Снейп полежал какое-то время, приходя в себя. Когда его дыхание стало ровным, он оценил обстановку. Приоткрытые шторы — близится вечер, но еще не стемнело. Куры во дворе временами ссорятся из-за какой-то ерунды, мычит корова, в доме тишина. Разные звуки он слышал только в тот день, когда очнулся — значило ли это, что тогда здесь еще кто-то был, а потом Энни предпочла остаться одна, без свидетелей? Кто был в доме, как надолго он исчез, имеет ли этот кто-то над Энни какую-то власть? Как выбраться отсюда? Что из того, что она рассказала, правда? Он действительно маг, волшебник, на что-то способный? Если да, то что ему делать? Быть может, выпросить у нее эту палочку, попытаться все вспомнить? И — волшебница ли она или нет? Как сделать так, чтобы она не выходила из себя при воспоминаниях о какой-то бывшей «любви всей его жизни», которую он не помнит, и стоит ли опасаться неведомых сторонников его несостоявшегося убийцы больше, чем саму Энни?

И в самом ли деле она — Энни, откуда она так много знает о нем? Неужели он был знаменитым настолько, что подробности его жизни стали достоянием всех и вся, или она была близка к нему и сейчас может помочь больше, чем навредить? Может ли она сама быть из тех самых сторонников убийцы?

Постепенно стемнело. Снейп хотел есть и пить, потом у него возникло еще одно желание, в итоге вытерпеть он не смог и решил, что Энни сама виновата.

Сорванное горло снова болело, и Снейп решил попытаться уснуть. Он закрыл глаза и долго лежал, стараясь ни о чем не думать, представляя, что он ребенок, в своей кровати, и мать — неважно, та ли самая могущественная волшебница Эйлин или несчастная избитая замарашка — поет ему колыбельные.

Но сон не шел. Если бы Снейп мог ворочаться, он бы именно так и сделал, но этой возможности он был лишен. Голова становилась каменно-гулкой, стук часов снова колотил как по пустому котлу. Энни играла в жестокие игры — ракетка и мячик, который она отбрасывала в глухую стену, только вместо мячика у нее был Северус Снейп. Привести это все могло лишь к тому, что мячик, испачканный, порванный и уже не нужный, навеки забудут в помойке, где надоедливо вколачиваются в самый мозг старые часы, царствует едкий запах, перебивая вонь пыли и плесени, возле стены валяется сломанный стул, и где-то там существует исчадие ада по имени Энни.

Он так и не уснул этой ночью, промучившись до утра, и только когда совсем рассвело и он перестал что-либо соображать, пришла неразличимая Энни, а вместе с ней — игла, короткий, почти нечувствительный укол и блаженство.

Его разбудил голод, зародившийся еще неведомо какой ночью, а сейчас так и вовсе выжимающий из тела остатки и без того немногих сил. Когда Снейп разлепил глаза, то долгое время не мог сфокусировать взгляд хотя бы даже на потолке, окружающий его тесный мир расплывался и расцветал бледными радужными пятнами. Во рту царила болезненная сушь, и, чтобы вызвать слюну, пришлось сглатывать не один раз. Хотелось почистить зубы — настолько был неприятен вкус гнилой картошки на языке.

Снейп выдохнул, пытаясь очистить рот от вяжущих металлических ноток. Интересно, сколько сейчас времени? Когда он засыпал, свет вокруг уже обратил предрассветную мглу в яркое утро. Сколько же он спал? Пеленка под ним была сухой и вроде бы даже чистой, значит, Энни уже сменила её, пока он спал, и, скорее всего, не один раз. Может быть, сейчас снова ночь? Может быть, Энни заснула? Может быть, в доме еще кто-то есть, и тогда он почти спасен — если сможет добраться до этих людей?

Эта женщина внушала Снейпу ужас, и не только своей то ли граничащей с безумием, то ли уже давно зашедшей за эту черту эмоциональностью, но какой-то абсолютной незыблемостью. Будто бы все в мире происходило именно так, как скажет Энни, и никак иначе. Она сказала, что он — Северус Снейп, и он стал им. Она сказала, что станет его памятью, и даже надсадный женский крик, преследовавший его прошлыми ночами, как будто бы затих. Она захотела увидеть проявление волшебства — и мир дал ей это проявление. Снейп не знал, что должно случаться при произнесении заклинаний, но Энни точно знала.

