Если б семейство носило фамилию Андерссон, возможно, я никогда не нашла бы Туне. Однако сочетание «Хелена Гримелунд» достаточно необычное, и поэтому мне удалось выйти на нее. Я отправила до неприличия много писем, пока до меня наконец не дошло, что мне не удастся получить никакого ответа от Хелены. Я уже была готова сдаться. Меня начинала мучить совесть, стоило вспомнить о бабушке, и я решила, что нахожусь в тупике. Пришлось соглашаться на любые временные работы, лишь бы все закрутилось. Но рассылаемые мною резюме не давали результата. И я больше не осмеливалась заходить в социальные сети, поскольку мне начало казаться, что все мои сокурсники стремительно поднимались вверх по карьерной лестнице, перепрыгивая через ступеньки, выигрывали призы за свои короткометражки, получали работу в Париже и Лондоне и так далее, тогда как сама я занималась черт знает чем: носилась с дурацкой идеей фикс, намертво засевшей в моем мозгу…

Но потом, когда уже потеряла всякую надежду, я увидела фотографию на «фейсбучной» странице Хелены, просматривая ее как-то вечером. Снимок оказался в самом низу, почти в конце, и его выложила не она – кто-то отметил ее на нем. Женщина самой заурядной внешности, с седыми, собранными в конский хвост волосами и натянутой улыбкой обнимала одной рукой девицу подросткового возраста.

«Хелена и ее красавица-дочь зажигают на нашей именинной вечеринке!» – гласила надпись под фотографией.

Девочка была отмечена как Туне Гримелунд.

С тех пор минуло два года, но я пока так и не встретилась с матерью Туне. Мне неизвестно, как много дочь поведала ей о проекте, да я и не спрашивала. Однако из всего немногого, рассказанного Туне, и из нежелания Хелены отвечать на мои послания поняла, что она явно без восторга относится к моей попытке разобраться в случившемся в Сильверщерне.

Да и сама Туне тоже очень долго не желала иметь никакого отношения к проекту. Наша дружба с ней – одна из самых странных историй в моей жизни. Уже с самого начала Туне объяснила, что хочет ограничить свое участие в моем детище исключительно пересказом того малого, что ей известно, но уже с нашего первого дня вместе, под дешевый кофе и предварительные разговоры, я догадалась, что при всей ее недоброжелательности в ней живет и определенное любопытство.

Стала бы она разыгрывать его, если б ее не устраивало происходящее?

Я не знаю.

Точно так же мне неизвестно, одобряет ли мать Туне ее присутствие в нашей компании, а также что ее психолог думает об этом. И я не позволила себе поинтересоваться этим.

– Попробуй поспать, – говорю ей. – Завтра ждет трудный день. И не беспокойся: никто из них не в курсе. И если ты будешь против, никто никогда и не узнает.

Дикий рев вырывает меня из объятий сна.

Пробуждение от крика напоминает ощущение, когда ты разбиваешь стекло голой рукой – все происходит в мгновение ока, четко и болезненно. Пульс подскакивает, в то время как я – не более чем наполовину осознанно – вылезаю из спального мешка и пытаюсь рассмотреть что-нибудь в темноте.

Только выбравшись наружу, понимаю, что мне не пришлось расстегивать молнию палатки, а значит, это сделали до меня. Выходит, я тут одна…

Вокруг по-прежнему ночь; царит тишина, нарушаемая лишь стуком моего собственного сердца. Потом я слышу звук открывающихся автомобильных дверей.

Мои глаза уже успевают привыкнуть к слабому свету луны – настолько, что я узнаю Эмми, выбирающуюся из грузового отсека автофургона. Ее волосы растрепаны и рассыпаны по плечам, и на ней нет штанов; из одежды лишь большая белая футболка, в которой она ходила днем, и трусы. Булыжники, вероятно, студят ее ноги так же, как и мои собственные. Я чувствую сырость набравшего за ночь влаги мха, когда тот втискивается между моими пальцами.

– Вы тоже слышали? – спрашиваю я ее, одновременно наблюдая, как Роберт тоже выпрыгивает из машины. Эмми не смотрит на него. Она уже обогнула их фургон спереди и явно направляется в сторону школы.

– Эмми, – говорю я, в то время как Роберт начинает бежать за ней.

