«Прости нескромные заблуждения свободной и фантастической музы, не могущей выдержать маски и всегда откровенной в своих портретах».
«Я ценил, быть может, слишком, любовь, меняющуюся ежеминутно. Но с тех пор, как встретился с тобой, я начал новую жизнь, узнав любовь неизменную с течением времени».
Право же, трудно думать и писать более пошло.
Нашелся, однако, некто, кто превзошел в этом и Дората. Это был Мишель де Жюбьер, родившийся в 1772 году. Де Жюбьер довел свое восхищение Доратом до того, что принял его имя. Но «Дорат-Жюбьер» показалось ему недостаточным, и он добавил к нему «де Пальмезо», что дало якобинцам повод через несколько лет обвинить его в аристократизме. На это последовало решительное возражение де Жюбьера, сжегшего своих идолов и отрекшегося от своих имен.
Де Жюбьер настолько обожал Дората, что наследовал ему в ухаживаниях за Фанни. Связь де Жюбьера с Фанни де Богарне была открытой и продолжительной.
Когда она в 1813 году умерла 65 лет от роду, де Жюбьер оказался до такой степени нуждающимся, что ему пришлось добывать деньги, торгуя собственными взглядами. Но и в этом он не преуспел. Несчастный скончался в 1820 году раскаявшимся якобинцем и убежденным роялистом.
Де Жюбьер прославлял свою даму галантно, но бездарно. Дорат мог ревновать своего преемника, но не стихи были бы причиной этого чувства.
Лебрен, утверждавший, что Фанни не писала стихов, ошибался. Он их просто не читал. А если бы прочел, то не позволил бы себе своей эпиграммы. Стихи чувствительной Фанни были настолько плохи, что вполне могли принадлежать ее перу.
В сборнике 1807 года встречаются курьезные образцы этих стихов, как, например, ода «К Бонапарту в тот момент, когда французский народ решает вопрос: быть ли Наполеону пожизненным консулом?».
Она начинается заявлением:
«Мой пол будет всегда обожать героев. Бывало, он их одухотворял.
Увы! То прошлое слишком прекрасно, тогда быть женщиной – значило царствовать!»
Далее:
«За что без всякой учтивости лишают нас чести подать наши голоса за того, кто был творцом Коммуны, создателем мудрых законов и кто еще молодым уподобился своими благородными подвигами самым гордым завоевателям Греции и Рима?»
Потом – тирада в защиту феминизма:
«Милостивые государи, мы обладаем инстинктом тонким, чистым и правдивым, никогда не вводящим в заблуждение…»
Бонапарт считал Фанни хорошей женщиной, но ее литературных упражнений не одобрял. И за это Бонапарта упрекнуть нельзя.
У Фанни де Богарне была дочь Мария Франсуаза. «Рост 4 фута 9 дюймов, брови и волосы черные, нос правильный, рот малый, лицо продолговатое, подбородок круглый, лоб маленький» – так изображает ее регистратурный акт в книгах тюрьмы Сен-Пелажи, куда она была заключена 10 брюмера II года Революции (31 октября 1793 года). Она вышла замуж за брата Александра – «непримиримого де Богарне» – и, чтобы не изменять семейным традициям, развелась в первые дни Революции.
Что касается сына Фанни, графа Клода де Богарне, родившегося 29 сентября 1756 года, то он был офицером французской гвардии в царствование Людовика XVI, сенатором, рыцарем Марии Луизы во времена Империи, пэром Франции во времена первой Реставрации, одинаково ничтожным и незначащим при всех режимах. Он очень походил на мать.
Вот атмосфера, в которой Жозефина училась жить в столице, одна, без средств, но с большими претензиями.
* * *
Салонный полумрак был бессилен скрыть живую и гибкую грацию Жозефины, как был он бессилен скрыть и наштукатуренную дряхлость Фанни.
Нет ничего неправдоподобного в том, что именно в салоне познакомилась Жозефина с теми, кого называли ее любовниками. Среди них – некий де Крессней, двоюродный брат де ля Вьевиля, на которого указывает Массон и который не отрицает близких с ней отношений. Там же можно встретить Шарля де Саливака, барона де Виель-Кастеля, утверждавшего, что он происходит от крестоносцев, и бывшего тогда драгунским офицером.
