Отец Любаши расшифровал послание. В нём говорилось о тех самых артефактах, ради которых мы сюда и приехали. Он несколько раз побывал в Березовске, но ничего не нашёл: ни дедушкиного Розеттского камня, с которого тот переписал скифский текст, ни точного места, где дедушка воевал. Теперь поисками решила заняться внучка.

На мой взгляд, Любаша должна была посвятить меня во всё это с самого начала, а не корчить из себя полковника Исаева. Я ей так и сказал, на что она ответила, что хотела прежде убедиться в моей честности. Вид, дескать, бывает обманчивым. Что ж, в этом я был вынужден с ней согласиться. Многие мошенники выглядят приличными и честными людьми, взять хотя бы наше правительство, а вот она на данный момент выглядела весьма расстроено, и чтобы хоть как-то отвлечь её от тяжёлых дум, я спросил:

– А кто это «слепой раб»?

Любаша пожала плечами.

– Скифы так называли своих рабов. Точнее зависимые от них народы. Самого понятия – рабство – в цивилизованном греко-римском или азиатском смысле у них не существовало. Рабы пользовались относительной свободой и считались кем-то вроде малых детей. По их понятиям человек, позволивший поработить себя, ещё не состоялся как личность и каким-либо поступком должен доказать окружающим, что вновь стал взрослым.

– А почему «слепой»?

– Не знаю. Геродот в четвёртой книге приводит одну легенду относительно этого понятия, что-то там про кобылье молоко, но к реальности это вряд ли имеет отношение. Геродот вообще большой выдумщик. Всё, что он слышал о скифах, он старался передать своему читателю буквально. К тому же, он имел очень приблизительное понятие о географии Великой Скифии, а сами скифы просветить его почему-то не захотели. Теперь вот учёным приходиться ломать голову, пытаясь разобраться в его описаниях.

– А поподробней об этой легенде можно?

Любаша опять пожала плечами.

– Свежее кобылье молоко скифы сливали в деревянные чаны, а потом расставляли вокруг них слепых рабов и заставляли взбивать его. Почему именно слепых – непонятно. Сам Геродот рассказывает об этом очень туманно. Видимо таким образом он хотел изобразить скифов закоренелыми дикарями. Смотрите, мол, чем занимаются варвары, ради молока ослепляют ни в чём не повинных людей.

Да, здесь было над чем задуматься, однако рассказ Любаши навёл меня на мысль, что таким образом скифы готовили кумыс. Я был немного знаком с процессом производства этого напитка, одна девушка из Казахстана как-то объясняла. Казахи точно так же разливают кобылье молоко по флягам и взбивают. Верхний слой идёт потом на изготовление особого сорта сыра, а из остатков получают кумыс. Но здесь была одна загвоздка: дело в том, что в данной местности кумыс не делали. Во всяком случае, со времён татаро-монгольского ига. Если дедушка при помощи выражения «слепой раб» пытался на что-то намекнуть… И тут меня осенило.

– А винный завод здесь есть?

Любаша на мгновенье задумалась.

– А это здесь при чём?

И я выдал ей свою версию.

– Не знаю, были дедушкины рабы слепыми или нет, но, по всей видимости, они готовили кумыс. Скифы, как любые кочевники-скотоводы, должны были знать об этом напитке. И если это так, то на лицо у нас получается обычное винно-водочное производство, и подобным образом дедушка пытался намекнуть на некое здание либо человека в то время имевшего отношение к этому производству. Стало быть, эту примету нам и следует искать.

Кажется, я попал в точку. Любаша несколько секунд сидела с задумчивым видом, потом улыбнулась и кивнула.

– Может ты и прав, – и как в награду за догадливость добавила. – Не зря я тогда тебя выбрала.

Последние слова легли мне как бальзам на душу.

Любаша достала из сумочки телефон и принялась кому-то названивать. С телефоном она не расставалась никогда и звонила по поводу и без. Кому именно я не знал. Имён она не называла, говорила всегда тихо, а на мои вопросительные взгляды отвечала полным непониманием. Ну что ж, не хочешь делиться – не надо. Тоже мне Павлик Морозов. Пользуясь одеялом как ширмой, я натянул на себя штаны, потом, отбросив приличия (вместе с одеялом), надел футболку, носки и, наконец, кроссовки. На мой покрытый лёгким слоем жира торс она не обратила ни малейшего внимания, даже глазом не повела. Если бы она так передо мной одевалась, я не то что разговаривать, стоять, не подпрыгивая, не смог бы.

