Класс наш был разбит на звенья, которые назывались «звездочки». Звездочки дежурили, соревновались в успеваемости, сборе макулатуры, металлолома и другой ерунды. Среди прочего Антониной было введено правило, что дежурная звездочка на большой перемене должна показать мини-концерт: подготовить сценку, загадать какие-нибудь загадки или продекламировать стишки.

Помимо нашей «Святой Троицы» в пятую звездочку входил еще один деятель, но он постоянно болел, так что я даже не запомнил его имени. Кроме того, его скоро вообще перевели в другую школу. К нам несколько раз пытались сунуть еще кого-то, но обычно на следующий же день в школу прибегали всполошенные родители несчастного и категорически возражали против того, чтобы их любимое чадо находилось в компании таких отъявленных негодяев, как мы. В конечном итоге попытки разбавить наше звено кем-то еще были оставлены, и мы припеваючи жили втроем, не особо заморачиваясь на то, что в остальных звездочках было аж по пять человек.

Как-то раз мы дежурили. Вытирать доску и мыть после уроков пол – специальной подготовки не требует. Но концерт следовало подготовить заранее, чего мы, само собой, и не подумали сделать. Казалось бы – ну и черт с ним. Но не тут то было. У Антонины имелось правило: если дежурство оказывалось плохим (то есть не нравилось ей лично), то те же самые люди продолжали дежурить на следующий день. Помню, как-то раз мы дежурили целую неделю, при этом достали Антонину так, что она махнула рукой и назначила дежурить следующих по списку, так от нас ничего не добившись. Однако в этот раз перспектива дежурить неделю нам не улыбалась, поэтому мы остались в классе на перемене, предшествующей большой, и стали думать, что делать.

После непродолжительных дебатов мы решили поставить сценку. Ничего ярко-драматического нам в голову не пришло. Вспомнили анекдот. Про Чапаева. Его и решили поставить.

Анекдот был такой.

Прибегает Петька к Василию Ивановичу.

– Василий Иванович! Белые в лесу!

– Садись, Петька, выпьем.

Выпивают.

Прибегает Петька опять.

– Василий Иванович! Белые у околицы!

– Садись, Петька, выпьем.

Выпивают.

Прибегает Петька еще раз.

– Василий Иванович! Белые в деревне!

– Садись, Петька, выпьем.

Выпивают еще.

Петька входит в избу.

– Василий Иванович! Белые во дворе!

– Петька, ты меня видишь?

– Нет.

– Я тебя тоже. Хорошо замаскировались!

Анекдот был незатейливым, но нам казался очень смешным.

Я играл Василия Ивановича, Долинин – Петьку, Чепцову как самому ленивому досталась бессловесная роль охранника. Надо сказать, разыграли мы все довольно артистично. Долинин перед последней репликой долго шатался, потом упал на пол и произнес ее уже из лежачего положения. Класс дружно смеялся. Смеялась и Антонина, сотрясаясь всеми частями своей объемистой фигуры. Стул, на котором она сидела, вздрагивал и, казалось, вот-вот развалится под тяжестью непомерного груза. Наконец все отсмеялись.

А дальше произошла метаморфоза. Выражение лица Антонины как-то сразу поменялось на противоположное. Словно какой-нибудь знаменитый мим вроде Ингибарова или Марселя Марсо, она мгновенно перешла от одной эмоции к другой. Буквально за пару секунд от былого добродушия не осталось следа. Лицо Антонины приобрело свирепое и патриотически-непреклонное выражение.

– А вы знаете, кто такой Василий Иванович Чапаев? – возвысила она свой зычный голос.

Естественно, мы знали, кто это такой. Фильм смотрели, а анекдотов о нем тогда не рассказывали разве что грудные младенцы. Но, судя по всему, вопрос был риторическим и не требовал ответа.

– Василий Иванович Чапаев – это герой Революции и Гражданской войны! – продолжила Антонина. – Он погиб, защищая завоевания…

Речь продолжалась минут десять. Класс затих, настроение масс мгновенно поменялось, все смотрели на нас уже с немым осуждением.

Итогом митинга, в который стихийно превратился наш «перфоменс», явился вызов родителей в школу. Надо признать, родители отнеслись к моим очередным художествам довольно лояльно. Конечно, сделали выговор, чтобы в дальнейшем все же вначале думал, а потом делал. Затем, запершись у себя в комнате, ржали чуть ли не полчаса.