Но можно ли отнести его связь с Жозефиной к 1788 году? «Мой отец был любовником Жозефины до ее брака с Наполеоном», – пишет сын барона, не добавляя ничего. Но это может быть с таким же успехом отнесено и к эпохе Директории.
Да и разве не все равно, когда он был любовником – в 1788-м или в 1795 году? Так или иначе де Виель-Кастель в свое время сделается камергером отверженной императрицы и окажется в 1814 году среди умников, желавших видеть «корсиканского людоеда» повешенным.
Обхаживал ли в 1788 году Жозефину, разведенную по существу, но не по закону, кто-нибудь, кроме этой мелюзги?
В 1790 году станет известно о некоем Сципионе дю Руре, флотском офицере, самым доблестным подвигом которого оказалась победа над Жозефиной.
«Что думать о Сципионе дю Руре?» – вопрошает Массон. Господи, да то, что Жозефина вполне способна была сделать его преемником де Кресснея.
С этим моряком она познакомилась на обратном пути с Мартиники в 1790 году, куда неизвестно по какой причине отправилась в 1788 году.
Жозефина высадилась на французский берег как раз вовремя, чтобы быть вовлеченной в начинавшуюся бурю Революции.
«Аристократ, смазывающий нож гильотины»
Так сказал об Александре де Богарне де Вогюэ.
Теперь мы подходим к моменту, когда гильотина сделает Жозефину вдовой, когда ее муж, взойдя на липкие подмостки Сансона, сделает ее совершенно свободной – переставала ли она когда-либо быть таковой? – и в последний раз обратит на себя общее внимание.
Заслужил ли Богарне-революционер эту суровую кару?
В 1789 году округ Блуа посылает его депутатом от дворянства в Народное собрание. В Национальном собрании, когда доктор Гийотен предлагает уравнение наказаний и дебаты доходят до энтузиазма, Александр – среди голосующих за это гуманное предложение. Проголосовав за равенство наказаний, он подает голос и за равный допуск французских граждан на все должности. Он сделает даже доклад на эту тему и будет избран секретарем.
Его деятельность нисколько не ослабевает ив 1790 году. Он ратует за то, чтобы у евреев в Бордо не отнимали принадлежащие им права; он предлагает разрешить монахам, остающимся в монастырях, пользование фруктовыми садами размером не более шести десятин; оспаривает у короля право решения вопроса о войне и мире; предлагает средства для предупреждения военных захватов и т. д. В начале 1791 года он голосует за временный закон о резиденции королевской фамилии.
Девятнадцатого июня он избран президентом Собрания. Когда 21 июня приходит известие о бегстве короля, он председательствует. Его фраза делает его знаменитым. «Господа, – говорит он, – король уехал в эту ночь, перейдем к очередным делам». Он обещает Друэ и Гийому награды за участие в аресте беглого и клятвопреступного монарха.
Тридцать первого июля он избран во второй раз президентом. Он хлопочет об утвержденном Собранием кредите в 100 000 франков для поддержки художников, скульпторов и граверов.
Враги его считаются с ним, и его имя встречается во многих брошюрах и процессах того времени.
Двадцать третьего мая 1792 года Богарне отправлен генерал-адъютантом в Северную армию. Десятого августа он шлет оттуда комиссарам армии свою присягу на верность.
Седьмого сентября он послан в качестве шефа Генерального штаба в армию, формируемую на Рейне.
Лавалетт нисколько не преувеличивает, говоря о его неутомимой деятельности. И можно поверить Лавалетту, когда он объявляет Александра любимцем армии. Богарне в такой милости, что 13 июня ему предлагают портфель военного министра, от чего он, впрочем, отказывается. Возможно, потому, что опасается чрезмерной его тяжести, или потому, что соблазнился лаврами, которые сулили германские берега.
Конвент утверждает Богарне на посту главнокомандующего Рейнской армией.
И перед лицом врага Александр остается верен себе. Он – среди требующих от Коммуны недопущения благородных к общественным должностям:
