Когда «дровосек» пришел в себя, вокруг уже толпились красноармейцы, старшина и еще какой-то командир в синих штанах и синим верхом фуражки.

– Горе луковое, – пробормотал старшина.

Красноармейцы поняли, в чём дело и, не обращая внимания на кровяной след на лбу Мишки, разразились смехом.

Незнакомый командир пристально осмотрел раненого и ушел. Старшина поднял топор и подал повару.

– Руки-крюки. Вот что с ним делать? – старшина выдал несколько нецензурных выражений и махнул на Мишку рукой. – Иван Николаич, разбирайся с ним, мне нянчиться некогда. К двадцати ноль-ноль, чтобы ужин был готов. Ясно?

– Сделаем, товарищ старшина.

– Чего рты пораззявили? Цирк что ли? Война идёт, а они ржут как кони. Точилов, лошади готовы? Смельченко, контейнеры приготовил? Шевчук, мать твою, хватит ржать, бери Коробейника и за продуктами на склад, бумаги держи. Вирый, во вторую роту контейнеры с кашей повезешь.

Терехин поплевал на ладони и ловко срубил неподдавшееся Мишке дерево. Топорик в умелых руках страшное оружие.

Мишка пощупал запекшуюся на лбу кровь и выросшую с медный пятак, шишку.

– Не сиди, собирай. Тащи к кухне. Хороша потеха гусли, а ореха не стоят.

В тапочках ходить по лесу оказалось совершенно неудобно. Они то и дело слетали с ноги, приходилось останавливаться и искать их в траве.

И все же ужин сготовлен вовремя. Уставший Мишка закидывал в рот кашу, проглатывая не жуя.

Терехин не выдержал и засмеялся.

– Голод не тетка, пирожка не подсунет. Добавки положить?

И вторая порция залетела в рот, словно в паровозную топку.

– Наутро дровишек напили, а я баки помою.

Засыпая в небольшой походной палатке, Мишка попытался осмыслить произошедшее за день, но как, ни старался, ничего надумать не сумел. Мысли разбегались, а навалившаяся смертельная усталость, быстро отключили «попаданца», совершенно не похожего на героев прочитанных книг, от непонятного прошлого мира. Странные метаморфозы остались неразрешенными.

Пробуждение далось нелегко. Еще не взошло солнце, а его растолкали и заставили принести к палатке два ведра воды из ближайшего ручья. Болело все, что болеть могло и что болеть не могло в принципе. Голова раскалывалась. Тело реагировало болью на каждое движение. Он попытался пожаловаться на самочувствие старшине.

– Все болит. Ноги еле двигаются.

– За водой сходишь, вот и разомнешься, – ответил непреклонный старшина.

– Да как я принесу? Я не могу ногами и руками двигать, – чуть не захныкал Мишка.

– Выполнять! – рявкнул тот, нахмурив брови и сжав кулаки. – Нюни подбери, война идет.

Надо же, как действует крик. Мишка мчался с пустыми ведрами по вытоптанной тропинке с пустыми ведрами, словно у него ничего не болело вовсе. В том числе и натертые вчера до крови, ноги. И ведь тапочки ни разу не слетели! Остановившись у самого ручья чуть не заплакал.

«С ним обращаются не как с человеком, а как… как… скотом что ли? На меня дома никто никогда не кричал. Ну, высказывали там, то, се. Но не кричали. Я что мальчик на побегушках? Устроили тут войнушку, а Мишка спасай?»

Обиженные мысли скакали в возбужденном мозгу, но не мешали зачерпнуть воду. Когда Мишка распрямился, набрав второе ведро, то ощутил между лопаток что-то узкое и довольно острое.

– Хенде хох! – услышал он голос сзади. – Ты есть плен!

Холодный пот прошиб мгновенно.

«Немцы! Отвоевался. Надо как-то выжить. Может сказать, что я шел к ним? Не поверят. Может так, типа ждал, когда они придут поближе и сдаться? Нет, опять что-то не то. Че придумать то?»

– Что в штаны навалил? – расхохотался кто-то сзади.

Взбешенный Мишка резко развернулся на голос, но поскользнулся, уронил ведро и сел в ручей. Злости не было предела.

– Эй, ты, чего? – забеспокоился боец, увидев налитые кровью глаза Мишки. – Я часовой – лицо неприкосновенное! Нападешь, стрелять буду!

Что остановило Мишку от расправы над шутником, история умалчивает. Впрочем, и сам Мишка этого так и не понял. Страшнее врага в тот момент для него не существовало.

