– А что ж, очевидцев-то вы опросили?

– А то как же. Да только никто особливо ничего не видал: прохожих в такую жару почитай не было, а кто в вагоне был, те только и углядели, как кто-то шарахнулся поперёк путя. Но рядом не было никого, сам он сиганул-то, это и вожатый, и те, кто спереди ехал, показали. Я их адреса и фамилии записал, всё как полагается, знамо дело.

– Молодец. А скажите-ка мне, Старостин, крови-то, – подался вперёд Филиппов, – крови много было?

– Знамо дело, а как же, чай живого человека колесами железными раздавило, крови довольно. Прямо скажем, лужа натекла.

– А не заметили ли вы, он весь в луже лежал? От головы до ног?

– Да ну как, вашбродь? Он же аккурат поперёк рельсов распластался, вот кровь-то вниз по ним да промеж их и стекала, должно, до самого моста. А голова и ноги снаружи оказались, туда почитай ничего не попало, даже лицо почти чистое было.

– А обувь его на ногах осталась? Не соскочили штиблеты?

– Никак нет, вашбродь, чинно в башмаках лежал.

– Спасибо, голубчик, ступайте.

Когда городовой, козырнув, вышел, он обернулся к Свиридову.

– Что скажете, Александр Павлович? Не странно ли?

– Обувь? – выдохнул тот с папиросным дымом.

– Именно, голубчик. Вы ведь тоже заметили? На подошвах у нашего самоубийцы и на левом носке ботинка тёмные пятна, очень уж кровь напоминающие. И кровь эта вряд ли его. Я готов допустить, что брызги могли попасть ему на носок, но на подошвы?.. Он должен был лежать в луже крови с ногами, ну или ботинки должны были в ней находиться. А Старостин утверждает, что покойный обуви не терял, да и лужи возле его ног тоже не было. Да я ещё при осмотре обратил внимание: ни брюки, ни ноги ниже колен не запачканы. Вот увидите, вечером в отчете господина доктора мы с вами прочтём о том, что наш незнакомец незадолго до своей кончины потоптался в месте, которое должно будет заинтересовать сыскную полицию.

В дверь снова постучали. На этот раз в кабинет вошёл тот самый капитан Ермолин, а за ним молодой худощавый юноша лет двадцати в студенческом сюртуке.

– Владимир Гаврилович, – доложил капитан, – вот, Владимира Владимировича доставили, как Вы просили.

– Спасибо, господин капитан. Ступайте, но, если придётся отлучиться, предупредите меня, в вас ещё может возникнуть нужда. Здравствуй, Володя, садись.

Молодой человек коротко кивнул Свиридову и сел напротив отца. Беглого взгляда на двух Владимиров Филипповых было довольно, чтоб понять, что перед вами отец и сын, единственно старший в силу возраста и степенного положения был более грузен, усат, а в чёрной шевелюре уверенно поселилась седина.

Надо отметить, что в последнее время между отцом и сыном наметилась некая холодность, инициированная в первую очередь последним. Филиппов-старший списывал это на изменение окружения сына – тот начал учёбу в Университете, и, само собой, новая бытность частично вытеснила семейные отношения. Владимира Гавриловича, конечно, несколько печалило такое положение дел, но он мудро – как ему казалось – решил не выяснять отношений и обождать, пока новые впечатления утратят свою свежесть. Тем более, что в Университете Владимира-младшего хвалили (грешен отец, не сдержался, заехал в альма-матер, переговорил с некоторыми старыми знакомцами), и поводов для серьезного беспокойства вроде бы не наблюдалось. В общем, действовал Филиппов по всегдашней мужской привычке – мол, само собой всё образуется. Потому и сейчас, глядя в настороженно-колючие, готовые к дерзости глаза сына, невольно медлил.

– Владимир… Нам с Александром Павловичем нужна твоя помощь… Видишь ли… Нам кажется, что с одним из твоих знакомых произошло несчастье…

Молодой человек продолжал настороженно смотреть на отца, лишь, казалось, плечи чуть поникли, и поза стала немного свободнее.