Затем чувствую, что у меня нет выбора, и следую его примеру.

Обежав их машину, вижу, что Эмми замерла, сделав всего несколько шагов. Она стоит и пыхтит, жадно и с шумом хватая ртом воздух. Ее взгляд шарит по пустой площади, глаза блестят в холодном свете месяца. Эмми смотрит на синий «Вольво», где на заднем сиденье спит Макс, на фасад школьного здания и растущие у стен кусты.

Роберт останавливается позади нее и осторожно кладет руки ей на плечи. Неуверенно, словно гладит испуганную собачку. Она словно не ощущает его прикосновение.

– В чем дело, Эмми? – спрашиваю. Только тогда меня осеняет. – Это ты кричала?

Я не признала в том вое ее голос. Но в таких случаях все они похожи. Однако, когда она сейчас поворачивается в нашу сторону, я понимаю, что, скорее всего, права.

– Я что-то видела, – объясняет Эмми. Я не могу понять, то ли она слишком бледная, то ли все мы выглядим как привидения, стоя на площади в темноте при тусклом свете.

– Там кто-то был, – говорит Эмми, снова поворачиваясь лицом к зданию школы.

– Где? – спрашивает Роберт. – В доме?

Она качает головой, кладет руку ему на бедро и делает шаг в его сторону, явно машинально, словно прижимается к нему.

– Нет, – говорит. – Посреди площади. Перед машиной.

Эмми почти пищит, произнося эти слова. Сначала я думаю, что причина тому – раздражение и сарказм, но потом до меня доходит, что это вызвано страхом.

Она напугана.

– Что именно ты видела? – спрашиваю я ее.

Сколько окон смотрят сейчас на нас… Масса улочек разбегается в разные стороны от площади, подобно нитям паутины… Вокруг множество пустых пространств… И стен, за которыми можно спрятаться…

Я обхватываю себя руками, неосознанно пытаясь защититься от неведомой опасности, но, чтобы не выдать свой страх, тут же делаю вид, что просто скрестила руки на груди.

«Успокойся, – убеждаю я себя. – Здесь никого нет».

Эмми смотрит на меня.

– Я проснулась, – говорит она. – Услышала какой-то звук и встала посмотреть, в чем дело. Кто-то стоял перед машиной и глазел на меня. – Она сглатывает.

– Ты разглядела, кто это был? – спрашивает Роберт.

– Нет, – отвечает Эмми. – Было слишком темно. Я видела лишь силуэт. Но там определенно стоял человек. Я различила глаза. Он смотрел прямо на меня… – Она переводит дыхание. – Кто бы это ни был, он видел меня.

Качаю головой, чувствуя, как на затылке у меня начинают шевелиться волосы.

– Пожалуй, там никого не было, – говорю я ей. – Похоже, причиной всему сонный паралич. Это довольно обычное явление – людям часто мерещатся непонятные темные образы, таращащиеся на них. Такое происходит, когда человек только-только просыпается, и его мозг…

Эмми перебивает меня.

– Я знаю, что такое сонный паралич, Алис, – хрипит она. – Он здесь ни при чем. Я встала. Успела полностью проснуться. Я видела кого-то.

Открываю рот, собираясь ответить, но вдруг мне становится ужасно холодно. По телу пробегает волна адреналина, я вся дрожу, во рту появляется привкус железа. Морозная апрельская ночь медленно, но верно делает свое дело.

Однако внезапно от холода не остается и следа.

Там, с другой стороны площади. У угла школьного здания. Кто-то стоит.

Худой темный силуэт. Однозначно человек.

Я пытаюсь сказать что-то, лишь бы нарушить тишину, и лихорадочно повторяю про себя: «Здесь никого нет. Здесь никого нет. Здесь никого нет».

Но когда я моргаю, силуэт не исчезает.

Он начинает двигаться к нам. Я единственная вижу его, Эмми и Роберт смотрят на меня. И теперь мне приходится узнавать нечто неожиданное и неприятное о самой себе. Я всегда считала, что смогу правильно действовать в критической ситуации – бежать, кричать, бороться… Однако сейчас не в состоянии выдавить из себя ни звука, чтобы предупредить остальных.

Силуэт подходит ближе, лунный свет падает ему на лицо… и все становится на свои места.