За томительными дождливыми днями пришли холода и первые заморозки. Трава покрылась инеем, а лес застыл будто на вздохе. Кухайм предпочитал теперь насест в лачуге возле тлеющего очага. Снег покрыл опавшие листья, а замёрзший ручей протискивался через суженное льдом и сугробами русло.

Вот и подошёл к концу второй год пребывания у Тода. С утра до вечера чародей пропадал за занавеской. За эти месяцы Хольбад не узнал ничего нового, но был рад скопившемуся у него запасу трав.

На отдельном листочке он писал пропорции, в которых колдун требовал их собирать. Хольбад с благодарностью вспоминал дядю Хвэнга, который научил его писать и читать.

Хвэнг был одинок. Жена его умерла, а детей у них не было. Одинокий сосед всем сердцем привязался к маленькому Хольбаду, и малыш платил ему тем же. Дядя Хвэнг мастерил мальчику бумажных змеев, весной делал кораблики из сосновой коры, а зимой катал на санках.

Однажды Хольбад сидел с Хвэнгом на лавочке. Сосед водил прутиком по песку, рисуя кружочки и загогулины.

– Знаешь, что это? – спросил он, указывая на рисунок.

– Похоже на забор, – ответил Хольбад и засмеялся, – но досок в нём маловато.

– А это? – Хвэнг начертил ещё закорючку.

– Эта половинка похожа на гуся, – предположил Хольбад, – а эта – на каплю воды, только очень вытянутую.

– Это буквы, – объяснил Хвэнг. – Из них можно складывать слова.

– Зачем? – удивился мальчик. – Если у меня есть слово, я его скажу. Для чего чирикать палкой по земле?

– А если меня здесь нет? Я ушёл в лес или к кузнецу Артону поговорить о том о сём?

– Тогда я сбегаю к кузнецу.

– А вдруг папа с мамой не отпустят? – не отступал Хвэнг. – Как узнаешь, сделал я тебе воздушного змея или нет? А если я напишу записочку такими буквами и приколю на калитку, то тебе не надо будет бежать к Артону.

– Здорово, – захлопал в ладоши Хольбад. – Значит и я могу тебе что-то нацарапать, и ты поймёшь?

– Конечно! Будем переписываться, и никто не узнает, что мы друг другу сообщаем.

– Постой, – сказал Хольбад. – А если мои братья и сёстры научатся писать и читать, они прочтут, что мы пишем друг другу.

– Чтобы научиться, надо иметь трудолюбие и усидчивость, а у них этого нет. Они ленивы и легкомысленны.

– Я буду трудолюбивым и усидчивым, – пообещал Хольбад. – Только научи быстрее, чтобы прикалывать записки на калитку.

Хвэнг засмеялся и дал первый урок.

Серым пасмурным утром Хольбада разбудило карканье. Ворон прыгал по дому и дёргал клювом занавеску.

– Ты чего? – спросил мальчик.

Кухайм не унимался. Он подпрыгивал и бил крыльями. При таком шуме колдун должен был проснуться.

– Успокойся! – цыкнул Хольбад на птицу.

За занавеской было тихо. Лишь потрескивал огонёк светильника на столе Тода. Работая по ночам, волшебник зажигал фитиль в плошке с салом и скрипел пером, мешая заснуть.

Хольбад набрался храбрости и сунул нос между ситцевыми полотнами. Колдун сидел за столом, уткнувшись в руку, вторая висела плетью. На полу валялось гусиное перо. Стол заполняли цветочные горшочки, тетради с записями, чернильница и стеклянные колбы. В углу стоял сундук с откинутой крышкой. В нём хранились знакомые Хольбаду мешочки с травами и книга, вызывавшая в нём столько любопытства.

– Эй! – позвал слуга. – Господин Тод, вы спите?

Чародей не шелохнулся. С бьющимся сердцем Хольбад прикоснулся к его плечу.

– Господин Тод!

Молчание колдуна нагнало страх, за спиной закаркал Кухайм. Тод был мёртв.

– Он умер, – сказал Хольбад ворону. – Он работал ночью и умер. Давай перенесём его на кровать, что ли.

Кухайм каркнул, на этот раз тише. Фитиль догорел почти до конца и стал чадить. Струйка дыма свилась в клубок и потянулась к потолку.

