В школу меня определили находившуюся довольно далеко от дома. Школа была «с преподаванием ряда предметов на английском языке», что по тем временам считалось весьма престижным. Туда меня ежедневно на троллейбусе возила бабушка. Сопровождала она меня месяца полтора, а потом я самостоятельно преодолевал означенное расстояние, распихивая пассажиров в троллейбусе громоздким ранцем и волоча за собой на веревке холщовый мешок со сменной обувью. Именно тогда, в первом классе, я и сделал открытие, оказавшее влияние по меньшей мере лет на семь моей последующей жизни.
В классе я слыл тихоней. Под неусыпным руководством матери я делал домашние задания, читал книжки и вообще – постигал школьную премудрость. В результате был круглым отличником и тютей, которого было грех не шпынять. Однако в один прекрасный день произошло следующее. Был у нас в классе один толстый тип по фамилии Зимаков, который постоянно всех задирал. Его побаивались, причем даже не из-за слоноподобной внешности и явного превосходства в весовой категории, а в основном из-за того, что тетка у него была завучем школы и он чуть что – сразу бежал к ней жаловаться. Не помню уж по какой причине, но во время перемены он принялся приставать ко мне. Как учили взрослые, я пытался не обращать внимания, но получалось это плохо. Наконец что-то во мне щелкнуло, я поднялся и, точь-в-точь как видел в каком-то фильме, схватил отморозка за шиворот и с силой кинул через выставленную вперед ногу. Дело было в классе, и тот со всего размаху шлепнулся в проход между партами. А затем произошло и вовсе чудо. Свин поднялся, развернулся и с ревом бросился вон из класса – по всей вероятности, жаловаться своей тетке. Я буквально обалдел. Оказалось, все очень просто! Даже быть сильнее не обязательно.
Это открытие поразило меня. Помню, я понуро стоял перед классом, пока тетка-завуч стыдила меня за безобразное поведение, а свин злобно смотрел из-за третьей парты. Но внутри меня все ликовало, все было переполнено совершенно новым, ни с чем не сравнимым чувством абсолютной свободы.
Авторитет мой среди одноклассников после описанного случая сильно возрос, но воспользоваться этим у меня не вышло, поскольку почти сразу после Нового года мы переехали на новую квартиру. Определили меня в другую школу (тоже английскую), находившуюся на улице Правды. Входить в новый коллектив, где уже успели сложиться определенные взаимоотношения, всегда непросто, но в этом случае все оказалось еще сложней. Классная руководительница брать нового ученика в класс не хотела, мотивируя это тем, что у нее и так «комплект». Тогда мать пошла к директору и пригрозила, что пожалуется в РОНО на то, что они не берут ребенка, относящегося к их району. В результате директриса надавила на классную, и та была вынуждена пойти на попятную. Знала бы моя маман, чем это обернется, думаю, вряд ли бы стала так упорствовать.
Новая классная руководительница была дама пожилая, что называется сталинской закалки. Звали ее Антонина Васильевна, и она носила гордое звание заслуженный учитель СССР. Мы были ее последним классом: выпустив нас в среднюю школу, она собиралась уходить на пенсию.
Структура класса, поддерживаемая Антониной, была предельно проста. Во главе стояли ее «любимчик» Вова Клушин и его приятель Саша Колобков. Оба были из «мажоров», так как родители их занимали какие-то важные должности и постоянно разъезжали по заграницам. В Антонине вообще удивительным образом уживались партийно-коммунистическая правоверность и униженное заискивание перед начальством. Естественно, с теми, кого она считала ниже себя, она не особо стеснялась ни в средствах, ни в выражениях.
