***

Ты ловишь себя на мысли, что не согласна с некоторыми определениями в целом и со многими в частности. Эббот говорит: «Хостел», но ты поправляешь: «Больничные боксы». Конечно, будучи достаточно благоразумной, ты допускаешь замечание лишь в мыслях.

Что не спасает от крупных мурашек, бегущих вдоль позвоночника, когда ступаешь по коридору тренировочного крыла и по левую руку от тебя расположены те самые пять боксов.

Не нужно стучать — двери ровно на треть состоят из противоударного стекла и никогда не запираются. Но всё же ты трижды ударяешь костяшками в косяк, прежде чем переступить порог.

Он на тебя не смотрит. Никогда. За два месяца, что Борн провёл в тренировочном боксе, ты даже не узнала, какого цвета у него глаза. Хотя, конечно же, это враньё. Они серо-синие. Спокойно и строго взирающие на тебя с фотографии в личном деле.

— Добрый день, мисс Парсонс, — продолжая изучать швы между плитками, устилающими пол, говорит Борн.

— Но… как вы узнали, что это я? — а вот ты начисто забываешь о приветствии.

— Только вы стучите, перед тем как войти.

Ты переминаешься с ноги на ногу, ожидая вежливого приглашения присесть, хотя знаешь, что его не последует. Чувствуешь неловкость, размышляя, где тебе лучше разместиться — рядом с ним на не застеленной кровати — слишком фамильярно, а единственный в помещении стул занимает тренировочный костюм Борна.

— Я хотел бы закончить с этим как можно скорее, — нотка стали звучит в обыкновенно равнодушном голосе. Ты принимаешь решение в пользу стула, без разрешения перекладывая одежду Борна на тумбочку.

— Сегодня только стандартный опросник. Следует проставить галочки или какие-либо другие графические знаки в окнах ответов, кажущихся вам подходящими.

Он молча протягивает руку, когда ты всё ещё неловко возишься с папками, выискивая незаполненный бланк.

И несколько белых птиц-листов на миг замирают в воздухе между вами. В моменте заканчивается воздух, когда Борн впервые за всё время, что ты его знаешь, говорит что-то, не относящееся к обычным вопросам. Тем, что ты задаёшь.

— Я не сплю уже третьи сутки подряд…

«…ряд — …яд» многократным эхом отражается в мозгу, когда ты разыскиваешь среди многих алгоритмов действий единственно верный.

— С чем это связано?

— Очень болит голова. Обычные обезболивающие не помогают. Я перетряхнул всю аптечку.

Ты замолкаешь на минуту, снова путаясь в определениях. Есть понятие «инструкция», в противовес которой выступает «жалость». Вопрос заключается в том, насколько легко тебе дастся нарушение правил. И ты взвешиваешь на чашах внутренних весов целые конструкции: «заручиться доверием Борна» и «получить побочный эффект», когда рука уже тянется к полупустому блистеру, что всегда носишь в кармане.

— «Релпакс»*, — говоришь ты ему, протягивая упаковку. — Одна таблетка способна купировать приступ, но при условии, что причина спазма — мигрень. Проблема в том, что я не знаю, как препарат поведёт себя в сочетании с назначенным вам курсом.

— Что это? — в голосе фонит недоверие, но пальцы Борна уже тянутся к упаковке.

— Средство из группы триптанов.** Лично мне помогает. Ваше право — попробовать.

Он тянется за стаканом воды, а ты обводишь взглядом комнату, изученную вдоль и поперёк, абсолютно повторяющую ещё четыре, находящиеся за стеной.

Стоп.

Взгляд цепляется за странный предмет на кровати. Что-то чужеродное обстановке и заставляющее мозг включиться только тогда, когда вырвавшиеся изо рта слова опережают:

— Шахматы? Вы играете в шахматы, мистер Борн?

Он отставляет пустой стакан в сторону и косится на небольшую — дюймов шесть по стороне — доску с аккуратно расставленным чёрно-белым войском, готовым сойтись в вечном сражении.

— Эббот лично дал разрешение оставить шахматы, — коротко отвечает Борн и вдруг, совершенно неожиданно, поднимает на тебя взгляд.

Больше синие, чем серые, на бледнокожем, вспоротом оврагами преждевременных морщин лице глаза смотрят внимательно. Глубокая складка между бровями, такими же тёмными, как и волосы. Вот только причёска слегка разбавлена соляными разводами седины у висков. Личное дело говорит — ему двадцать семь, ощущения спорят — сорок.

