Я: О графомании, как жанре, я в прошлой книге тоже подробно рассуждал.
С: После отчаяния всегда наступает просветление.
Я: Не всегда.
С: У нас – всегда…
Я: Давай, я пожалуюсь?
С: Жалуйся.
Я: Мне совсем плохо! С работы уволили! Любови не удаются! Физически чувствую себя плохо! Психологически тоже!… В психоанализе, отчасти, разочаровался. Да и денег на полноценный психоанализ нет…
С: А почему разочаровался в психоанализе? Это, возможно, тема.
Я: В своем алкогольном срыве и увольнении с работы отчасти обвиняю своего аналика.
С: Почему?
Я: Я хотел прямо на работе, в опен-спейсе, при всех, во время утренней планерки объявить, что люблю ту свою коллегу и предложить всем обсудить ситуацию, что вот, мол, любовь мне мешает работать – вынужден весь день сидеть рядом с любимой женщиной, все внутри меня кричит о любви, а нужно звонить по работе, и о любви говорить нельзя, и вообще, с ней не общаемся.
С: А зачем тебе понадобилось именно при всех и на планерке? Почему нельзя было наедине?
Я: Наедине мы с ней не бывали – на работе все время люди.
С: Почему, хотя бы, не в обеденный перерыв, не в перекур? Зачем именно на планерке?
Я: Перерывы слишком короткие, и я просто не успевал набраться смелости. А на планерке, вроде как, уже все на тебя смотрят и тебя спрашивают. Не нужно внимание привлекать, пробивать стену чужих разговоров, вроде как, ты уже и так на условной сцене.
С: А позвонить ей нельзя было вечером после работы?
Я: Я не верю в признания в любви по телефону. Никогда такие звонки в моем исполнении не были эффективны.
С: Просто выпендриться хотел! Для того и при всех!
Я: Даже если и так! Чего плохого? Был бы яркий поступок. Произвел бы на нее впечатление.
С: Позвонил – послали? Успокойся! А людям работать не мешай!
Я: А если я не могу успокоиться?
С: Ну можно, конечно, и выпендриться. Уволить, правда, могли… Ну хоть, зажег бы на прощание…
Я: Вот и я так рассуждал! А аналитик начала призывать к осторожности. Мол, люди не поймут вашей откровенности, и будет агрессивная, аффектированная реакция… Смс пришло!
С: Забей! Потом посмотрим.
Я: Щас буду тогда сидеть и гадать, что там в смс. Лучше поглядеть и успокоиться. Последнее смс на сегодня. Сейчас уже час ночи. Больше уже, скорее всего, ни кто не напишет.
С: Ну ок. Посмотри. Но, по возможности, не отвечай, чтобы не залипать в разговор, и возвращайся.
***
Я: Поэт знакомый мне ответил – стихотворение мое обсирает. Даже слова его тут копипэйстить не хочу! Девчонке уже отослал все равно… Так-то он прав, наверное… Стыдно! Но пусть уж, хоть, до завтра повисит стихотворение на странице… Отвечать ему не буду.
С: А двум другим поэтам понравилось!
Я: С одним (точнее одной) из которых я раньше спал. Так что объективности нет. Но, можно себя утешать, что если уж им понравилось, то та уж девчонка точно примет за настоящий стих. Не заметит уж, что там «ни о чем, нет интересных троп и музыки»… Все-таки отвечу ему!
***
С: Щас залипнешь в разговор. И книга не получится. Правильно, ведь, он сказал, что когда после перерыва начинаешь писать, то сначала пишешь всякую херню, пока не придешь в норму, и что первое, написанное, чтобы расписаться, не нужно выкладывать. Вот эти 26 страниц, которые мы с тобой написали – это как раз и есть «всякая херня», разминка, чтобы расписаться. Которую не стоит выкладывать. И только сегодня, возможно, мы придем в норму. И то не факт. Особенно, если будешь так отвлекаться на смс!
Я: Это другой подход к литературе. Моя позиция, что невозможно писать херню, в принципе. Что все гармонично. Любое самовыражение содержит часть моей души, а значит, законно. И если душа сплющена работой и обстоятельствами, значит, вот в этот момент я такую сплющенную душу и выражаю.
С: Это если читатель дочитает досюда, то ты эти слова ему скажешь. Но кто дочитает?
Я: Любители экспериментальных форм в искусстве.
С: Короче, готовься, что все твои книги будут очень сильно засирать.
Я: Прошлая книга была лучше…
С: Потому что ты ее не после увольнения и запоя начинал.
Я: А сейчас я самовыражаю вот такое свое прибитое состояние! Поэтому и текст прибитый. К тому же, вторая книга часто хуже первой. Потому и сделаю ее покороче.
С: Может, тебе стереть эти первые 26 страниц и начать заново?
Я: Нет, это мои силы и мое время. Я принципиально не пишу нормальный роман, а просто даю срез внутренней жизни. Такой, какая она есть сейчас. А сейчас она вот такая. А поэт этот просто меня недолюбливает. Вот и критикует…
И вообще, давай, как и в прошлой книге, ты будешь верить в успех и достоинства текста, а я буду критиковать? А не наоборот. Ты же источник силы и смелости! А я страдаю и боюсь. Просыпайся уже давай!
С: Ок. Это гениальный текст. Настоящее произведение искусства.
Я: Это почему это?
С: Тебе приятно это писать. Процесс наполняет тебя энергией. Вот сейчас, когда ты по– настоящему уныл, я снова стал несгибаемо поддерживающим. Это само по себе ценно.
Я: Меня греет. А читателя? Произведение искусства это то, что воспринял хоть кто-то, кроме автора.
С: Потом воспримут. Суть не в том, написано это по правилам или нет. Суть в обмене энергией, а он идет. Энергия жизни пробивается из родника твоего существа сначала в твое сознание, а потом достучится и до читателя.
Я: Давай уж лучше про психоаналитика!
С: Ок. Вот призывала она тебя к осторожности и что? Чего плохого?
Я: Плохо то, что невысказанное чувство стало копиться во мне, нарывающим пузырем. Внешне это выражалось в том, что я стал чахнуть и угасать. Стал еще хуже работать. Внутренне выражалось в растущем напряжении… И, в конце концов, прорвалось в форме пьяного скандала. Как если человеку совсем запретить ходить в туалет, то, рано или поздно, он просто описается, там, где стоит, будь это хоть на трибуне. Невозможно же терпеть до бесконечности! Вот меня и прорвало. И так как это был не спланированный перформанс, а неожиданный срыв, получилось все максимально уродливо.
С: Подробностей рассказывать не будешь?
