Он взглянул на Туктука, тот понял без лишних слов.

— Щас я ему настроя добавлю…

В своем деле Туктук был подлинным мэтром, а мастерство его явно просилось в разряд высоких искусств. Это же надо так — ударить четыре раза, чтобы при этом пленник не свалился на пол вместе с табуреткой.

Туктук сначала двинул фраеру с правой, и он вместе со стулом накренился влево, но сию же секунду ему в скулу врезался левый кулак Туктука, резко отклонив его вправо. Правый кулак, ударивший точно в ухо, отбросил пленника снова налево, а четвертый удар уравновесил табуретку. Она несколько мгновений несильно пошаталась на месте и успокоилась. Все прошло быстро и болезненно — для того, кого били.

На гнусной морде пленника проявлялись синяки, на правой щеке осталась большая ссадина, которая начинала набухать кровавыми каплями.

Удовлетворенный своей работой, Туктук встал позади пленника и вытащил кляп у него изо рта.

Из раскрытой пасти у него густо закапала на пол кровь. Зубы были все красные.

Хорошее начало, решил Фирак.

— Итак, приятель. Скажи мне, ты знаешь что-нибудь об этой штуке?

Фирак развернул перед ним бумагу — ту самую, что щегол из заморской компании оставил Лонзо.

Тот поднял в нее мутные глаза.

— У-у, — пленник отрицательно покачал головой.

Фирак сложил бумагу обратно.

— Когда ты будешь врать, мой друг будет тебя бить. А сейчас ты врешь.

Туктук смотрел на Фирака, ожидая кивка. И когда дождался, немедленно приступил к делу. Четыре профессиональных, красивых удара. На этот раз — по ребрам.

При каждом ударе фраер смешно кудахтал и издавал другие интересные звуки — это так кулаки Туктука выбивали из его груди воздух.

— Итак, начнем сначала, — сказал Фирак.

Туктук поднял за волосы повисшую голову пленника.

— Посмотри на эту бумагу. Расскажи мне, что ты знаешь об этой штуковине?

— У-у.

Туктук снова принялся за дело. Фирак свернул бумагу и вздохнул, на этот раз искренне.

По всей видимости, решил он, придется приложить больше усилий.

— Клешня, приятель, — позвал он. — Сходи, поставь кочергу в огонь…

***

Пирату в жизни везет много, но недолго.

И мой срок, похоже, уже подошел.

Пытаясь понять, почему он сидит тут, и как так вышло, Джаг чувствовал растерянность. Нет, безусловно, когда переходишь дорогу влиятельным и опасным людям, следует ожидать последствий. Но Джаг и думать забыл о том, что произошло в Авантии. Он-то полагал, что полностью расплатился с Лонзо тем, что его кинули в трюм к черным рабам, где он и путешествовал без надежды на спасение до тех пор, пока удача мертвеца не дала о себе знать. Но это должно было быть достойной расплатой за деяния. Оказаться в трюме, полном черномазых — это же верная смерть, а то и хуже.

Однако, Лонзо этого показалось мало, и он, собственными руками похоронив меня, решил достать меня из под земли. И зачем?..

У Джага было не слишком много времени, чтобы как следует задуматься об этом. Слишком уж часто его лупил кулаками этот здоровый громила.

Поэтому, не мудрствуя, Джаг решил, что просто ничего им не скажет.

Еще не настал тот день, когда Джаг Марно начнет певчей птицей заливаться перед какими-то обосранными бандитами.

Впрочем, Джаг понимал, что это излишнее бравирование. Свое положение он осознавал прекрасно, и также прекрасно понимал, что эти трое ублюдков вольны делать с ним все, что в голову взбредет. А они определенно обладали некоторым мастерством ведения допроса: оставаться верным своим принципам перед ними оказалось весьма болезненно. И черт бы с ним. Джаг рос не в богатом особняке, в окружении надушенных слуг и вычесанных пуделей. Его взрастили трущобы. Сначала — грязь и распутство авантийских деревень, затем — мрачные и жестокие улицы Граты. Джага много раз избивали. И в честном поединке, и толпой на одного. К побоям Джаг был привычен, они были его родными братьями. И он не успел забыть об этом, надев парик и солдатскую портупею — там, где он служил, служили все такие же, как он, безродные и нищие, словно прокаженные. Отбросы общества, которые предпочли умереть в вечном бою с дикой Ривой, а не в петле на городской площади. Рива научила Джага не бояться и смерти. Ведь кроме нее там ничего не найти, и это все знают.

