Несколько мгновений в зале не было слышно ни звука. Наконец хлопок в ладоши порвал магическое безмолвие. К нему присоединились несколько других, немного робких поначалу рук, и вскоре весь зал охватили бурные аплодисменты. Люди вставали со своих мест, выкрикивали похвалу оратору. Мигит и сам аплодировал. Но на этот раз, он понял это с легким холодком в груди, это было искренне.

***

А ведь я давал присягу — вдруг вспомнил Мигит. Я присягал на верность Авантийской империи, ее народу и королю. Так кто я теперь? Все еще верный слуга короны? Или не совсем?

Он сидел на диване в гостиной, обдумывая произошедшее.

Речь Саладея Дарды произвела фурор среди чиновников и акционеров заморской компании. Несгибаемая уверенность в громких словах Дарды приводила людей в экстатическое состояние, и уж после такого явно никто не жалел о вложенных в предприятие деньгах. Саладей Дарда, как оказалось, был из тех людей, которых принято называть прирожденными лидерами. Сила духа таких людей настолько велика, что они легко, сами того не осознавая, делятся ею со всеми окружающими, покрывая их аурой своего покровительственного могущества и уверенности в своих силах. В те минуты, когда весь зал, опьяненный выступлением Дарды, утопал в аплодисментах, Мигит вообще не мог думать ни о чем кроме неминуемого успеха. Просто не могло быть ничего важнее этой волшебной идеи необъятного могущества, которое предстоит построить огромными усилиями, совместным трудом сотен и тысяч человек, соединенных общей идеей. Не имело значения ничего кроме этой мысли — основать собственную страну и превратить ее в могущественную империю!

Но теперь гости особняка Иеразии Галивалла разъехались, убыл и сам Дарда. И, по всей видимости, забрал с собой свою магию, которая пьянила и туманила разум. А в голову начинали заползать самые разные мысли. Особенно запомнилось Мигиту то, как Дарда без тени сомнения вещал, что Заморская компания сама по себе превратится в государство, равное Авантии и любому другому.

За такие слова раньше вешали по обвинениям в сепаратизме и неуважению к короне. История запомнила случаи, когда отважные и честолюбивые мореходы собирали людей, покупали корабли и отправлялись на острова Моря Цепей, чтобы создать там свои собственные независимые государства. И все-то у них для того присутствовало — и деньги, взятые в кредит у частных банков, и благодатная плодородная почва теплых островов, и, конечно, безграничный энтузиазм. Да вот только кончились все эти затеи одинаково — карательными походами под эгидой стран, с чьими владениями граничили самопровозглашенные государства. Города самозваных островных государей были сожжены и разрушены до основания, прокляты церковью как богопротивные разбойничьи притоны, оскверняющие эйясианскую цивилизацию. Руководители островных государств, если попадали в плен, то после определенного времени, за которое с ними, по смутным слухам, работали талантливые люди, сознавались в страшных грехах, в том, что занимались разбоем, покровительствовали пиратству, привечали в своих городах бандитские шайки и пиратские суда, насаждали в своих землях насилие и безумное распутство, творили страшные и противные оргии, устанавливали дикие, безобразные и варварские обычаи, славили злых духов, поклонялись дьяволу, совершали человеческие подношения и колдовские обряды, в общем, превращали свои вотчины в царство греха и позора, которые каждый верный богу и короне человек обязан мечтать стереть с лика земного.

Потому-то такие предприниматели давно стали историей. Пусть Авантийцы и Сангриты, два народа, подтвердившие друг перед другом свои права распространять свое владычество в новых землях, и были заклятыми, смертельными врагами, был также кое-то еще, кого они ненавидят даже больше, чем друг друга. Мировые империи очень ревностно относились к своему праву владеть территориями в новых землях, и на дух не переносили никаких своевольных выскочек. А разбирались они с ними споро и резво, позабыв на время даже о непреодолимых междуусобных разногласиях.

