Жить придется, конечно, порознь: Ренате в женском крыле, Глебу, соответственно, в мужском. Но не это самое страшное, а то, что они оба двадцать четыре часа на семь будут окружены теми, от кого столько лет отчаянно пытались скрыться.

– В общем, я с вами дальше не пойду: мне на пост возвращаться надо. – Горыныч подтягивает свободно сидящие брюки. – Вы, главное, до учебного корпуса дойдите, а там вас Верочка подберет. – И исчезает.

Глеб выглядывает в общий коридор в поисках уже знакомой нам девочки и, не увидев ее, кричит, сложив руки в несуществующий рупор:

– Ренатка-а-а, ты где-е-е?

Из двери в противоположном крыле высовывается веснушчатый нос. Это его дочь. Даже с такого расстояния видно, что девочка невероятно довольна: улыбка так сильно натянута от уха до уха, что щеки вот-вот лопнут.

– Все путем, полет нормальный! – отзывается она.

Он давно не видел Ренату такой счастливой. Да что там давно – никогда. Обычно она преследовала его из комнаты в комнату, с немым укором наблюдая за тем, как сигарета сменяется бутылкой, а затем другой сигаретой. Сейчас она впервые на его памяти похожа на обычного подростка, который счастлив, что наконец-то будет жить без родственника-алкоголика под носом.

– Я сейчас ненадолго отойду! – кричит Глеб. – Ты там пока отдыхай.

Вымощенная плиткой дорожка от общежития к зданию школы усеяна шипящими рептилиями. Они извиваются под его ногами, постоянно рискуя быть раздавленными, но в итоге как-то уворачиваются, превращаясь в живое море, которое расступается только перед одним-единственным Моисеем.

К постоянному присутствию змей невозможно привыкнуть. Открываешь кухонный шкафчик – там тебя поджидает черная мамба, под крышкой унитаза – древесная змея. Это как если бы все ваши комплексы в один прекрасный день превратились во что-то живое, быстрое и ядовитое, и куда бы вы ни пошли, они бы повсюду отправлялись за вами.

И все же человек – удивительное создание. Он может жить с тещей в одной квартире, по доброй воле ходить к стоматологу и даже свыкнуться с ростом в семьдесят сантиметров. Так что змеи на этом фоне – так, ерунда. Тем более что развернувшийся перед Глебом вид вполне способен отвлечь от кишащих во дворе гадов.

Двухэтажное здание, сплошь из стекла и металлических конструкций, мягко говоря, завораживает. Каждое помещение хорошо проглядывается с улицы, и Глеб не может поверить своим глазам: в такой современной школе откажется работать разве что идиот. Старые места работы – от курьера до администратора в фитнес-клубе – ни в какое сравнение не идут с возможностью преподавать в таком месте.

Снаружи кажется, будто здание и окружающая его природа слились в одно целое. Многочисленная зелень отражается в окнах; солнечные блики заставляют щуриться от визуального удовольствия.

Внезапно их дыра на окраине Москвы кажется убогой пещерой по сравнению с этим лесным замком.

«Наверное, дети, которые здесь учатся, счастливчики», – проносится в голове у Глеба, а затем он вспоминает, что за дети учатся здесь на самом деле. Канарейки, запертые в красивые клетки, и то могут похвастаться более полной жизнью, чем эти бедняги.

– О, вы, наверное, Глеб Дмитриевич! – всплескивает руками молодая девушка, стоящая на ведущих ко входу ступеньках.

Стрижка по плечи, светлые глаза, недорогая, но аккуратная одежда. Сотрудница школы «ФИБИ» не производит впечатление не-человека, что удивляет Глеба больше всего. Детский энтузиазм делает ее похожей на героиню диснеевского мультфильма, и Глеб невольно улыбается.

– Просто Глеб, – скорее из желания понравиться, нежели из-за чего-то другого просит он.

– Хорошо, Глеб так Глеб, – соглашается она и протягивает руку для пожатия.

Глеб торопливо вытирает ладонь об штаны и только затем касается ее гладкой, мягкой кожи. Он успел забыть – каково это, контактировать с людьми. Кто-то как будто каждый день незаметно выкручивал яркость из реальности.

Девушка вздрагивает и слишком быстро отдергивает руку. Смущенно улыбается, разворачивается на каблуках и, поведя плечом, жестом приглашает его внутрь.