Хольбад вытер пот со лба и ухватил старика под мышки. Тод был тяжёл. Кое-как мальчик уложил его на кровать. Кухайм только мешал. Он скакал вокруг Хольбада и каркал.

– Надо его похоронить, – произнёс вслух мальчик.

Ворон полетел к порогу и задолбил в дверь.

– Сейчас, дай отдышаться, – отмахнулся Хольбад.

Выкопав могилу, он уложил на дно старое одеяло – не класть же Тода в грязь! – и поплёлся в дом за телом колдуна. Кухайм помалкивал.

Солнце вставало над лесом. Начинался новый день, но уже без Тода. Ворон, ухватив мальчика за рукав, потянул в дом.

– Упрямая птица! – сказал Хобальд, но поднялся и пошёл за ним.

Решительным движением слуга раздёрнул занавески. С чего начать? Может, с записей Тода? Тетрадок и листочков великое множество. Вдруг на плечо взлетел ворон и каркнул в самое ухо. Хольбад сбросил птицу.

– Разрезвился! – возмутился он. – Тода нет. Лети в лес, тебя здесь никто не держит.

Но Кухайм не собирался покидать лачугу. Он забрался на стол, влез на книгу и, приседая, стал каркать, тыча клювом в фолиант.

– Эй, осторожней, не разорви страницы!

Хольбаду пришлось взять книгу в руки. Ворон соскочил на стол и вытянул шею.

– Что, интересно?

Мальчик раскрыл том и прочитал:

«О понимании всех и всего. Трактат, составленный Гуменахом – Величайшим и мудрейшим профессором Института травяного дозора и травяного покрова (ИТДиТП). Для ограниченного круга лиц».

– Ого! – удивился Хольбад. – Редкая книга.

«Глава первая, – было выведено на следующей странице, – рассказывающая о понимании как таковом и о том, стоит ли стремиться понять всё и всех».

– Уже от названия делается не по себе!

Ворон снова каркнул.

– Чего тебе опять? – обернулся к нему мальчик.

Кухайм дотянулся до книги и просунул клюв между страницами.

– Ты хочешь, чтобы я посмотрел дальше? – догадался Хольбад. – Ну давай, если хочешь. Какую главу?

Ворон ткнул в то же место, куда и прежде.

– Ты хорошо знаешь трактат почтенного Гуменаха, – пошутил мальчик.

– «Глава двадцать вторая. В ней говорится о том, что птицы и звери могут разговаривать. Советы как их от этого отучить».

Хольбад глянул на ворона. Кухайм сидел на столе и смотрел на него.

– Неужели ты умеешь разговаривать? – прошептал Хольбад.

Кухайм каркнул.

«Широко распространено заблуждение, – говорилось в двадцать второй главе, – что если бы птицы и звери умели разговаривать, то жить бы стало интересней. Якобы, они могли бы передавать людям свои наблюдения, так сказать, со стороны; делиться знаниями, о которых люди и понятия не имеют. Это некомпетентное мнение основано лишь на человеческом невежестве и удивительном стремлении считать себя глупее других…».

– Почтенный Гуменах, наверное, знал о чём пишет, – сказал Хольбад, устраиваясь на табурет.

Картинок в трактате не было, поэтому он перелистнул несколько страниц безо всякого интереса. Когда Хольбад дошёл до следующей главы, Кухайм оживился и потыкал клювом в её начало. Там говорилось:

«Однако, существует противоположное мнение, так же хорошо обоснованное, как и предыдущее. Суть второй точки зрения в том, что нежелание узнавать новое свидетельствует о глупой самонадеянности исследователя. Между тем, необходимые знания находятся, что называется, под рукой, стоит лишь спросить о них кошку, собаку, рыбу или птицу…».

Хольбад опустил книгу.

– Никогда не думал, что рыбы умеют разговаривать! – удивился он. – Почитаем, что дальше.

«Особенности знаний животных и птиц состоят в том, что, в отличие от людских, сохраняются неограниченный период времени. Главным образом это касается знаний, хранящихся в птичьей среде.

Это объясняется не только особой памятью пернатых, но и тем, что птицы легко перемещаются над поверхностью земли, многое узнают и сообщают собратьям. Если что-то забудется в одной стае, то, благодаря такому обмену знаниями, сохранится в других птичьих сообществах».