Александр. Москва, 11 апреля 1821 года

Вот известия, сию минуту мне сообщенные Чумагою из Царьграда от 15 марта. По страху, господствующему там, все греки хотели выехать, но остановлены по султанскому приказанию. Капитан судна, выехавшего оттуда 15-го, рассказывал 19-го в Одессе, что повелено поголовное вооружение, что чернь вся собралась перед домом Строганова с оружием, что он, видя опасность, уехал в дом английского посла, откуда послал Порте ноту, в коей требует причину вооружения и паспорта, ежели дом его не будет Портою обеспечен от насилия, и проч. Порта отвечала очень учтиво, уверяя в дружбе, что народ ни против кого не вооружается, а еще менее против русских, но что меры принимаемые – только оборонительные, а не наступательные, против греков. Ипсиланти идет к Бухаресту. 12-го был он в Фокшанах. Уверяют, что болгары заняли Балканские горы. Вот все, слышанное мною от Чумаги. Тебе все это передаю, не ручаясь, точная ли правда или нет.

Константин. С.-Петербург, 12 апреля 1821 года

У нас слух носится, что султан снял уже несколько княжеских голов, и между прочим у Мурузия, которого дня два перед тем сделали драгоманом Порты; что будто бы князю Кал и махи ю, господарю валахскому, сотворили то же. С другой стороны, пишут из Дубоссар, что Владимиреско из Малой Валахии пришел в Бухарест, что бим-паша [полковник] отретировался в метрополию с арнаутами и намерен был защищаться, что митрополит последовал его примеру, а Владимиреско занял город; что сей последний объявил было, что он действует не в одном с князем Ипсиланти духе, что он не возмутился против султана, своего государя, но против угнетений греческих господарей и проч., что авангард Ипсиланти взошел, однако же, в Бухарест, и оба сии начальника начинали сближаться и надеялись, что они будут действовать вместе. Но искренны ли будут? Это другое дело, верно, не в случае несчастья. Уверяют также, что у Ипсиланти 20 тысяч, и проч.

Гавриил, экзарх бессарабский, скончался в одно почти время со здешним митрополитом. Я не был во дворце у всенощной, поберег ногу. Вдовствующая императрица не изволила выходить в церковь, но была в ризнице и там принимала после поздравления от министров и членов Совета.

Александр. Москва, 12 апреля 1821 года

Вчера был у нас превеселый и превкусный обед у Лунина: наелся и насмеялся. Есть некто М., молодой человек, сын довольно богатого тульского помещика; учился, но все понял криво, педант, режет на всех языках, полагает себя красавцем, стихотворцем, музыкантом, ну всем на свете. Врал – умора! Читал перевод свой отрывка из лорда Байрона, вместо «метеора» говорил «метафора на небе», «техническая» вместо «хроническая болезнь» и проч. Много врал и в политике защищал английскую королеву, говоря: «Надобно судить королей, но никогда – королев!» – а потом прибавил с восхищением: «Можно судить о формах государыни, но никогда – о ее действиях!» Бесподобен.

Александр. Москва, 14 апреля 1821 года

Я сейчас из-под Новинского. Славно учреждено. Всю эту площадь кто-то нанял на эту неделю за 15 тысяч и от себя уже отдавал фиглярам. Мы были везде с Фавстом. Как я удивился, увидев тут в карете с Голицыным (Алекс. Борисовичем) – кого же? Вяземского! Кричит мне: «Булгаков!» Загорел, я насилу его узнал; говорит, что только что приехал, а был уже у меня и меня не застал, и явился под качели.

Я слышал тут о несчастий, сделавшемся с Полторацким Константином Марковичем. Он ехал с женою в карете, от Сухаревой башни вниз по валу, вдруг карета и лошади проваливаются. Выходит, что тут был некогда колодезь, сделали сверху накат очень давно и вымостили, накат перегнил, вот и вышло это кораблекрушение; но, к счастью, ни он, ни она не ушиблись, только испугались, а лошадь коренная тут же издохла; а сказывают, пара эта стоила 5000 рублей.

