Он незаметно ушел из дому, пока она растекалась там на кухне, предаваясь воспоминаниям об их первой встрече? Слава богу, что она не забыла ту ночь. Если бы она забыла и своего мужа, ее потеря была бы гораздо тяжелее. Это было бы все равно что жить с незнакомцем.

Элла вернулась в холл. В ее домашнем офисе было пусто, но дверь в одну из гостевых спален была приоткрыта. Заглянув туда, она замерла, прижав руку к раскрытому рту. Вместо двуспальной кровати с туалетным столиком там была полусобранная детская. В одном углу на куске линолеума стояли банки с краской и инструменты. В другом – колыбель вишневого дерева с матрасом, еще обернутым пленкой. Две стены были покрашены в веселый желтый цвет, и на одной был набросан контур букв, составляющих имя – Саймон.

У Эллы закружилась голова, и она покачнулась. Чтобы не упасть, она схватилась за дверной косяк. Беременность, авария, потеря Саймона – в этот момент все стало для нее реальнее, чем когда-либо прежде. Детская, готовая наполниться любовью и смехом, запахами тальковой присыпки и детского крема, теперь навсегда останется пустой.

У нее запершило в горле, словно бы гортань связало узлом. Из глаз покатились слезы. Она смахивала их тыльной стороной ладони, всхлипывая и отчаянно желая вспомнить, что она чувствовала, нося их сына. Разговаривала ли она с ним? Читала ли ему вслух? Пела песенки? Играла ли ему музыку?

Ее внимание привлек слабый шорох, донесшийся из угла комнаты. Дэмьен сидел там в старинном кресле-качалке, прижимая к себе голубого плюшевого зайца. Блестящими глазами он смотрел куда-то мимо Эллы.

– Дэмьен, – хриплым шепотом позвала она.

Он крутил заячье ухо.

Она подошла и неловким осторожным движением опустилась на пол возле его ног. Положила руки ему на колени.

– Поговори со мной.

Он прижал пальцы к уголкам глаз, убирая собравшиеся там слезы, и хрипловато откашлялся.

– До меня как будто только что дошло, что никакого малыша не будет.

Ее глаза снова наполнились слезами.

– Мне так жаль.

– Я никогда не думал… Я не мог представить, что ты забудешь каждый… – Он тяжело сглотнул.

– Забуду каждый что? – переспросила она, пока он не закончил. Он хотел сказать: «Забудешь все»? Как будто у нее был выбор. Как будто это возможно.

Он поднялся с тяжелым, усталым вздохом и бросил зайца в кресло.

– Я пойду в душ.

Дотронувшись до ее плеча, он вышел из комнаты.

С раскрытым ртом Элла проводила его взглядом. Он снова ушел от нее. Он сам сказал, что в аварии нет ее вины, но вел себя так, будто был уверен в обратном. Очевидно, что он горюет, причем делает это в одиночку.

Но почему?

Она тоже потеряла Саймона. И даже если она не помнит этого, это не значит, что она ничего не чувствует. В шесть лет Элла потеряла своих родителей, в пятнадцать – лучшую подругу Грейс, а в восемнадцать – двоюродную бабушку Кейти. Она знает, что такое горе. И слишком любит Дэмьена, чтобы дать ему горевать в одиночестве. Она не даст ему замкнуться в его горе. Она сама делала так не один раз и знает, что это само по себе хуже ада. И чем дольше ты замыкаешься в горе, тем труднее потом будет выплеснуть его из себя.

Поднявшись на ноги, Элла вышла из детской и пошла в спальню. Дэмьен как раз вышел из душа. Он надел спортивные штаны и белую майку. Взглянув на Эллу, он снял покрывало с кровати. Она подошла к нему и взяла за свежевыбритый подбородок так, чтобы он вынужден был посмотреть на нее. Его кожа была влажной, и он пах мылом и кремом для бритья.

– Мне очень жаль. – Конечно, извинений тут было мало. Они не вернут им сына. Не помогут ей вспомнить. И не избавят ее мужа от боли. Но когда она произнесла эти слова, ей стало чуть легче. Может быть, ему тоже поможет.

Дэмьен мягко взял ее здоровую руку и поцеловал внутреннюю сторону запястья.

– Не казнись. Ты ни в чем не виновата.

– Ты считаешь, что я виновата в потере памяти, – ответила она.

Он поглядел на кровать.

– Приляг со мной. Я совсем не спал прошлой ночью.

– Почему тебе надо было работать всю ночь?

– Надо было закончить несколько дел. И я беспокоился о тебе, трудно было заснуть.

– Ясно. Но, пожалуйста, не прячься от меня. Я хочу всегда быть с тобой рядом.

Он обхватил ее руками, прижал к себе, как она и хотела.

– Ты рядом. – Он поцеловал ее в лоб. – Ложись. Тебе надо отдыхать.

Элла забралась под одеяло. Дэмьен лег рядом и обнял ее. Она зевнула и прошептала:

– Я люблю тебя.

Дэмьен не ответил, а молча поцеловал ее в плечо. Слишком измученная, чтобы думать, что это значит, Элла погрузилась в глубокий сон.

Эллу разбудил звонок домофона. Она поглядела на часы на прикроватном столике. Голубые цифры показывали семь вечера, и она удивленно моргнула. Она проспала три часа. Приглушенный свет окрашивал комнату в темно-серый. Дождь прекратился, и теперь до нее долетал знакомый городской шум. Раздраженные гудки такси и вой полицейских сирен. Крики людей и резкий визг тормозов фуникулера, едущего вниз с Хайда. Отдаленный гул корабельной сирены. Чисто умытый город сиял внизу, и этот свет отражался от низко висящих облаков. Дождь смыл всю уличную грязь, по крайней мере, на этот вечер.

Элла медленно поднялась с постели. Тело во сне затекло, и все раны еще отдавались болью. Большой ушиб на левом плече и ребрах налился ярко-лиловым.

Дэмьена она обнаружила в гостиной. Он был босиком, в темных джинсах и приталенной черной майке. Она немного понаблюдала за ним, пытаясь понять, как он себя чувствует после отдыха. Он менял музыкальные станции в Айпаде, который был привязан к колонкам. Она подошла к нему сзади, обняла за талию и поцеловала в шею. Он вздрогнул, но быстро опомнился и притянул ее к себе.

– Как ты спала? – спросил он.

– Спасибо, хорошо. Кто звонил?

– Дейви. Она уже поднимается.

– Хорошо.

– Она обещала принести лазанью.

– Мммм. – Как ни странно, мысль о еде была приятной. С другой стороны, это была лазанья Дейви, которую она готовила по рецепту своей мамы-итальянки. Никто не мог устоять перед лазаньей мамы Майер.

Дэмьен выбрал станцию и установил громкость так, чтобы музыка звучала фоном.

Элла потерла глаза:

– Эти лекарства просто вырубили меня.

– Если ты не в форме, я могу отправить Дейви домой.

Какая-то ее часть хотела, чтобы Дейви оставила ужин на пороге и ушла. Им с Дэмьеном надо было о многом поговорить. У нее еще оставалась масса вопросов. Но ей хотелось есть и она соскучилась по подруге. Если память не подводила ее и в этом случае, то они уже довольно давно не виделись.

– Нет, я в порядке, – сказала она. – Я рада видеть ее и ее лазанью. Умираю от голода. Пойду умоюсь.

В ванной Элла разделась и закрыла повязку на руке специальным чехлом, который ей дали в больнице, чтобы не мочить руку. Шрам от кесарева сечения Линн заклеила стерильными повязками и велела Элле их не трогать. Они должны были отпасть сами. Но их можно было мочить, она только не должна была чесать область шрама.

Встав под горячий душ, она быстро намылилась, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Но все равно она не могла не заметить, как изменилась ее фигура. Грудь стала тяжелой, живот мягким, а бедра гораздо полнее. Столько набранного веса, и никакого младенца в оправдание.

Она выключила воду.

После душа она аккуратно вытерлась и насухо промокнула стерильные повязки. Потом выбрала и надела просторную блузку на пуговицах и эластичные штаны для йоги с высокой талией – единственные небеременные вещи, что ей удалось обнаружить среди одежды, которой она не помнила.

Дейви с Дэмьеном сидели в гостиной возле бара. Дэмьен смешал «Манхэттен» для Дейви, а себе сделал виски со льдом. Увидев Эллу, Дейви заплакала. Она поставила свой бокал, кинулась к Элле и обняла ее так, словно не видела много лет. Но Элла почувствовала, как он нее пахнет духами «Шанель Шанс», и вспомнила, что они покупали их вместе на прошлой неделе. Дейви искала туфли для презентации в сан-францисском Музее изящных искусств, где проходила выставка ее клиента.