Я женщине сказал, что я – плохой. Со мной, сказал, утратишь ты покой, я бью детей, не отдаю долги, могу сбежать, могу ударить лошадь… Но женщина ответила: «Не лги! Ты лучше всех! Я верю: ты хороший!» «Да-да! – воскликнул я. – Все так и есть! Всего дороже истина и честь, в борьбе за честность посвятил я жизнь и не сверну с намеченной дороги!..» Но женщина ответила: «Заткнись! Устала я считать твои пороки…» И стал я ни хороший, ни плохой, ни белый и ни черный – никакой. И женщина довольна, но ворчит, спокойно жить ей что-то все ж мешает: о чем он дни и ночи все молчит и что он, притаившись, замышляет?! Сергей Давыдов Берегите дух ваш, и никто не поступай вероломно против жены юности своей (Мал. 2, 15). Торжественные обязательства моей жене (шутка) Я ОБЯЗУЮСЬ, если стану старым, Что, как я понял, не исключено: Не петь в подъездах песен под гитару, Не пить в подъездах со шпаной вино. Не повторять одним и тем же людям Одну и ту же байку двадцать раз. На девичьи, красивой формы груди Не скашивать, в прожилках красных, глаз. Не приставать с советами к подросткам. И к женщинам не приставать в метро. Не врать, что я входил в Политбюро, Что был красавцем двухметроворостым. Не утверждать, что нынче скверны нравы, Что люди и писатели – мелки И что во всем всегда бывают правы, Конечно, в жизни только старики. Ни с перепоя, ни со сна, ни сдуру, Прикинувшись, что честен я и прост, Не выставлять свою кандидатуру На всероссийский президентский пост. И главное – я честно обязуюсь, И в том присягу принести готов, Жене не изменять. И, образумясь, Не сочинять таких стихов! Валерий Михайлов «С добрым утром!», «Добрый вечер!» Все нравится мне в моей уютной квартире – и дом-то «сталинский» о четырех этажах, и лестница в подъезде широкая, и площадка перед дверью огромная, и двор, как в детстве на Хорошевке, зеленый и просторный, и тишина за окном. Да, за окном тишина, а внизу под нами сосед живет и по ночам что-то из дерева конструирует. Да не ночь-другую, а три года с лишком уже трудится. Сплю-то я плохо, да вы знаете, с таблетками, но от ночного шума, когда каждый звук, словно барабан звучит, даже иностранные беруши не спасают. Надо привыкнуть к музыке за стеной, к музыке под ногами, к музыке над головой. Это хочешь не хочешь, но пребудет со мной, с нами, с вами. Запах двадцатого века – звук. Каждый миг старается если не вскрикнуть – скрипнуть. Остается одно из двух – привыкнуть или погибнуть. И привыкаем, кто может, и погибаем, кто не может, не хочет, не терпит, не выносит, кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит. Он и погибнет зато. Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси! Звездное передвижение нас по ночам не будит! А тишины не проси. Ее не будет. Борис Слуцкий † 1986 Стал я рукастому соседу по ночам звонить, но разговора не получалось – что успеем выкрикнуть друг другу за мгновенье, то наше. А надо сказать, что на прежней квартире тоже доставал меня сосед-милиционер: он по ночам ловил наркоманов и в ожидании смены тихо так играл – поверите ли? – через синтезатор на барабане. А стенки в «корабле» звуку не препятствовали – лишь бы потолок удержать. И стал я с молодым правоохранителем воевать: жалобы писать в разные инстанции, милицию вызывать по ночам. А что ему родная милиция? Он им или удостоверение свое показывает, или прекращает на инструменте играть, услышав шум подъехавшей машины. Оставалось мне лишь краснеть перед прибывшими милиционерами и просить прощения за безпокойство. А молодой «санитар общества» в отместку регулярно прокалывал шины на моем «жигуленке», стоявшем у подъезда. Я, помню, все удивлялся – откуда на питерских дорогах столько гвоздей? Батюшке жалился, а он в ответ: «Ты вот шума не терпишь, бороться пытаешься, вот бес тебя и достает». Но, слава Богу, смогли мы оттуда убраться подобру-поздорову. На новом месте день-другой я настороженно вслушивался, нет ли со двора шума, не балуется ли кто в доме музыкой нестерпимой. Все тихо, и я было успокоился. Но тут заработала у нового моего соседа столярная мастерская, а у интеллигентных соседей сверху до упора гремит телевизор.
Уснуть? Но верхние соседи включили ящик за стеной. Они телеэкраном бредят, фильм не пропустят никакой. Вот и сейчас… Тургенев?.. Чехов? Сквозь стенку я не разберу. Там кто-то должен был, уехав, быть в Костроме уже к утру. Он говорит: «Я вам откроюсь, я не заставлю вас страдать…» Он говорит: «Бунтует совесть… Что я могу народу дать..» Подушку на ухо – и будет! Но, кажется, напрасный труд. Там, за стеной друг друга любят, но не об этом речь ведут. Он говорит: «Не жду успеха… Простите… Для своей страны…» Он говорит: «Я должен ехать…» Она поправит: «Мы должны…» Взмывает музыка прощально, но долго в тишине слышны те отголоски жизни дальней: «Страданье… Совесть… Мы должны…» Наталья Перевезенцева Но через год наверху родился ребёнок, и звуки телевизора стихли, а младенцу-несмышлёнышу рот не закроешь… Да, батюшка после переезда, когда квартиру освящал нашу, предупредил меня, счастливого: «Саша, бес с тобой может переехать, чтобы досаждать. Пока будешь на шум раздражаться, избавиться от него ты не сможешь». Но я в счастии тогдашнем слова-то запомнил, но внимания на них не обратил. |
