Изнеможение и безысходность оставили на лице моего любимого глубокие следы. Пыль покрывала его от тюрбана до ног, лишая красок, превращая величавое достоинство в оцепенение. Я понимала: сейчас мы для него обуза, пушечное ядро, привязанное к ноге.
— Поезжай, не жди. Без нас ты можешь двигаться быстрее.
— Нет!
Шах-Джахан прилег, чтобы хоть немного передохнуть в душном полумраке моей ратхи. Мы лежали рядом в тряской повозке. Глаза у него налились кровью от пыли и усталости, и я стала осторожно умывать его.
— С нами ничего не случится. Ни падишах, ни Мехрун-Нисса не допустят, чтобы с наших голов упал хоть волос.
— Я знаю, — на невыносимо печальном лице появилась улыбка. — Они не нарушат закон Тимуридов, это я преступил его.
— Все в прошлом. Нам не дано изменить происшедшее.
— А ты, ты можешь снять с меня вину?
— Ты и я — одно. Давай перестанем думать об этом. Хосров мертв. Ты жив. Тебе нужно скрыться.
— Я не могу оставить тебя. Или ты хочешь этого?
— Нет. Но ведь мы мешаем тебе передвигаться быстрее.
— Махабат-хан от нас в двух днях. — Мой муж снова улыбнулся. — Старый тигр дал мне время. Наверняка он догадывался о побеге с самого начала, не мог не догадываться. Джахангир послал Парваза ему в подкрепление.
— Почему же не Шахрияра? Он смог бы приобрести хоть какой-то опыт, — горько вымолвила я.
— Мехрун-Нисса не желает рисковать его жизнью. Будущий правитель должен пребывать в безопасном месте, например в гареме. — Муж поцеловал меня. — Как ты себя чувствуешь?
— Рядом с тобой мне всегда хорошо. — Я немного покривила душой, но его это успокоило, прикрыв глаза, он задремал.
Шах-Джахан спал, а я смотрела на него. Приметы усталости не исчезли, краткого отдыха недостаточно, чтобы стереть их. Я попыталась разгладить морщинки пальцами, но стоило убрать пальцы, и они вновь появлялись. Я знала, что и мои черты изменились: лицо покрыто такими же морщинами. Хоть я и не участвовала в сражении, все равно чувствовала себя разбитой. Все тело болело и ныло, я не успела оправиться от родов — последние были очень тяжелые. Каждое дитя брало с меня свою дань, и на то, чтобы восстановить силы, требовалось все больше времени. После рождения Дары я была полна сил и радовалась тому, что здорова, — теперь меня переполняла тоска. Мне хотелось одного — заснуть, отдохнуть, погрузиться в обволакивающее тепло хамама, а потом лежать неподвижно, чтобы легкий ветерок обвевал разгоряченное тело. Долго ли еще? Долго ли? Я была не в силах приподнять завесу вечности, скрывавшую наше будущее.
Шах-Джахан проснулся на закате. Он не чувствовал себя отдохнувшим, во сне его окружали призраки Джахангира, Мехрун-Ниссы, Махабат-хана, Парваза и тьмы конных воинов.
— Куда нам идти?
— Не знаю. Нас никто не укроет. Может, вернуться в Бурханпур? Там со мной пока считаются.
— Считаются? Пока да, но твои же солдаты расскажут, что мы проиграли. Князья Декана тут же предадут нас в руки Джахангира, чтобы заслужить его милость.
— Так кто угодно поступит, не только князья Декана. — Шах-Джахан вздохнул. — Да и Махабат-хан непременно решит, что мы отправились в Бурханпур. Если мы поедем на запад, возможно, найдем убежище у одного из князей Раджпутаны…
— У какого именно? Раджпуты скачут за нами с Махабат-ханом. И князья Мальвы[95] тоже.
— Поедем в Мевар.
— Каран Сингх навсегда запомнил, что его отец потерпел от тебя поражение.
— Но он может вспомнить и нашу доброту к нему. Я отправлю гонца, спрошу, даст ли он нам убежище, спрячет ли от отца. Возможно, он будет рад бросить вызов падишаху.
— Или погубить нас.
— Этого можно ждать от кого угодно, любимая. Предательство естественно для людей, к нему часто прибегают. Я бы не доверился тому, кто стал бы это отрицать. Выживем ли мы, зависит от того, желанные мы гости или нет, но узнать это мы не можем. Все зависит от бурь, бушующих в человеческом сердце. Сегодня нас приветят, но уже назавтра все может перемениться. Тот, к кому мы обратимся, будет смотреть на нас и думать: а в чем его собственный выигрыш? Эта мысль днем и ночью будет биться в его голове. Стою ли я того, чтобы меня поддержать? Я могу посулить в награду несметные сокровища, великие почести, но ведь всем известно: чем безнадежнее положение принца, тем быстрее растет его щедрость.
