Сегодня миссис Аркрайт стояла за кассой. Когда мы проходили мимо, она увидела Мэй и крикнула ей, чтобы та зашла. Моей маме это не слишком понравилось, но, пробормотав что-то про то, как Иисус водился с мытарями и грешниками, она втолкнула меня внутрь, впереди всех.

– Где ты пропадала, Мэй? – спросила миссис Аркрайт, вытирая руку о тряпку. – Ты целый месяц не показывалась.

– В Блэкпул отдохнуть ездила.

– Ха, так тебе деньжат на курорте привалило?

– Бинго в «Бинго», раз-два-три.

– Надо же! – в голосе миссис Аркрайт прозвучали восхищение и досада разом.

Некоторое время разговор продолжался в том же духе: миссис Аркрайт жаловалась, что торговля идет плохо, что ей придется закрыть лавочку и что на грызунах и тараканах больше денег не заработаешь.

– Надеюсь, лето будет жарким, тогда изо всех щелей полезут.

Мама явно расстроилась.

– Помните, какая жара стояла два года назад? О, вот тогда я поторговала! Тараканы, древоточцы, крысы, что душеньке угодно, и всех я травила. Нет, дурные времена настали, совсем дурные.

Пару минут мы хранили уважительное молчание, потом мама кашлянула и сказала, что нам пора идти.

– Ну и ладненько, – сказала миссис Аркрайт. – Вот, возьмите для девчушки.

«Девчушка» – это я. Порывшись под прилавком, она достала несколько жестянок разной формы.

– Она там шарики и прочие мелочи может хранить, – объяснила она.

– Спасибо, – улыбнулась я.

– Айюшки, а она и разговаривать-то умеет! – улыбнулась мне миссис Аркрайт и выпустила нас из лавки.

– Смотри, какие, Мэй! – я подняла жестянки повыше.

– Тетя Мэй! – рявкнула мама.

Мэй рассматривала их вместе со мной.

– «Серебряная рыба», – прочитала она. – «Щедро посыпать за раковиной, унитазами и в прочих сырых местах». О, очень мило! А вот тут: «Вши, клопы и так далее. Эффект гарантирован, или вернем деньги».

Наконец мы дошли до нашей двери. Доброй ночи, Мэй, доброй ночи, Элис, благослови вас Бог. Папа уже лег спать, потому что смены у него были ранние, а мама еще долго не ляжет.

Сколько себя помню, она всегда ложилась в четыре, а папа вставал в пять. По-своему даже приятно, ведь всегда можно спуститься среди ночи и не чувствовать себя одинокой. Довольно часто мы ели яичницу с беконом, и мама немного читала мне из Библии.

Мое образование началось так: мама учила меня читать по Второзаконию и рассказывала о жизни святых – какими они были грешными и как предавались безымянным желаниям. Таким нельзя поклоняться, то есть это еще одна – очередная! – ересь католической церкви. Нельзя поддаваться сладкоречивым папистам.

– Но я в жизни папистов не видела.

– Девиз девушки – «БУДЬ ГОТОВА».

Я усвоила, что дождь идет, если тучи натыкаются на какое-нибудь высокое здание, например на шпиль или на собор; от столкновения образуется дырка, и все внизу становится мокрым. Вот почему в стародавние времена, когда единственными высокими зданиями были дома Божьи, люди говаривали, что чистота – все равно что святость. Чем более святой у тебя город, чем больше в нем высоких зданий, тем чаще идет дождь.

– Поэтому в безбожных местах такая сушь, – объяснила мама, потом уставилась в пустоту, и карандаш в руке у нее дрогнул. – Бедный пастор Спрэтт.

Я обнаружила, что все в мире природы есть символ Великой Битвы между добром и злом.

– Возьмем змею мамбу, – сказала мама. – На короткой дистанции мамба способна обогнать лошадь.

И она изобразила гонку на листе бумаге. Она имела в виду, что в краткосрочной перспективе зло может на время победить, но не надолго. Мы очень обрадовались и спели наш любимый гимн «Не поддайся искушению».

Я попросила маму научить меня французскому языку, но ее лицо омрачилось, и она отказала.