Через день на перемене ко мне подвалил Колобков и с видом белого господина, протягивающего папуасу стеклянные бусы, всучил мне книжку под названием «Орлята Чапая». «Вот, – сказал он, – почитай. Полезно будет». Книжку я взял. Она даже валялась у меня дома где-то с неделю, после чего, так и не удосужившись прочитать, я выкинул ее на помойку.

Чтение книг вообще в классе поощрялось. Но только правильных. Антонина со своей стороны, как могла, просвещала учеников. В качестве награды за хорошие учебу и поведение она на переменке читала вслух книгу Голубевой «Мальчик из Уржума», назидательную синюю пакость, которую я втайне мечтал стащить у нее со стола и торжественно утопить в туалете. Мальчиком из Уржума был один из предводителей партии большевиков – С. М. Киров. Находясь в благодушном настроении, Антонина, заслышав звонок с урока, обычно брала со стола книжку и, держа ее в руке, обращалась к классу:

– Ну, что, пойдете на перемену, или почитать вам?

– Почитайте нам лучше «Мальчика из Уржума!», – тут же принимались плаксивыми голосами просить девочки-отличницы и гундеть мальчики-любимчики.

Антонина, поломавшись сколько положено, открывала книжку и начинала с выражением читать нудную тягомотину.

Надо сказать, этот бездарный спектакль меня всегда напрягал. И вот однажды после вопроса, чего мы хотим больше – идти на перемену, или же слушать «Мальчика из Уржума», я заявил, что хочу на перемену, а остальные пусть слушают книжку. В классе повисла мертвая тишина. Словно посередине всеобщего благолепия внезапно выскочил черт из коробки, или прямо из воздуха материализовалось привидение. Провожаемый злобным взглядом Антонины и вылупленными от изумления глазами одноклассников, я встал и не торопясь вышел за дверь. Зачем я это сделал, понятия не имею. Но приятно было неимоверно.

Ясное дело, пряников и подарков к Новому году от Антонины ждать после этого не приходилось. Если она и раньше меня не очень любила, то теперь вовсе превратилась в злобную фурию, сделавшей одним из своих главных приоритетов выискивание любых способов максимально отравить мне жизнь. Вполне отдавая себе отчет, что высшая для меня оценка на любом уроке (независимо от предмета, поскольку их все, кроме физкультуры, преподавала Антонина) – это тройка, я не особо парился с выполнением домашних заданий. Да и какой смысл был в приготовлении чего-либо, если доходило буквально до смешного? Как-то раз меня вызвали отвечать. Тему я знал хорошо, поскольку внимательно слушал на прошлом уроке. На память я никогда не жаловался, а потому воспроизвел все, что говорила Антонина, довольно точно.

Хмыкнув под нос и покачав головой (мол, ничего другого я и не ожидала), Антонина поставила мне тройку, после чего вызвала Клушина – дополнять мой ответ. Тот почти слово в слово повторил то, что я сказал минуту назад. Антонина, покивав, вывела в журнале пятерку. Подлог был настолько очевидным и наглым, что я не вытерпел:

– Но я ведь все это только что сказал!

Антонина словно именно этого ждала, так как тотчас повернула ко мне усмехающуюся толстую физиономию. Затем обратилась к классу:

– Кто считает, что это не было сказано раньше?

Весь класс послушно поднял руки. Антонина выдержала паузу.

– Останешься сегодня после уроков и выучишь тему как надо.

– Я не могу сегодня, – ответил я с места.

– Надо вставать, когда говоришь с учителем! – рявкнула Антонина. – То, что ты остаешься после уроков, обсуждению не подлежит.

Честно говоря, я очень надеялся, что Антонина забудет свою угрозу до конца уроков или хотя бы отвлечется на что-то и даст мне возможность улизнуть. Но не тут-то было. Едва прозвенел звонок с последнего урока, Антонина встала у классной двери, словно фашистский танк на узкой горной дороге, так что проскочить мимо не было никакой возможности. Наконец в классе остался я один. Антонина прошествовала к столу и поместила свой объемистый зад на жалобно пискнувший стул.