Принцесса Гульбадан была моих лет, немного ниже и немного стройнее меня. Движения ее, неловкие и скованные, выдавали сильнейшее смущение. Вокруг нее все шумело и бурлило, она тоже что-то говорила и кланялась приветствовавшим ее женщинам. За ней стояла располневшая женщина, ее мать, а еще дальше — многочисленные придворные дамы.

Мехрун-Нисса, хотя по-прежнему была в свите Салимы, держалась, как будто она мать принца, вышедшая навстречу его невесте. Никто не понимал, по какой причине хитрая женщина не подпускает к себе Джахангира. Говорили, что от любви к ней падишах просто сходит с ума. Я ему не сочувствовала, ведь он заставил меня страдать, лишив всякой надежды… Джахангир хотел жениться на Мехрун-Ниссе, тем более что теперь этому ничто не препятствовало. Джодхи Бай на какое-то время оправилась от своей таинственной хвори, но вскоре хворь вернулась. Несчастную рвало кровью, и, промучившись неделю, она скончалась. Падишах пребывал в глубокой скорби, объявив месяц траура, но все при дворе шептались: она отравлена!

Удивительно, но ради любви люди идут на чудовищные вещи. Умирая от желания, они могут убить, чтобы добиться своей цели. Мужчины такое проделывали, да и женщины тоже… Вот только у меня не было могущества Великих Моголов, чтобы положить конец своему существованию.

Мехрун-Нисса, улыбаясь, подвела принцессу ко мне. Тетушка не могла не знать, насколько тяжела для меня была церемония приветствия, но я хорошо подготовилась, и она могла не волноваться. Женщины вокруг так и впились в меня глазами. Вероятно, они надеялись, что я, обезумев от ревности, расцарапаю гостье лицо… Вместо этого я низко поклонилась и даже нашла в себе силы улыбнуться.

— Моя племянница, бегума Арджуманд Бану, — сказала Мехрун-Нисса.

— Я наслышана о вашей красоте.

— Вы так добры, ваше высочество… Я и подумать не могла, что известие столь малой важности проделало путь до Исфахана.

На миг наши взгляды встретились, и я заметила едва уловимую печальную улыбку. Глаза у принцессы были большие, карие, очень красивые — и настороженные. Такие бывают у оленя, когда он застывает, чувствуя опасность. С чего бы ей меня остерегаться? — подумала я. Ведь это ей предстоит выйти замуж… Может, она слышала, что Шах-Джахан все еще любит меня? Эта мысль была слабым утешением.

— Известие о вашей красоте не такое уж маловажное…

Мне показалось, что она хотела добавить что-то еще, но Мехрун-Нисса потянула девушку за собой.

— Желаю вашему высочеству счастья в предстоящем браке.

Если она и услышала, то не подала виду, и вскоре толпа женщин заслонила ее от меня. Времени, чтобы отдохнуть с дороги, у нее было совсем немного, через три дня она выходила замуж за Шах-Джахана.

Теперь, когда я исполнила свой долг, мне отчаянно захотелось скрыться, но этикет требовал, чтобы я осталась среди женщин, мило улыбалась, кивала, что-то говорила… Бегума Арджуманд Бану Бегам была другим человеком, она двигалась по дворцу, словно в опиумном сне, в ночном кошмаре, а я, растоптанная, уничтоженная, униженная Арджуманд, скрывалась за ее оболочкой, свернувшись в калачик, крепко зажмурив глаза. Все, чего я сейчас хотела, — спрятаться в глухом уголке сада с видом на Джамну, в чудесной лимонной рощице, где писала стихи, проникнутые горечью и печалью.

— На балконе тебе будет прохладнее, агачи, — шепнул Иса.

— Мне не нужен свежий воздух. Мне нужно оказаться подальше отсюда… забыть. Я хотела бы уехать в горы. Поедешь со мной?

— Конечно, агачи. Я живу, чтобы служить тебе. Но… не думаю, что это путешествие будет достаточно далеким.

— Да, Иса, я поняла тебя. Я всегда буду помнить о нем, любить его, страдать… От этого чувства некуда бежать… Принеси мне вина, пожалуйста.