— А вы? Вы, мисс Парсонс, играете в шахматы?

Он впервые смотрит, и во взгляде заинтересованность. Такая, что ты вынуждена подбирать слова, точно настройщик — верную ноту.

— Отец научил, затем несколько лет занималась в специализированной школе. Ничего необычного, но до сих пор люблю поиграть на досуге.

И Борн осторожно, точно бедняк великую драгоценность, пододвигает к тебе доску:

— Сыграем?

Пальцы тянутся к пешке «e», но упираются в барьер мужской ладони.

— Я не говорил, что готов уступить белые фигуры. Тяните жребий.

…

В итоге ты, как всегда, играешь чёрными. В дебет ты можешь записать, что впервые увидела улыбку на его лице. Ну, или, во всяком случае, её подобие. Кредит — «Королевский гамбит»***, в котором ты откровенно слаба.

Вы делаете всего шесть ходов, когда он откладывает карандаш, которым выводит нотацию.****

1. e2-e4 e7-e5

2. f2-f4 e5:f4

3. Cf1-c4 Фd8-h4+

4. Kpe1-f1 b7-b5?

5. Cc4:b5 Kg8-f6

6. Kg1-f3 Фh4-h6

Почерк аккуратный, несколько угловатый. Психолог в тебе машинально отмечает, что Борн уравновешен, но не лишён эмоций, шахматист уже размышляет над ситуацией на доске, а человек видит, что щёки Борна побледнели ещё сильнее.

— Я просто не умею играть быстро, — оправдывается он, подразумевая — очевидно — совершенно иное.

— Мистер Борн, вам лучше прилечь. Лекарство подействует в течение часа. Попытайтесь расслабиться. А партия… мы можем закончить в следующий раз.

***

Ты готова сдаться и принять определение «день сурка», когда проверяешь список дел в заметках. Не доверяя увиденному, листаешь ежедневник, поворачивая время вспять. Твои рабочие обязанности больше напоминают алгоритм программы кофейного автомата или робота. Досадуя, прикусываешь карандаш и смотришь в открытое окно.

Шум дождя заглушает шаги визитёра, которому не назначено. Впрочем, Эбботу и не требуется записываться к тебе на приём.

Взгляд начальника серьёзен и остр так же, как и стрелки идеально наглаженных брюк, порезаться можно. Ты думаешь об образах и конкретике, когда, неловко выбираясь из-за стола, приветствуешь Эббота.

Фраза, брошенная вскользь, приводит тебя в чувство, но лишь вторая клеймит сознание, оставаясь в нём яркой вспышкой надолго.

— Борн готов к выполнению оперативных заданий, мисс Парсонс.

— Он смог?

— Он разрядил ему в голову полную обойму.

Ты снова опускаешься в рабочее кресло, впиваясь в подлокотники ногтями. В теории всё звучало лучше, получив результат — агента — машину для убийств, ты понимаешь, что границы применения подобного оружия грандиозны, но молчишь. Потому что это — разумное решение, а звёздно-полосатый флаг на столе перед тобой всегда вовремя напоминал о долге перед государством. Такой тебя воспитали.

— То есть моя роль в проекте завершена? По отношению к Борну?

— Напротив, всё только начинается. Вы, мисс Парсонс, знаете тех, с кем работали, лучше всех остальных. Высокий совет предполагает, что лучшего кандидата на роль куратора и логиста в проекте Тредстоун не найти. Уверен, что вы не станете возражать.

И ты не возражаешь. Подобная формулировка в ЦРУ тебе не по статусу. Особенно по отношению к Эбботу.

…

Ты почти не разговариваешь с Борном, исключая моменты, когда «ведёшь» его на задании. Это кажется дурным сном или компьютерной игрой, где в конечном итоге кто-то погибает. Чтобы сохранить рассудок, ты убеждаешь себя, что операция и есть игра.

Но ловишь себя на молитве, чтобы жертвой в конце оказался не Борн.

Аминь.

Да и времени на оценку собственных поступков, признаться, нет — в оставшиеся дни ты занимаешься подготовкой остальных агентов. Все они жалуются на бессонницу и головную боль, но ты вместе с ними чувствуешь себя балансирующей на грани.