Впрочем, и тут Джаг себе лукавил. Смерти он боялся, как и все другие люди. Относился к ней проще, чем другие — это да. Но все равно боялся. Тот, кто заявляет, что не боится смерти — просто очередной жалкий врунишка. Вопреки тому, что пишут в книгах, в смерти также нет ни чести, ни достоинства. Джаг повидал смертей, и не увидел ни того, ни другого ни в одной из них. Все были одинаковы в своей сути: вот был рядом с тобой человек — и тут вдруг, нет человека, а лежит рядом с тобой кусок смердящего, разлагающегося мяса.

Но вот что касается событий, предшествующих смерти — тут выбор имелся весьма широкий. А у этих ребят, во всяком случае, и того, кто у них главный — у этого Фирака, думал Джаг, фантазия кое-какая имеется.

Громила, — его, кажется, звали Туктук, — как раз закончил очередной четырехтактовый проход по туловищу Джага. Боль была страшная. Болело все тело, и лицо тоже. Если бы Джагу предложили взглянуть на себя, он бы скорее отказался — настолько отвратительно он себя чувствовал.

— Итак, приятель, — начал их главарь, Фирак, тот, что сидел на стуле, напротив Джага.

— Я вижу, ты крепкий парень. Браво. Твою стойкость я оценил. Но ты же не думаешь, что это все, что мы умеем? Туктук только разогревался! Ему, знаешь, просто нравится бить людей.

Тут трудно не согласиться, решил Джаг. Только человек, любящий избивать других, может так долго, размеренно и любовно колотить свою жертву.

— Но так уж вышло, — продолжал Фирак, — что мне действительно надо кое-что у тебя узнать. И ты ведь все равно скажешь! У нас полно времени. А у меня полно разных мыслей…

Дверь в комнату со скрипом приоткрылась, и в ней показался горелый. Тот, что носил следы старинных ожогов на руке и лице. Его звали Клешней.

В правой клешне у Клешни была кочерга, конец которой был раскален добела.

Джаг, как и эти ребята, обладал кое-какой фантазией. Потому назначение кочерги не стало для него сюрпризом. Хотя, новостью было, безусловно, неприятной. Дело в том, что табуретка, на которой сидел Джаг, была без седалища.

— Мы ее запихаем тебе в жопу, — сказал Фирак.

Многие люди думают, что они в силах выдержать любой допрос, потому что полагают, будто их дух настолько силен, что дает им волю вытерпеть любые телесные страдания. Но это все до первой раскаленной кочерги, которую собираются засунуть тебе в зад. Такой простой и лишенный изящества прием одинаково хорошо травмирует и тело, и дух, а кроме того, прекрасно развеивает иллюзии, которыми обычно полнятся головы непуганых героев. Если дело доходит до допроса, это значит, что все очень плохо. Это не проверка на прочность, — скорее на здравомыслие. Когда попал в руки врагу, надо трезво оценить свое положение и сделать выводы. Последнее, что хотел бы проверить Джаг — это восприимчивость своего зада к раскаленному металлу.

— Я ффе появ, — сказал Джаг сквозь кляп.

Главарь бандитов хлопнул в ладоши и осклабился.

— Значит, ты еще и умен, дружбан. Жаль, конечно, что ты так долго сопротивлялся. Но я все понимаю, гордость, все дела… И поэтому я готов начать сначала. Смотри, какой я великодушный.

Он достал из кармана свернутую бумагу и развернул ее перед Джагом, показывая рисунок. Громила — Туктук — освободил рот Джага от кляпа. Кляп, впрочем, был скорее перестраховкой: внизу, на первом этаже таверны, гремело веселье. Пьяные танцы, песни, громкие разговоры, музыка. Таверна есть таверна, какой бы роскошной она ни была. Если бы Джаг стал звать на помощь, или, что хуже, визжал от боли, едва ли кто смог бы выделить его крики из общего шума-гама. Но жест, все же, был воодушевляющим.

Отлично, думал Джаг, когда освободился от кляпа.

Внутренне он ликовал. Похоже, он все делал правильно — во всяком случае, ему представлялось, что кочерга фигурально немного отдалилась от его зада.