И все, вроде бы, привыкли к тому, что не стоит перечить такому укладу. Никого особо не тревожило то, что из тысячи островов освоены не более сотни. Дело освоения выглядело рисковым и без влияния государственной власти, потому как кредитов под такое предприятие банки научились не давать, а люди научились понимать разницу между разбоем (за который можно в не самом плохом случае отсидеть срок в тюрьме и выйти на волю) и политическим преступлением (за которое головы на плечах не сносить ни при каком исходе), и заметно охотнее шли даже в пираты, нежели под покровительство тех, кто намерен разжиться своим островом. А теперь вдруг, сама имперская Заморская компания, решила возродить давнюю традицию ставить свой, а не государственный флаг на островах Моря Цепей.

Какими правдами и неправдами Заморская компания добилась принятия этого Акта Реставрации Колоний? Что же так вдруг изменилось, что табу вдруг оказалось снято на самом высшем уровне? Лейс, в свойственной ему манере, ответил бы наверняка, что изменился сам мир, и надо не просто успевать за его переменами, а быть на самом их острие. Этот удивительный человек всегда говорил очень много интересных вещей, и даже при этом умудрялся не говорить всего, что знал. А знал он, как понимал Мигит, наверное, почти все на свете.

И он никогда не отказывал мне в правде. Никогда не противился разговору. Он всегда готов был раскрыть все тайны и все секреты, только спроси. И еще не выведал у него Мигит всех секретов только потому, что не успел. Потому как равно невозможно прийти в библиотеку и прочитать все книги сразу за один вечер. Сколько бы мудрости времен не было сокрыто перед тобой в стройных томах на бесконечных полках, нельзя изучить ее всю иначе как читая эти книги по одной, страницу за страницей. Таков был и Лейс. Пусть говорил бы он день и ночь не останавливаясь ни на сон, ни на еду и питье, а Мигит при этом также ни на что не отвлекаясь, слушал и внимал, не узнать ему было и малой части тех тайн, что хранил в своей голове его удивительный друг.

Но сейчас Мигиту не нужны были многочасовые лекции о страшных тайнах мира сего. Он желал лишь короткого объяснения. И как на зло, единственный во всем свете человек, способный эти объяснения ему дать, куда-то запропастился, не сказав ни слова.

Вернее, пару слов он все же сказал. Мол, по какому-то делу с Галиваллом ему надо срочно отлучиться в его кабинет, а ты подожди меня в гостиной. Буду скоро, и вместе поедем в город.

Этого он желал во вторую очередь. Если уж не получить объяснений, то хотя бы отправиться домой и хорошенько проспаться. Возможно, во сне найдется какое-то объяснение странным делам Саладея Дарды и его Заморской компании.

Моей Заморской компании, — поправил он про себя. — Я ведь теперь в команде.

С момента исчезновения Лейса прошло уже минут двадцать.

Где его носит?

От скуки Мигит решил побродить по гостиной, разглядывая «трофеи» советника Галивалла.

Доспехи какого-то полководца, давно умершего. Вазы из далеких колоний. Какие-то старинные пистоли и мушкетоны. Рассказы Лейса как-то вдыхали жизнь в эти вещицы, но без него рассматривать их оказалось крайне скучно.

Да где же он?!

Словно по зову его слов, Мигит услышал в коридоре за дверям какое-то движение.

Ну наконец-то.

Однако, через мгновение он понял, что ошибся. Это точно не Лейс. Голос не его.

Женский.

Знакомый.

Нет, не женский.

Девичий.

Мигит, почему-то, понял, что сейчас произойдет, и невольным движением поднял воротник плаща.

Девушка, ничего не подозревая, буднично вошла в гостиную, и не сразу, а лишь через пару шагов замерла на месте, заметив присутствие Мигита. Это была Греясс. Он знал, понял сразу, как услышал голос. Не хотел смотреть, не хотел видеть ее, не хотел, чтобы она его видела. Но куда денешься.

В первое мгновение она немного испугалась — ее можно понять. Когда перед тобой внезапно оказывается некто, с головы до пят одетый в черное, и с воротником, поднятым так, что из всего лица видно только глаза под треуголкой, невольно подумаешь что-то недоброе. Но спустя миг ее лицо преобразилось. Вместо испуга на нем проступило любопытство. Вспомнила, что находится в своем доме, где, как понимал Мигит, часто бывают самые разные люди по государственным делам к ее отцу, советнику Галиваллу.