Помню, как-то раз мы разбирали по составу слова. Приставка, корень, суффикс и так далее. И нам попалось слово «рабочий». Тот, кто отвечал, выделил все слово как корень. Я поднял руку. «Я думаю, – начал я свой ответ, – что здесь корень „раб“, потому что однокоренными словами со словом „рабочий“ являются слова „работа“ и „заработок“»… Договорить я не смог, поскольку Антонина вскочила со своего места. «Нет! – внезапно завизжала она. – В нашей стране нет рабов!» После этого она завела нудную лекцию об отцах и дедах, которые отдали жизнь за свободу, равенство и социальную справедливость. При этом она испепеляющим взором сверлила меня, а весь остальной класс осуждающе кивал головами. Так я впервые с удивлением узнал, что правила русского языка тоже могут иметь идеологическое измерение и даже являться оружием в руках наших заклятых врагов. О напряженной международной обстановке нам периодически делали доклады. Называлось это мероприятие «политинформация». По понедельникам на большой перемене к доске выходил самолично Клушин и зачитывал по тетрадке, исписанной ровным убористым почерком, что за неделю в мире натворили злобные капиталисты. В кармане при этом у него, как правило, лежала буржуйская жвачка, а в пенале – заграничные ручки, карандаши и ластики.
В первый же день моего появления в классе Клушин подошел ко мне в сопровождении Колобкова. По-хозяйски сграбастав мою тетрадку и пробормотав: «Ну-ка, покешь оценочки», принялся ее листать. В тетрадке были одни пятерки, и, похоже, это не понравилось Клушину, который был в классе лучший ученик.
Через неделю мы убирались в помещениях для занятий и их окрестностях. Клушин пришел позже всех и тут же начал распоряжаться – кому куда встать и что делать. Все уже были чем-то заняты, но, несмотря на это, безропотно подчинялись Клушину и принимались исполнять его указания. Когда дошла очередь до меня, я ответил, что уже занимаюсь вполне определенным делом и не собираюсь никуда перескакивать. На нахрапистые крики Клушина я просто послал его подальше. Некоторое время он пристально смотрел на меня, но потом, решив не связываться, молча отошел в сторону. Так началась вражда, которая с переменным успехом продолжалась вплоть до окончания школы.
В смысле успеваемости я очень быстро скатился вниз, хотя и закончил первый класс еще будучи отличником. Если я отвечал у доски и мой ответ был исчерпывающим, Антонина всегда спрашивала у остальных, есть ли дополнения. К моему удивлению обязательно кто-то поднимал руку и повторял то, что я уже в своем ответе говорил. При этом Антонина кивала головой, и создавалось впечатление, что это очень важное и ценное дополнение. Если же у доски отвечал кто-то другой, и я поднимал руку, чтобы что-то добавить, Антонина выслушивала все с кислой миной, а потом говорила, что это либо уже сказали, либо это не имеет совершенно никакого значения.
Как-то раз в газете я увидел статью о том, что умер знаменитый герой гражданской войны Буденный. Меня удивило, что легендарный военачальник, современник еще Ленина и Дзержинского, дожил до наших дней. На следующий день как раз был понедельник, и на большой перемене должна была состояться политинформация. Дождавшись, пока Клушин закончит читать по тетрадке свои сообщения, я поднял руку и сказал, что произошло еще одно важное событие. Далее – сообщил, собственно, новость. Антонина выждала мхатовскую паузу, после чего спросила, обращаясь к классу: «А теперь скажите, кто об этом знал». Все единодушно подняли руки, причем больше всего меня удивило, что руки подняли даже те, кто не только никогда газет не читал, но даже не смотрел новостей по телевизору.
Поскольку все предметы на протяжении всех трех лет начальной школы преподавал один учитель, не было ничего удивительного в том, что уже во втором классе я из отличника превратился в двоечника.
Под дудку Клушина я плясать категорически не хотел, а единственными, кто не входил в число «прихлебателей» Клушина и компании, были два двоечника и лоботряса – Чепцов и Долинин. Чепцов был маленьким и хитрым, Долинин – здоровым и глупым. Вполне логичным стало то, что я примкнул к ним. Очень скоро мы стали практически неразлучны, за что получили негласное прозвище «Святая Троица». Второй и третий класс ознаменовались для меня множеством драк, разбитыми стеклами и носами, двумя попытками выгнать меня из школы, а также почти постоянными вызовами родителей к классному руководителю и директору (предки, правда, очень скоро попросту наплевали на эти вызовы и никуда не ходили).