– Почему?

– Он едва не привел меня к падению.

– О чем ты? – не унималась я всякий раз, когда представлялся случай.

Но она только качала головой и бормотала, что я слишком юна, что я сама скоро все узнаю и что это очень скверно.

– Как-нибудь, – сказала она наконец, – я расскажу тебе про Пьера. – А потом включила радио и так долго не обращала на меня внимания, что я пошла спать.

Довольно часто она начинала рассказывать мне какую-нибудь историю, но посреди повествования отвлекалась, поэтому я так и не узнала, куда переместился земной рай с индийского побережья, и почти на неделю застряла на «шестью семь равно сорок два».

– Почему я не хожу в школу? – спросила я.

Мне было интересно узнать про школу, потому что мама всегда называла ее Рассадником. Я не знала, что она имеет в виду, но знала, что это плохо, как «противоестественные страсти».

– Там тебя с пути истинного собьют, – только и слышала я в ответ.

Обо всем этом я думала в уборной. Она была на улице, и я терпеть не могла ходить туда ночью из-за пауков, которые приползали из угольного сарая. Мы с отцом уйму времени проводили в уборной: я сидела, подсунув под себя руки, и напевала под нос, а отец, наверное, стоял. Мама очень сердилась.

– Что вы там вечно торчите? На эти дела ведь не надо много времени.

Но в нашем доме больше некуда было пойти. У нас была одна спальня на всех. Мама собственноручно обустраивала ванную комнату рядом и со временем собиралась, если останется место, поставить перегородку, чтобы соорудить маленькую комнатку для меня. Но работа шла очень медленно, ведь слишком многое занимало мысли мамы. Иногда приходила миссис Уайт помочь замешать раствор, но в итоге они слушали Джонни Кэша[13] или сочиняли очередную листовку про крещение через полное погружение в воду[14]. Однако в конце концов дело было сделано – не прошло и трех лет.

Тем временем мое обучение шло своим чередом. Благодаря слизням и маминым каталогам семян я узнала про сельское хозяйство и про садовых вредителей и приобрела представление об историческом процессе благодаря пророчествам из Откровения и журналу под названием «Неприкрытая правда», который мама получала раз в неделю.

– Илия[15] снова среди нас, – заявляла она.

А еще я научилась истолковывать знаки и чудеса, которых ни за что не понять неверующему.

– Тебе это понадобится, когда ты отправишься обращать язычников, – напоминала мне мама.

Потом, однажды утром, когда нам пришлось встать рано, чтобы слушать Ивана Попова из-за «железного занавеса», в почтовый ящик нам плюхнулся толстый коричневый конверт. Мама решила, что это письмо с благодарностями от тех, кто был на агитационном собрании «Крестового похода во исцеление недужных» в зале при ратуше. Она рывком его вскрыла, и лицо у нее вытянулось.

– Что там? – спросила я.

– Это про тебя.

– Что про меня?

– Я должна отправить тебя в школу.

Я пулей улетела в уборную и села на руки. Наконец-то, Рассадник!

– Почему ты меня туда посылаешь? – спросила я накануне вечером.

– Потому что, если ты не пойдешь, меня посадят в тюрьму. – Она взяла нож. – Сколько тебе бутербродов?

– Два. А с чем они будут?

– С говяжьей тушенкой, и скажи спасибо.

– Но если тебя посадят в тюрьму, то потом снова выпустят. Святого Павла вечно сажали в тюрьму.

– Я это знаю. – Она решительно разрезала хлеб – показался малюсенький плевочек подливы от тушенки. – А Те, Кто По Соседству, нет. Ешь и молчи.

Она толкнула ко мне тарелку. Выглядело как сущая гадость.

– А почему мне нельзя чипсов?

– Потому что у меня нет времени жарить чипсы. Мне надо попарить ноги и погладить тебе жилетку, притом что я еще даже не притронулась к запросам на молитву. А кроме того, картошки нет.

Я пошла в гостиную в поисках, чем бы заняться. На кухне мама включила радио.

– А сейчас, – произнес голос, – программа о семейной жизни слизней.