После церемонии наступило затишье — принцессу увели, чтобы она могла принять ванну. Когда она вновь появится, торжества будут продолжаться до глубокой ночи. Обитательницы гарема ждали этих торжеств. Они позволяли отвлечься от монотонности повседневной жизни, продемонстрировать лучшие украшения, облечься в новые шелка… В предвкушении праздника женщины лежали на кушетках, перешептывались и хихикали, и казалось, что каждый их взгляд, каждое слово касаются меня.

Иса прав, на балконе мне будет лучше.

Проходя через большой зал, я краем глаза уловила какое-то мимолетное движение.

В небольшом алькове на широкой тахте лежали три женщины. Две из них, светлокожие, длинноволосые кашмирки, нежно поглаживали юную смуглую турчанку. Девушка прикрыла глаза от удовольствия, руки ее отвечали на ласки. Все были исполнены ленивой неги, словно время остановилось.

Мимо проходили другие женщины, не проявляя ни малейшего любопытства к любовной сцене, я же застыла, не в силах оторвать глаз.

Одна из женщин в алькове наклонилась и жадно поцеловала турчанку в губы. Одежды становились им помехой, и они начали срывать их.

Тела женщин заблестели от пота, дыхание участилось. Волос на лобках не было, и все было открыто для пальцев, как, впрочем, и для моих глаз.

Турчанка отвечала на ласки все слабее, но исступление ее подруг нарастало. Они покусывали ей соски, вводили пальцы во влагалище и тут же выдергивали их. Девушка стонала в сладостной лихорадке, пот тек с нее так, словно она искупалась в реке.

Из-под подушки был извлечен длинный темный предмет толщиной с мое запястье. Выточенный из дерева, он был гладкий, как слоновая кость. Я увидела, как его смазали маслом, и он заблестел в приглушенном свете.

Любовная игра полностью поглотила всех троих, они не замечали ничего вокруг. Женщина, покрывавшая поцелуями грудь девушки, встала на колени, и начала ласкать ее лоно. Рот турчанки раскрылся в беззвучном вопле.

Другая женщина водила блестящим деревянным предметом по груди и животу девушки, надавливая, увеличивая круги. Затем она передала жезл подруге, а сама уложила голову турчанки себе на колени и продолжала поглаживать ее обеими руками.

Я почувствовала возбуждение, щеки мои загорелись.

Первая женщина поднялась с колен и нежно, медленно стала вводить жезл в лоно девушке, пока он не скрылся полностью. Потом она выдернула его и повторила движение. Еще раз… еще… и еще…

Низ моего живота сладко заныл.

Женщина действовала все быстрее, резче, пока девушка не выгнулась дугой. После этого она упала на подушки, обессиленная, бездыханная… Безумие прекратилось.

Я вздрогнула и, словно очнувшись от сна, поспешила уединиться на балконе.

Ветер с реки показался мне холодным, одежда была мокрой от пота, ноги дрожали, сердце бешено колотилось. Наслаждение растекалось по жилам, как течет кровь. Никогда раньше я не испытывала подобного. Это и испугало меня, и привело в восторг. Фигуры в Каджурахо были исполнены отстраненной красоты, они не вызвали возбуждения. Но эти женщины… чувственные, пахнущие потом и маслом, пробудили тайны моего тела.

То, чем они занимались, нельзя было осуждать: проскользнуть мимо гаремной стражи мог только смельчак, поэтому обитательницы гарема привыкли сами доставлять себе удовольствие. Но насколько же сильнее и острее должны быть ощущения, испытанные в объятиях мужчины! И каким утонченным могло стать наслаждение, которое я испытала бы с Шах-Джаханом…

Я услышал шум и понял, что прибыла моя невеста. Итимад-уд-даула встретил ее на подступах в Агре и теперь сопровождал караван.

— Какая она, что собой представляет? — спросил я Аллами Саадуллу-хана.

Он стоял у окна, смотрел вниз. В позе его читались скука и беспокойство, и я отлично знал, с какой радостью он бы сейчас улизнул из этого склепа.

— Что можно сказать, ваше высочество… Отсюда она кажется маленькой, хрупкой. Вижу, у нее красивые руки. Остальное — тайна, открыть которую суждено не мне.

— Когда открою, будет слишком поздно. — В эти дни я был не самым приятным собеседником, мне не хотелось участвовать в поединках, я не мог заставить себя выехать на охоту, да и от своих женщин не получал удовольствия. Я пил, пытаясь найти забвение в вине. — Ступай! — Взмахом руки я отослал Аллами прочь.