А наш старик Чирчелло все еще жив! Добрый слуга короля. В наше время уже так мало было у них людей, на коих можно было полагаться, что я, бывало, ночи просиживал у Чирчелло и переписывал для них бумаги, которых своим секретарям вверять не смели. Мне их звезда недаром досталась. О принце Мекленбургском я много слышал от покойного его отца, с коим был я всякий день вместе в Карлсбаде; он его называл красавцем и тогда очень радовался преднамереваемой только свадьбе с дочерью прусского короля. Принц очень возвышал честь: сыну маленького наследного принца быть свояком русского великого князя.
Речь Михайлы [то есть петербургского митрополита Михаила] подарил я нашему священнику. Я ее читал уже в «Сыне Отечества», в коем также нашел любопытную статью занятия Неаполя нашими в 1799 году при помощи кардинала Руффо, коему Фердинанд дал табакерку в 60 тысяч дукатов и с надписью «вечная благодарность», а пять лет после не пускал Руффо во дворец. Руффо ворвался почти силою. Король его поцеловал, объяснились: а вышло – все придворная интрига.
Александр. Москва, 22 апреля 1821 года
Пьемонтские дела почти кончены. Пусть говорят, что хотят, а Священный союз спас Европу от больших бед, и Лейбахский конгресс важнее будет в истории многих других, и именно Ахенского. Я вчера дразнил Саччи; он все твердит, что была измена, что Филанжиеро, Каракоза, Ферделли в душе своей всегда были преданы королю. Это-то именно и доказывает, что революция никем одобрена не была, что в ней действовали только два или три плута и что правое дело рано или поздно должно восторжествовать. Теперь твердит дурачина: «Цель патриотов достигнута». – «Какая же цель? Бежать с набитыми карманами, после того как привели страну в волнение?» – «Нет, видите ли, это заставит задуматься короля, он умерит свой деспотизм». – «Впервые слышу о деспотизме неаполитанского короля». Экое животное; только его все осмеяли.
Я думаю, что не бывало еще никогда приятнейшей войны, как эта для австрийцев: прогулка в прелестной земле, да еще и в Сицилии побывают. Стало, наши дела у Порты идут хорошо, ежели Строганову дали чин. Не слыхать, чтобы принц Мекленбургский приехал. Собрания наши хотели было закрывать, но мы положили дать еще один бал для него. Тут увидит наших красавиц. Кажется, Юсупов дает ему праздник в Архангельском.
Александр. Москва, 23 апреля 1821 года
Вяземский кланяется тебе и Тургеневу. Вчера были мы вместе у Пушкиных, которые также тебе все кланяются хором. Софьиному малютке сделали операцию, сшили губочку; все это совершилось менее нежели в минуту, так что он и кричать не успел; думают, что к воскресенью все зарастет. К нам хотели быть поутру Пушкины, чтобы ехать вместе в летний сад набирать фиалок.
Все боялись за бедную Риччи, даже бабушка сама. Вчера вечером получил я от него записку, коей уведомляет меня, что жена благополучно родила дочь Александру, чему я очень рад; также боялся я очень, чтобы не грянул сумасбродный Петр Михайлович[30] и не напроказил бы опять, как в Париже, где, чтобы испытать любовь своей дочери, он распустил слух, что он умер скоропостижно на улице, отчего дочь тогда выкинула и чуть не умерла. Ужо поеду их поздравить.
Шатаясь по лавкам без цели в Великий пост, нашел я случайно портрет масляными красками, прекрасно писанный, но несколько замасленный, князя Григория Александровича Потемкина. Просили 120, я долго волочился, ходил; наконец, бояся упустить его, купил за 90, отдал реставрировать за 15; теперь выходит, что это работы славного Вуаля, выписанного Екатериною до Лампия, и Аргунов, сам этим занимающийся, ценит мою покупку в 400 и 500 рублей. Князь в большом фельдмаршальском мундире, во всех орденах. Давно хотелось мне иметь портрет этого необыкновенного человека, бывшего другом и благодетелем покойного батюшки. Теперь закажу хорошенькую рамку.