Александр. Москва, 15 апреля 1821 года

Мы съехались у Н.И.Мосоловой, там отобедали, гулянье в двух шагах; после обеда мы марш туда пешком с Фавстом. Были, сударь, на всех комедиях. Уж подлинно в Москве не надобно торопиться ездить к штукарям, которые и дороги, и спесивы вначале, а кончится все тем, что увидишь их после под качелями за гривну серебром. Тут и славный ученик Пенетти, тут и батонисты, и фантасмагория, и проч. Зверей также тут показывали, я очень смеялся над ними. Меняжри африканских зверей! К дикому зверю идет слово «меняжри»; никто бы не подумал, что это счастливый перевод «menagerie» [укрощение]. Показывают тут еще черную комнату; род камеры обскуры, это прелестно. Я ее видел в Варшаве в 1819 году, едучи к водам; на круглом столе видишь все это пространство, гулянье с движущимся народом, экипажами, качелями; узнавать даже можно знакомых. Апраксин Петруша заказал эдакую немцу этому за 1000 рублей. Народу было тьма. Мы скатились с Фавстом с летних гор, дабы комплектировать гулянье, и воротились домой в восемь часов.

Не с Константином Полторацким было несчастие от колодца, но с другим, – кажется, братом его; и теперь все ездят смотреть это место, ибо одной лошади не могли еще вытащить вчера.

Мне также сказывали, что бедному Бове, в ту минуту, что он дома выходил из кареты, кто-то пустил камнем в лицо, выбил множество зубов и изуродовал все лицо; надобно думать, что домашний, ежели все это правда.

Вчера ввечеру был я у Пушкиных, куда явился и Вяземский: кланяется очень тебе и Тургеневу, пробудет здесь недели три, а там отправится к вам на малое время, а там в Варшаву, где остались дети его, то есть старшие. Дороги очень дурны: Вяземский ехал 11 суток, не ночуя нигде, дорогою все растерял: книги, даже и деньги, в Перхушкове поссорился с ямщиками; говорит, что один грозил его убить (видно, спьяна). То-то захлопочется Рушковский, как узнает все это!

Константин. С.-Петербург, 16 апреля 1821 года

Видел я письмо Ермолова к Закревскому. Он до Витебска кое-как доехал на перекладных, а коляску его 30 лошадей (буквально) тащили по нашим белорусским дорогам. Меншиков также пишет Закревскому, что в Мессине возмущение и что Фримонт послал туда войска. Ну чего эти еще хотят? Наш Ваниша послан в Кассель комплиментировать нового герцога и, верно, получить орден Гессенского Льва. Ожаровский сказывал, что за графом Михаилом Семеновичем послано из Лейбаха. Васе придется к нему ехать и из армии, остающейся покуда в границах наших, следовать в другую. Это мать-графиню очень беспокоит. Дибич уже приехал в Лейбах при отправлении курьера, а Нейдгарт еще не бывал.

Мне кажется, Ипсиланти и Владимиреско большую сделали глупость, что пришли в Бухарест, где и драться нет возможности; им бы скорее пробираться к Сербии, так мог бы быть прок, а тут, вероятно, как покажутся турки, так все разбредутся или будут разбиты; между тем несчастные жители крепко постраждут, может быть, и город сожжен будет.

Александр. Москва, 18 апреля 1821 года

Вчера было рождение Костино, он вздумал дать пир своим приятелям. Сосед наш Демидов Павел видел детей моих у Вознесения, полюбил Костю; этот, приметив, что он часто на него глядит, хотел знать причину; тот отвечал, что глядит оттого, что его любит. «Да за что же меня любите?» – «За то, что ты мил и этого стоишь». Только Костя вдруг пишет Демидову письмо следующего содержания: «Вы мне говорили, что меня любите; докажите это, милый Павел Николаевич: завтра мое рождение, приезжайте ко мне, я вас буду потчевать вареньем». Тот явился, хотя меня знает мало, а жену вовсе не знает, привез Косте игрушку, долго сидел с женою, которая очень его полюбила, а Костя в восхищении, что все его письма подействовали, ибо и к Риччи, и к Каподистрии были написаны подобные же нежные послания.

Александр. Москва, 19 апреля 1821 года