Императрица Мария Федоровна несколько дней уже нездорова, однако ей гораздо лучше. У нее была желтуха.
Князь Лопухин болен, и очень серьезно. У него болела нога, и прикинулся антонов огонь. В его лета трудно пособить. Граф Головин совершенно вне опасности. Чудо, как он спасся! Граф Петр Кириллович Разумовский также был очень болен, но выздоровел, а бедная Чернышева на минуту лучше. Реман положительно мне сказал, что спасти ее нельзя, но она может еще протянуть.
Вот и от графини Нессельроде записка: «Моцениго ведет себя доблестно, он спас жизнь Биндеру, которого чернь хотела растерзать. Пьемонтские дела идут, верно, к тому, что начнется гражданская война. Я обдумываю большие планы, загляните ко мне». Верно, опять затеяли ехать, да только дорога не дозволяет.
Ну, сударь, третьего дня выбрали меня в члены Английского клуба; это большая милость, потому что обыкновенно лет пять дожидаются кандидаты. Тургенева брат был на баллотировке. Он сказывал Александру, что английские купцы тут говорили, что если бы позволено было по десяти баллов класть, то бы они все их за меня положили. Просим не шутить!
Старуха [графиня Мусина-Пушкина] хорошо сделала, что рано червонцы променяла; здесь они были уже по 13 рублей 50 копеек, но опять упали, а теперь, может, опять подымутся, ибо, между нами, гвардия выступает в поход. В отсутствие Васильчикова будет здесь войсками командовать Павел Васильевич Кутузов. Герцог Каринианский оставил Турин, с несколькими полками пошел в Новару и бросил партию возмутителей, так что теперь, кроме Турина и Александрии, никто почти не разделяет грешного энтузиазма.
Александр. Москва, 5 апреля 1821 года
Я, пробегая вторую часть «Белой сумы», нашел тут нечто об интригах Ферьери; но они вместо батюшки написали тут Обрескова, который был в Царьграде в первую турецкую войну. Ферьери был сводником у Безбородки и пакостил батюшке, но все обрушилось на нем. Батюшка писал Потемкину и самой государыне письмо весьма сильное, требуя правосудия. Ферьери был тотчас выгнан с консульского поста своего, и по бумагам видно, что батюшка, сжалясь над его нищетою, дал ему деньги на проезд. Все это нашел я в цареградских батюшкиных бумагах.
Константин. С.-Петербург, 6 апреля 1821 года
Ну, брат, я вчера порядочно устал. Приехал к Михайлу Ивановичу Полетике, живущему, как ты знаешь, у Смольного монастыря; вскоре началась погребальная церемония и вынос. Я думал, что тело покойной старушки понесут в ближайшую церковь, как это обыкновенно в Москве делается, и пошел пешком за гробом; только проходим мимо одной церкви, ну, я думаю, это полковая Преображенская, верно, тут не отпевают посторонних, там мимо другой и третьей. Спросить неловко было, иду себе да иду, час идем, все еще не приходим, наконец, когда сделали не менее двенадцати верст, показывается застава, мы за нее и очутились на Волковом поле на кладбище. Вхожу в церковь, несколько тел лежат в ожидании отпевания, всех с Полетиковою было пять. Церемония, обедня – все это продолжалось еще более часа, и я приехал домой в половине третьего чрезвычайно уставши, но совсем не сожалея, что отдал последний долг, как должно, почтенной старушке и матери нашего доброго друга.
Александр. Москва, 7 апреля 1821 года
Ай да почта! Ай да братишко! Ай да новости! Ай да неаполитанцы! Благодарю тебя чрезмерно за скорое уведомление об окончании войны в земном раю. Признаюсь тебе, что новости такого рода люблю рассказывать, и кого ни видал, всем объявил; а милого Шатилова, которого я встретил в карете, остановил, и он очень меня благодарил за сообщение это. Как мне жаль, что не набрел я где-нибудь на Саччи; а в Английский клуб поехать не хотел, ибо там я о таких новостях говорить не люблю. Нет пяти дней, что мы спорились и я его уверял, что его неаполитанцы напакостят. Экие подлецы! От чрезмерной кичливости вдались в противоположную крайность. Как подлинные трусы взбунтовавшиеся, они истребляют тех, кого за день до того превозносили до небес. Они поняли, что австрийцы или победят, или будут побеждены. Исход военных действий нескольких дней дал восторжествовать слабейшему над сильнейшим, и здесь нет стыда; но что после всего фанфаронства такая крепость, как Байте, которая в наше время выдержала 2 года против одного Массены, открывает ворота свои перед неприятелем без единого выстрела, что гарнизон варварски истребляет своего командира – это позор!