На Пананина, широко открытыми голубыми глазами, недоуменно поджав губы, смотрел рыжий парень, совсем еще мальчишка.

– Звиняюсь. Думал Стёпка за водой п-пришёл, – слегка заикаясь, проговорил он. – Помочь в-вылезти?

– Да пошёл ты, помогальщик!

Вода в ручье оказалась ужасно холодной. Мишка быстро встал, отыскал слетевший тапок и набрал воды. Молча, недобро глянул на провинившегося часового, помчался к палатке.

– Пананин! Ядрит твою ногу сломит! Где прохлаждаешься? Бойцы воду ждут, а ты интимные места водой смачиваешь! Бегом! Тудыть – растудыть!

Наливая воду в рукомойник странной конструкции, Мишка умудрился облить хмурого бойца в выцветшей гимнастерке. Тот буркнул что-то в ответ и отвернулся. Через мгновение холодная вода пролилась Мишке на голову. Он дернулся, замотал головой от неожиданности, запнулся за пустое ведро, с трудом устоял на ногах.

А вокруг стоял смех, нет, не смех, гогот. Разозленный «попаданец» с перекошенным от злости лицом попытался разобраться с шутником, но сразу же был остановлен крепкими мужскими руками нескольких бойцов.

– Пананин! – старшина угрюмо смотрел на Мишку. – Приведи себя в порядок. С тобой особист желает познакомиться. Остальным приготовиться к построению.

Впервые, с момента попадания в прошлое, сердце екнуло от плохого предчувствия. В книгах, которые он читал, сотрудники НКВД были в основном недалекими, мясниками, во всех видящими шпионов и предателей. Перед глазами уже рисовались картины пыток. Вот только шел он к особисту без сопровождения, можно сказать, по доброй воле. Мишка несколько раз оглядывался и не мог понять, как так, к особисту без конвоя. В попытках сконцентрироваться на предстоящей встрече, определить, что будет спрашивать этот мясник и сочинить какую-никакую легенду, Мишка оказался у искомой палатки. Она стояла в стороне от палаток хозвзвода, под деревьями, слегка склонившимися над ней. Чуть в стороне на бревне курили три бойца в форме НКВД.

Часовой хмуро взглянул на робкого красноармейца с выпирающим животиком и, не оборачиваясь, откинул полог внутрь палатки. За небольшим столом сидел немолодой командир с обветренным лицом и шрамом под левым глазом, с коротко подстриженными волосами. Керосиновая лампа на краю стола бросала зловещие тени в полутьме палатки.

– Красноармеец Пананин по вашему приказанию явился, – голос предательски дрогнул, а рука задрожала.

– Является черт после полуночи, – закуривая папиросу, буркнул особист. – Проходи, садись, боец. Лейтенант госбезопасности Малькевич. Тут вот какое дело. Мы не нашли на тебя никаких документов. Откуда ты, где проживал, чем занимался. Так ведь не бывает, что человек есть, а следов его жизнедеятельности нет. Подозрительно все это. Что скажешь? Объясни.

Все мысли, и заготовленные фразы испарились без следа. Мишка с трудом сглотнул вставший в горле комок. Слюна стала вязкой. По лицу потекла струйка пота.

– Как, когда, при каких обстоятельствах ты оказался в Минске?– в голосе появились металлические нотки.

– Товарищ командир, я не помню, – промямлил Мишка.

Особист пристально смотрел в глаза Пананина.

– Я, может быть, и не заинтересовался бы тобой, но многое говорит о том, что ты не такой как все. Манера речи, поведение. Словно, многое из всего вокруг, для тебя открытие. Да и вид у тебя для двадцатипятилетнего парня странный. Руки белые, мягкие, без мозолей. На рабочий класс совершенно не похож, но и на буржуя не тянешь. Шпион, который ничего не умеет и не знает. Странный тогда получается шпион. Хотя, может, тебя так специально подготовили? Как настоящая фамилия?!

Последний вопрос прозвучал резко в контрасте с предыдущими фразами. Мишка вздрогнул и начал икать.

– Па..ик..нанин. Ик. Я…ик не по…ик…мню…ик…ни…ик…чего.

Особист протянул кружку с водой. Мишка, стуча краями о зубы, с трудом, но с жадностью, выпил.

– Интересное дело. Вот объясни тогда. Ты прожил двадцать пять лет, но что-то ведь осталось в памяти?