Слова были горькими, но я понимала, что мой любимый прав. Единственное, что нам остается, — уповать на широту человеческого сердца. Если сердце окажется храбрым, мы будем хоть на время укрыты от невзгод, если дрогнет, даст слабину, нас закуют в кандалы.
— Ты прав, посылай гонца к Каран Сингху. Да, он может заманить нас в ловушку, но ведь у нас нет выхода, — сказала я.
— Так и сделаем. А Саадулла-хан с людьми — сколько сможем выделить — пусть продолжает путь на юг, к Буханпуру. Махабхат-хан погонится за ним, мы же тем временем повернем на Мевар.
Нас сопровождала только сотня конников. Остальные, возглавляемые Аллами Саадуллой-ханом, поскакали на юг. В течение месяца — а если удастся, и дольше — им предстояло отвлекать внимание Махабат-хана и Парваза. Потом, рассеявшись и уйдя от погони, они смогут присоединиться к нам в Удайпуре.
…Никому бы и в голову не пришло, что в разбитых повозках едет наследный принц со своей семьей. Без богатой одежды и драгоценностей Шах-Джахан стал похож на мелкого обедневшего князька, который отправился навестить могущественных родственников. А где же гарем принца? Ведь единственной женой обходится самый неудачливый из джагирдаров. Сопровождавшие нас солдаты стали похожи на шайку дакойтов…
Теперь мы ехали не так быстро, зная, что армия Махабат-хана движется на юг, но соблюдали все меры предосторожности — субы, через которые приходилось проезжать, были подчинены Великому Моголу. В путь мы отправлялись в сумерках, держались в тени холмов, поближе к джунглям, незаметно проскальзывали мимо деревень, избегали крепостей и городов. Привал устраивали на рассвете. Лагерь разбивали в оврагах или глубоко в лесу, прячась от людских глаз.
Больше всех страдали дети. Они спали урывками и совсем приуныли из-за отсутствия удобств. От вынужденной тесноты сыновья и дочери ссорились, дрались и снова мирились, выбирая союзников и врагов, словно маленькие цари. Дара с Джаханарой объединялись против Аурангзеба и Равшанар, иногда Шахшуджа и Аурангзеб дрались на одной стороне. Но Аурангзеб и Дара не объединялись никогда, в свои играх они опирались только на тех, кто был готов выступить против другого.
Шах-Джахан позволял мальчикам ехать верхом вместе с солдатами. Те на время заменили им учителей, преподавая азы военного искусства. Аурангзебу это особенно нравилось, Дара же предпочитал общество Исы. Все дети читали Коран, «Бабур-наме»[96] и книгу Джахангира. Какой грустной иронией было то, что мы везли с собой это свидетельство любви к Шах-Джахану, ведь теперь автор «Тузук-и-Джахангири» послал вдогонку за нами целую армию!
На границе Мевара нас встретил сам Каран Сингх в сопровождении конной свиты. Он спешился и почтительно коснулся колена Шах-Джахана. Мужчины порывисто обнялись. Мой любимый не мог скрыть облегчения, обнаружив наконец союзника в опустевшем мире.
— Ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, — сразу объявил Каран Сингх.
— Я задержусь лишь до тех пор, пока это будет безопасно для всех нас. Нам необходим отдых. Арджуманд очень устала и ослабла, я должен дать ей время восстановить силы.
— Госпожа будет набираться сил в моем дворце Джаг-Мандир[97]. Отвагой она не уступает царице Падмини, моей прародительнице, которая предпочла совершить джаухар, но не сдаться в плен. Я буду почитать Арджуманд так же, как чту Падмини.
Легенда о царице Падмини была мне, конечно, знакома. Более трехсот лет назад пуштунский правитель Ала-уд-дин Кхилджи прослышал о необыкновенной красоте Падмини. Она была женой дяди тогдашнего раны, Бим Сингха. Ала-уд-дин Кхилджи напал на Читтор и заявил, что отведет свое войско только после того, как увидит Падмини. Для мусульманина невозможно открыто разглядывать индусскую принцессу, но, чтобы угодить Кхилджи и добиться снятия осады, рана позволил пуштуну посмотреть на отражение Падмини в зеркале. Образ красавицы околдовал Кхилджи, и он, нарушив обещание, продолжал осаждать Читтор. Когда победа, казалось, была уже у него в руках, Падмини увела всех женщин в подземную пещеру, и они совершили массовое самоубийство. Раджпутанские мужчины, надев шафранные одеяния, погибли в сражении.
