула: это Дэн набрал побольше воздуха. Иногда даже сильным волевым мужчинам, директорам, спортсменам и балагурам не хватает воздуха, чтобы сообщить плохую новость.

– Ась, ты только не волнуйся, я сам в шоке, но все нормально. Света сегодня пыталась с собой того… счеты с жизнью свести. Но ее откачали, в больнице сейчас лежит. Живая.

Асю накрыла волна эмоций: горечь, чувство вины, ярость, облегчение. И миллион вопросов. Она была в смятении. Руки задрожали так, что о стрелках на глазах не могло быть и речи.

– Ужас какой… – прошептала она, прикрывая глаза. – Как же так, Дэн? Как же она так?

– А вот так, Ась. Взяла и порезала себя. Дура!

Дэн начал ругаться – значит, уже взял себя в руки. Разделил груз горя на двоих, и жить стало не так жутко.

– А кто же ее спас? Живет же одна… – к Асе тоже начал возвращаться рассудок, в голове роились практичные мысли: когда ехать в больницу, что привезти, кому сообщить, отпрашиваться ли с работы.

– Говорю же, дура. В три часа ночи выжрала полбутылки коньяка, врубила музыку и пошла в ванну вены резать. Соседи пришли жаловаться на шум – она дверь не открывает. А Инга же рядом живет, у нее ключи были, Светка ей оставляла на всякий пожарный. Там цветочки полить, хахалей водить, я не в курсе. Вот он и настал, этот «всякий пожарный». Открывают, заходят – а там наша русалка помирает. Ну, вызвали скорую, все дела. Инга с ней в больницу ездила, в семь утра мне позвонила, я вот тебе решил сказать.