– Я хочу попросить тебя о не очень приятном одолжении. Нам важно выяснить личность трагически погибшего сегодня утром человека, и мне кажется, что ты можешь нам помочь…

– Я? Почему я?

– Среди его вещей был найден листок с именами. В том числе и с твоим.

***

Между тем, ближе к вечеру в полицейской части стало гораздо многолюднее, поэтому в покойницкую приходилось уже чуть ли не плечами прокладывать себе дорогу. В коридорах сидели заявители, сновали курьерские, деловито передвигались приставы. На первом этаже, почти на самой лестнице в подвал, делегация чуть было не столкнулась с караульным, сопровождавшим молодого человека в приличной одежде, но слегка помятого вида, как если б он спал не раздеваясь, и с сильным запахом вчерашнего веселья. Филиппов-младший задержал взгляд на конвоируемом, но тот молча прошествовал мимо, не поднимая глаз.

Картина, представшая перед ними в морге, мало чем отличалась от послеобеденной: доктор так же мыл руки, видимо, закончив свою работу, и только самоубийца был накрыт простынёй полностью, с головой.

– Володя… Я ещё раз извиняюсь за то, что вынуждаю тебя участвовать в этой неприятной процедуре, но ты можешь существенно облегчить нам труд. – Владимир Гаврилович откинул с лица покойного покрывало.

– Это он его, да? – взгляд юноши застыл на бледном, почти белом лице.

– Кто?

– Мазуров. Мы встретили его на лестнице.

***

Рассказ про Мазурова занял у Владимира всего несколько минут, но имел весьма значительные последствия.

– Они с Сергеем очень дружны были. Ну, так говорили. Этот человек на столе – Сергей Зимин. Он несколько лет назад окончил Университет и остался преподавать. А Мазуров был его студентом. По слухам, они состояли в каком-то политическом кружке. Я не знаю подробностей.

– Владимир Владимирович, почему вы решили, что этот Мазуров убил Зимина? Они враждовали? – Свиридов внимательно смотрел на юношу, но тот по-прежнему не отрывал взгляда от лица лежащего на столе человека.

– Не совсем. Они дружили, я же говорил. Мы не были коротко знакомы, но часто виделись в Университете, пересекались на учебных судах. И между тем, я пару раз становился свидетелем их ссор. И мне кажется, что ссорились они из-за женщины.

– Любовный треугольник?

– Не то что вы думаете. У Мазурова есть сестра. Я видел их несколько раз вместе, он нас представил друг другу, но я не уверен, что правильно запомнил имя. По-моему, Надежда… И несколько дней назад я стал невольным свидетелем их ссоры. Они ругались в коридоре. Мазуров требовал, чтобы Зимин отстал от его сестры, что она слишком молода и не осознает всей серьёзности… чего-то, какого-то дела. А Сергей что-то говорил про единство помыслов и родственность душ. Я думаю, речь шла как раз о какой-то политической… активности. Мазуров схватил Сергея за пиджак и крикнул, что он не позволит вовлечь в дело сестру, и пусть Зимин не надеется, он готов помешать ему любыми средствами. Я не стал слушать дальше, вернулся в аудиторию. Ведь они могли решить, что я шпионю за ними.

Филиппов качнулся на носках, в задумчивости подошёл к соседнему столу и, откинув простыню со второго тела – доставленной ночью убитой – подозвал сперва Свиридова. Тот взглянул в лицо, и брови его в удивлении поползли вверх.

– Володя… Эта не та самая девушка?

Всё, произошедшее после этого вопроса, можно описать одним словом – медленно. Медленно повернулась голова Владимира, медленно кивнула сверху вниз и медленно сам юноша опустился на пол. Сознания он не потерял, но взгляд его стал абсолютно пустым.

***

ПЕТЕРБУРГ. По отчету главного управления по казенной продаже питей, общее потребление в минувшем году составило 89 542 447 ведер, стоимостью в 759 675 278 рублей, превысив потребление в 1909 году на 6,19 процента. Среднее душевное потребление составило в отчетном году 12 бутылок, понизившись на 0,02 ведра против предшествующего года; максимальным душевным потреблением отмечены столичные губернии, Петербургская и Московская, где оно превысило 30 бутылок.