Волшебство? Почему он ничего не чувствует, когда слышит это слово? Что примечательно, ничего совсем, и это было неправильно. Должна быть какая-то реакция. Если Энни лжет — должно быть отчуждение, если не лжет… Но нет ни отчуждения, ни ощущения… всемогущества? Нет ничего. Даже знания или чувства, что волшебство может спасти его, нет.

Снейп не хотел верить Энни, не хотел хотя бы потому, что она была ужасной. Не внешне, нет. В те минуты, когда она не пыталась причинить ему вред, Энни даже не выглядела отталкивающей. И даже не своим сумасшествием она ужасала, а скорее непредсказуемостью. Откуда-то у Снейпа всплыло воспоминание, сказанное кем-то когда-то где-то, что можно разговаривать даже с террористами, если уметь. Но с наркоманами разговаривать невозможно, их надо брать только силой, не поддаваясь на провокации и жалость.

Это были два слова из прошлой жизни: террорист и наркоман. Снейп не знал, что они значат, и тем более не понял смысла, но принял воспоминание, как оно есть, и это немного успокоило. Хорошо, но теперь ему нужно было встать. Пока Энни спит, может, удастся разведать хоть что-то, что поможет разобраться. А если он не найдет никакой информации, так, может быть, найдет хотя бы еду? А если совсем повезет, то спасется.

Однако встать было сложной задачей. В руке торчала иголка, от иголки к капельнице тянулся длинный тонкий шланг. Пальцы правой руки почти не гнулись, а благодаря плывущим перед глазами цветным пятнам схватить иголку удалось только черт знает с какого раза. Вырвав наконец иголку, Снейп, скуля, скорчился на койке. Если его не хватает даже на то, чтобы справиться с какой-то иглой, то о каком выходе из комнаты может идти речь?

Запоздалый страх пронзил его практически физической болью — с чего он взял, что Энни не заперла дверь? Нужно было встать, чтобы это проверить, но стоило приподнять голову, как шея запылала и перед глазами поплыли черные мошки. Пришлось вернуться в горизонтальное положение. Зато после того, как он освободился от капельницы, головокружение стало ослабевать.

Снейп лежал на спине, дожидаясь, пока прояснится зрение, и вслушивался. Помимо мерного щелканья маятника он не слышал ничего из того, что слышал раньше. Потом залаяла надсадным кашлем собака. Пролаялась и простужено протяжно взвыла, будто от сильной боли.

Снейпа беспокоили непослушные руки и ноги. С такими не получится встать, даже преодолевая боль, а если и получится, то он будет еще более беспомощен, чем на кровати. В какой момент изменит тело, предсказать невозможно, но что он мог сказать наверняка — он не сможет бежать, драться, выживать…

«Палочка, — осенило вдруг Снейпа. — Если я действительно волшебник, я должен найти эту палочку. Чья бы она ни была и как бы тяжело мне ни давались эти проклятые… заклинания».

Двигаться было еще сложнее, чем в прошлый раз, и Снейп решил, что это не только из-за вынужденной неподвижности, но и из-за того, что вливала в него Энни. Снейп согнул левую ногу, затем правую, и через два-три сгибания ощутил легкое тепло в мышцах. Теперь пришел черед рук. Как и прежде, Снейп потерял счет времени, возвращая себе тело, но добиться того, чтобы пальцы слушались идеально, не получилось. Но они хотя бы перестали быть жесткими и чужими, будто клешни экскаватора.

Снейп зацепился за это слово. Экскаватор. Что это? Что-то громоздкое, тяжелое, какой-то огромный механизм. Где он видел его? В воспоминании, связанном с этим словом, резко пахло чем-то эфирным, и чей-то голос орал: отвали с дороги, сопляк, и ухо пылало от затрещины. Отец? Его отец работал на стройке?

Желудок сжался в болезненный ком, страдая от собственной пустоты. Преодолевая слабость, стараясь не потерять равновесие, Снейп медленно сел, помогая себе ослабевшими руками, и окинул взглядом комнату. Ничего особенного он не увидел. За время его сна ничего не изменилось, разве что сгустилась темнота и очертания мебели теперь еле угадывались. Голова по-прежнему была прикована к телу, и это мешало, но, по крайней мере, шея не разрывалась, боль можно было игнорировать, и это было хоть слабым, но утешением.