Закончив разговор, Любаша убрала телефон назад в сумочку и сказала:

– Пошли.

Я пошёл.

О хитросплетениях березовских улиц я уже рассказывал, поэтому шли мы долго, постоянно петляя и изворачиваясь, словно следы путали. Спрашивать, куда мы идём, я не стал, побоялся наткнуться на уклончивый ответ, а то и просто на молчание. Любаша умела молчать, хотя после сегодняшней её похвалы я имел право надеяться на доверие. Как минимум.

Когда по моим расчётам мы прошли пол города, навстречу нам выехал знакомый мерседес. Может быть, когда я стану старым и мудрым, я напишу большую философскую книгу, в которой расскажу людям, что ничего в мире случайного нет – всё предопределено заранее. Есть кто-то там наверху, кто ведёт нас и решает, как нам жить и что делать – и кто именно во всём виноват. Но если сейчас мне кто-то скажет, что это действительно так, я разорву этого лжепровидца собственными руками, ибо ни в мои, ни в Любашины планы новая встреча с Шуриком не входила.

Но как бы там ни было, мерседес остановился и Шурик, сияющий от счастья, выбрался наружу. Я прекрасно понимал, почему он такой довольный. Наверняка он в поте лица искал нас со вчерашнего дня, сжёг тонну керосина и вот, наконец, нашёл. Представляю, что он сейчас со мной сделает…

– Эй, ты!..

Вообще-то, за себя я беспокоился зря, меня он опять не заметил. Всё его внимание было целиком и полностью сосредоточено на Любаше. Как настоящий мужчина я ринулся было закрывать её своим телом, хотя страх так и рвал душу на части, но она мягким жестом отстранила мою помощь и по-доброму так улыбнулась. Ну точно как вчера. Эта улыбка меня успокоила, и я с чистой совестью отошёл на тротуар к зрителям.

– Не уходи никуда, стерва, сейчас я тебя убивать буду!

– Давай, милый, я жду тебя, – по-прежнему улыбаясь, ответила Любаша.

Шурик двинулся к ней как-то боком, словно боялся вновь налететь промежностью на Любашину коленку. Правильно боялся. Любаша уже прицелилась, только на этот раз она ударила сумочкой. Не знаю, что она в ней носит, но Шурик согнулся так же, как и при первой встрече. На ногах он, правда, устоял, но, думаю, лучше ему от этого не стало. Любаша ласково потрепала его по щеке и жалостливо протянула:

– Бе-едненький, ничему-то ты не учишься. Или ты охранником в гарем записался?

Что и говорить, с юмором у Любаши было всё в порядке, и Шурик оценил его по достоинству.

– …пристрелю…

– Ну-ну, не принимай всё так близко к сердцу. А на счёт твоих угроз, – она пребольно ухватила его пальчиками за кончик носа. – Я тебя самого пристрелю, если ещё раз увижу.

Сказала она это по обыкновению мягко, с теплотой, но все, кто её услышал, и Шурик в том числе, поверили ей безоговорочно. Не верить Любаше было очень сложно.

После этого недоразумения мы продолжили путь. За спиной я ещё долго слышал жалобное поскуливание Шурика, до тех самых пор пока мы не отошли достаточно далеко, чтобы городской гул смог заглушить его.

День только-только начинался, солнышко светило ярко, но не жарко, Любаша в светлом топике и шортиках смотрелась весьма соблазнительно, и я едва сдерживал себя, чтобы лишний раз не бросить на неё жадный взгляд. Ах, как бы мне хотелось быть тем самым солнцем, что вздымалось сейчас над крышами! Тогда я имел бы точно такое право гладить её и разглядывать…

Любаша толкнула скрипучую калитку и вошла под сень абрикосовых деревьев. Сразу повеяло вареньем и компотом из кураги, очень приятное веянье. За деревьями я увидел уже ставшую привычной мазанку и жестяную табличку под крышей: Червонная, 13. Я так понял – адрес. Название улицы мне понравилось, денежное такое, а вот номер дома сразу возбудил в памяти неприятные ассоциации с чёртовой дюжиной и всякой прочей нечестью. Не вполне удачный номер. Четырнадцать или, например, двенадцать было бы куда лучше. Ну да не мне здесь жить.