Глеб внезапно чувствует себя не в своей тарелке. Одно дело любоваться таким красивым зданием снаружи, другое – пытаться представить себя одной из многочисленных составляющих этого архитектурного ансамбля. Нужно ведь будет соответствующе выглядеть и держаться. Он едва ли авторитет для Ренаты, а тут будет полк малолетних полубожков, которые быстро превратят его в отбивную, если он не покажет им, кто тут вожак стаи.

По лестнице с широкими ступенями из прозрачного стекла поначалу немного боязно идти.

– Тут у вас… круто, – комментирует Глеб, но мгновенно чувствует себя глупо.

Вера одобрительно кивает через плечо.

– Я тоже не сразу привыкла. Первые несколько дней носила с собой миллион влажных салфеток, чтобы каждые три секунды протирать обувь. Но со временем подобная роскошь начинает казаться нормальной.

Теперь они идут по бесконечному коридору второго этажа, и Глеб, стараясь рассмотреть каждый класс за прозрачным стеклом, едва поспевает за своей провожатой. Звонкий стук ее каблучков успокаивает, вводя в полугипнотическое состояние.

– А?.. Что?

– Я говорю, очень хорошо, что вы приехали. У нас тут небольшое ЧП… Хотя, если правду сказать, полнейшая катастрофа! – Девушка хмурится, явно что-то припоминая. – Учебный год на носу, а у нас учителей – раз-два и обчелся! Так что вы, Глеб, нас очень выручите.

Брюнетка постепенно замедляет шаг и последние инструкции дает уже полушепотом:

– Леонид Павлович человек немного рассеянный и порой слегка резкий… и даже иногда может вспылить так, что вы услышите про себя кучу всего обидного… Но в целом он довольно безобидный, так что не пугайтесь его грозного вида.

Глеба такое описание не пугает – наоборот, завораживает. Ему до смерти становится любопытно, что же это за директор такой, что от него разом весь штат учителей сбежал.

Леонид Павлович будто и не ждет его. Сидит за своим громоздким письменным столом, утопая в мягком кожаном стуле, и сосредоточенно что-то вычитывает в лежащих перед ним распечатках. Про себя Глеб отмечает, что директорский кабинет и уборные – одни из немногих помещений в школе с непрозрачными белыми стенами. Похоже, на уединение придется надеяться только в общежитии, само собой, учитывая, что само определение общежития исключает уединение.

Директор не замечает, что в кабинете появились посторонние, пока его ассистентка не кашляет. Глеб внезапно понимает, что она так и не представилась. Горыныч, кажется, называл имя, но так сразу его и не вспомнишь.

– Леонид Павлович, вот, познакомьтесь, Глеб Дмитриевич – наш новый учитель по адаптации к реальности.

Леонид Павлович оказывается мужчиной крупным, даже слишком. Он не толстый, нет, но просто очень плотный: даже Глеб со своими метр девяносто чувствует себя рядом с директором почти лилипутом. Здесь и к гадалке ходить не надо: кто-то в роду этого гиганта, очевидно, ел слонов на завтрак и тигров на обед.

– Верочка, оставьте нас на полчасика, – просит Леонид Павлович, не поднимая глаз.

Послушная «Верочка» испаряется так же быстро, как змея, завидевшая в воздухе орла.

– Садитесь, пожалуйста.

Глеб садится на пластиковый «икеевский» стул – гораздо более скромный, чем кожаный трон директора, – и уже тогда может разглядеть, насколько этот мужчина выглядит усталым. Ощущение, что каждая клеточка его тела тянет своего обладателя к земле: легкие брыли на подбородке, чуть отвисшие мочки ушей, падающие вниз уголки губ… Гравитация гораздо сильнее этого крупного человека, против которого, кажется, не готов пойти больше ни один силач мира.

– Надеюсь, вам у нас нравится. – Директор впервые поднимает на собеседника глаза. – Как видите, мы делаем все возможное, чтобы нашим сотрудникам и детям было в школе максимально комфортно.

Каждое слово – гвоздь на крышке гроба под названием «самооценка». Впервые за долгое время к Глебу обращаются как к равному, что вызывает эффект, обратный желаемому: стремление забраться в нору и зашипеть.