Разве не должен был принц Калабрийский, сей знаменитый герой, первым погибнуть на подступах или, по крайней мере, отступить в Калабрию, имя которой он носит, и продолжать борьбу, добиться почетной капитуляции? Разве мы не видели Даву, который с малым корпусом отступил за Луару, занял господствующую позицию и заслужил уважительное отношение со стороны армий всей Европы; однако же припевом неаполитанского солдата всегда было не спешить. Нагляделись мы на этих удальцов с Дмитрием Павловичем; нагляделись мы и на этого принца, как он бежал из Козенцы и тогда также хвастал. Татищев так был зол, что хотел взять полк у Дамаса и подраться с французами. «Что вы делать хотите, помилуйте, – сказал я ему, – ежели бы была рота русских, так; а то связаться с этими макаронщиками!» Тогда и я было попался в полон в Lago Nero, где занемог впервые подагрою. Напомни Татищеву о don Paulo Galotte, у кого мы жили.
Эк меня на досуге куда бросило; но это все, будь сказано тебе, в ответ за неапольские известия. Теперь и Саччи, верно, скажет: «Нет, тут замешана измена; англичане дали золота, ибо при поддержке пьемонтцев неаполитанцы должны были держаться». Теперь и с этими справятся. Мне кажется, что неожиданная сия скорая развязка в Неаполе сделает ненужным наше содействие. Я тотчас написал Софье Шаховской, чтобы ее успокоить насчет мужа; вот ее ответ. Не теперь, то хотя после доставь мне переписку Наполеона. Эту классическую книгу надобно тебе иметь непременно.
Недаром же явился Деказ в Париж. Ежели подтвердится перемена министерства, этот человек много еще наделает зла Франции; он ловок, красноречив, честолюбив и имеет непостижимое влияние над умом короля. Видно, хочет с Ришелье поквитаться и его столконуть. Министерство имело перевес в камере депутатов. Что-то будет теперь? Ультров опять по шеям; но хороши и эти гуси, ежели правду говорить. Ежели Деказ заступит место Пакье, то Поццу [то есть, нашему послу в Париже графу Поццоди-Борго] нехорошо будет: он Деказа ненавидит. Только поверь, что этот в Лондоне недаром был. Время откроет большие затеи.
Константин. С.-Петербург, 8 апреля 1821 года
Вчера нас Бог допустил причаститься. Много в нашей церкви было причастников, в числе коих Сперанский.
О смерти короля французского ничего у нас не слыхать, хотя бы, верно, уже знали, если б сбылось это; подлинно, для Франции, в эту минуту, несчастное событие. То-то бы пошла каша! Боже оборони!
Гвардия (говорят) начинает выступать 20-го по два полка вместе. Один – по Белорусскому тракту прямо, а другой – через Нарву во Псков, и будет сие продолжаться всякие три дня, пока все выступят. Великий князь Михаил Павлович также пойдет в поход. Его высочества квартира будет в Витебске. Николай Павлович поедет наперед к войскам, квартира же его будет назначена, кажется, в Луцке. Графиня Нессельроде сбирается в будущую среду выехать. Я ее не видал еще, ужо к ней поеду отговаривать. Дорога такая, что проехать нельзя в телеге, а она хочет в карете пускаться. Ожаровского коляска утонула, да так и пропала; хорошо еще, что он взял к себе депеши и на лодочке переехал. Надеюсь удержать графиню по крайней мере до будущего курьера. Уж эти женщины! И умнейшие да как вобьют себе что в голову, то не скоро выгонишь.
Константин. С.-Петербург, 9 апреля 1821 года
Я был вчера вечером у графини Нессельроде, она непременно едет, но я уговорил ее обождать еще дней с десять. Ей сказывал французский поверенный в делах Габриаки, который долго был в Пьемонте и знает все лица, что главный зачинщик – молодой человек, прекрасный собою и так занятый своей фигурою, что бережется и нежится, как женщина, лежит утро все в постели, до часу, и притом так ленив, что, когда читает, книга лежит на пюпитре, и человека зовет, чтобы переворачивать листы. Экие проказники!