Александр. Москва, 25 апреля 1821 года
Сейчас был Чумага у меня, сказывал, что есть очень свежие известия из Царьграда, откуда едет Катакази, служащий при нашей миссии, коего Строганов посылает с редким собранием медалей ко двору. Греки превозносят Строганова: он своею твердостью и решительностью избавил греков и даже вообще христиан от страшного кровопролития; даже другие министры ищут его покровительства. Порта в большом недоумении, а англичане косо смотрят на влияние наше. Весь гнев черни и янычар обратился на муфтия, который в совете также противился убиению греков, говоря, что они подданные Порты, а не невольники. Султан для удовлетворения янычар сменил муфтия и визиря, но греки все были спасены. Строганов, чтобы лучше действовать, переехал жить в Перу. Султан сам ведет все переговоры, и Строганову назначена была торжественная аудиенция у султана; оною кончатся совершенно все негоциации наши с Портою, сходственно с требованиями нашими. На патриарха султан надел кафтан; видно по всему, что Порта хочет прекратить все миролюбиво, но, по несчастью, греки не так поступают: они в Морее перерезали турок обезоруженных.
Наш князь Голицын, конечно, милый человек, самого приятного обхождения, все подчиненные и адъютанты его любят как отца и брата; ожидают его сюда обратно на днях.
Качели под Новинским не снимали, комедии и все гульбище еще невредимы. Вчера было там множество. Принцу Мекленбургскому очень это понравилось. Поутру был он там в коляске, а после обеда верхом. В день своего приезда поутру явился принц к графу Толстому яко генералу Преображенского полка, коего он только полковником; странно было видеть принца с Андреевской звездою, в полковничьем мундире с каскою.
Вчера было приглашение четырем классам явиться во дворец Николая Павловича, где он живет, чтобы ему представиться. Я виноват, поленился мундир надеть; все бывшие приглашены его высочеством сегодня на обед, в том числе и Карнеев; вчера был у него обед для военных. Завтра даем ему бал в Собрании, а в среду – бал в отделении, куда и принц приглашен. Того и гляди, что завеселится и долее здесь проживет, нежели думал. Очень любит наш незавидный театр, в коем бывает всякий день; ему готовят даже и медвежью травлю. Юсупов приставил к нему Бергмана.
Константин. С.-Петербург, 26 апреля 1821 года
Вчера граф Комаровский мне сказывал, что войска получили повеление остановиться на границе и не идти далее, что весьма вероятно. Говорят, что с последним курьером государь писал к матушке своей: «Дело начинает проясняться, и я надеюсь скоро быть у ваших ног».
Императрица Мария Федоровна поедет на сих днях в Гатчину, где даст прощальный обед офицерам. По всем обстоятельствам судя, кажется, недалеко уйдут.
Александр. Москва, 26 апреля 1821 года
Я видел дилижансы: спасибо Рудину, прислал мне один, и я насмотрелся, сидел в нем и проехал с Вяземским по улице. Прекрасно и покойно; ему так понравилось, что он княгиню отпускает в карете, а сам едет в Петербург в дилижансе. Мы обедали с ним у именинника Василия Львовича Пушкина, где много мы смеялись: все вспоминали тебя и пили твое здоровье. Дай-ка расскажу день по порядку. Пушкина велела звать к себе, что имеет нужду: стара шутка! Тут опять записка. «Приходите, милый Александр, мне нужно поговорить с вами о делах». Нечего делать, бросил перо, пошел к ней пешком, ибо лошадей отдал поповне, разъезжающей с визитами после свадьбы. Софье отдал шелка и поцеловал от тебя ручку. Графиня дала мне негоциацию к принцу или его гофмаршалу касательно ее Александра[31], коего тело похоронено в герцогском саду, и она желает, чтобы принц позволил ей сделать на том месте монумент покойному и проч. Она желала, чтобы Волков за это взялся, ибо я не представлялся; но вышло, что сегодня ввечеру я сам это выполнил. Я принцу слил пульку, что не мог представиться ему, потому что мне зуб вырвали; говорил с ним о покойном его отце, коего очень знал в Карлсбаде, о Москве и проч., потом познакомился с бароном Лютцовым, обер-гофмаршалом (человек умный и порядочный), и с ним говорил о деле графини; он очень обрадовался, что нашел случай прояснить это, обещался все сделать и просил, чтобы графиня адресовала ему прямо и человека, и памятник, когда пошлют его на место. Между прочим очень хвалил твои устройства почтовые, говорил, что все, и особенно купечество, довольны активностью и порядком, который установился в управлении почтами. Я бы его так и расцеловал!
