Кошки дюже скребли на душе, и Лебедев, не в силах справиться с дурным предчувствием, перекрестившись, залпом опрокинул поднесенный стакан. Настойка обожгла нутро, разрумянила лицо:

– Ну и отраву вы тут пьете. – Аркадий отдал стакан и, не сказав боле ни слова, вытер губы, точно ему хотелось уничтожить и след своей покорной уступчивости.

Со связанными за спиной руками, в сопровождении конвоя Лебедева препроводили в кабинет графа, где выдержка и воля изменили драгуну.

На столе лицом вниз, в ворохе бурых от крови писем и бумаг лежал зарубленный граф.

На бледном лице ротмистра сыграли желваки. Все происходило точно во сне, и все фигуры: и урядника, и конвоя, и набившихся слуг, и графини – виделись странно знакомыми, равно как все действо вокруг казалось также давно знакомым, уже некогда бывшим… Но когда Лебедев останавливал взгляд на чьем-то лице или каком-либо предмете, то все поражало его чужой новизной и тревогой.

Только сейчас окончательно осознав, что сделался заложником некоего чудовищного замысла, он на время потерял дар речи. «Господи, Иисусе Христе, помилуй меня грешного…» С внезапной острой тоскою в сердце Аркадий понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, покуда не пройдет этот проклятый, выхваченный из циферблата, черный час. В доли секунды увиденная им во всей своей наготе правда едва не лишила его воли. «Что же это? – Горячая мысль обожгла голову, выстудила грудь. – Это же каторга…»

– Ну-с, и как вам? – точно, читая мысли драгуна, раздался рядом сиплый голос урядника. – Никому не хочется начинать этот разговор, но кто-то же должен.

– Да вы что? – Аркадий нервно рассмеялся и открыто посмотрел в глаза Ракову. – Неужели вы серьезно полагаете, это моих рук дело? Вы что же… и вправду вознамерены подозревать меня… боевого офицера?.. Побойтесь Бога! Да вы знаете…

– Я знаю одно, – отрубил помрачневший урядник, – что ныне Бог на стороне тех, кто его отвергает! И довольно! Вы лично… можете что-то сказать в свое оправдение? Ну-с?!

– На это?.. – Лебедев растерянно, как тонущий, не умеющий плавать человек, отрицательно качнул головой. – У меня нет ответов.

– Так попытайтесь их найти! И без глупостев!

– Я же сказал вам – ничего не знаю. Я спал!

– Тогда потрудитесь рассказать, что знаете, черт возьми! – раздраженно прикрикнул урядник, часто прихлебывая из стакана горячий, крепкий чай, поданный по его хмельной просьбе. Стакан был вставлен в серебряный, потемневший в узорах подстаканник и мелко, противно звенел в дрожащих пальцах.

– Да пошто с ним гутарить, пан урядник?

– В острог его! Ой, матушка-государыня наша, Татьяна Федоровна! Горе-то, горе какó! Петра Артемьевича – заступника нашего!! Убили-и!!

– Добром да укором с таким зверем не разбересся, в острог его! – заколыхалась, заголосила, как разбуженный лес, толпа.

– Экий вы дурак, братец, – тихо, едва слышно, пытливо глядя в глаза Лебедеву, буркнул Раков, продолжая жадно давиться кипятком. – И лицо не воротите, голубчик. Не курица, его сиятельство граф убит. И подозрений с вас никто не сымал. Это дело – до обеих столиц докотится, будьте уверены! Думайте, ротмистр, думайте, без алиби никак-с, пустое… Чистый эшафот… Впрочем, время в дороге у вас еще будет… Да и не мое это дело… Без судебного пристава тут не разобраться… Ладно, ступайте. Эй, Панас, спроводи!

Еще раз промерив хозяйским шагом кабинет, обойдя массивные кресла, с разных сторон полюбопытствовав на рубленую рану, что черной глубокой трещиной шла через всю голову покойного, урядник наморщил взявшийся испариной после чаю лоб, подозрительно пошевелил щеткой усов и боднул вопросом графиню:

– Так значит, вы настаиваете, милейшая Татьяна Федоровна, что ровным счетом ничего не пропало… Тэк-с, тэк-с… Стало быть, ни грабеж, ни воровство… Хм, любопытный завив. Тут, знаете ли, голубушка, дело сыска, а не конвоя… однако не волнуйтесь, по возможности все передам, доложу, разберемся. Только одно держите подо лбом: двери закрыть на ключ, никого не впускать, и до приезда господина пристава ни-ни! Чтоб ничего и пальцем не смели тронуть! Иначе все дело насмарку! А вас, – Клим Тимофеевич обвел бульдожьим налитым взглядом притихшую челядь и, погрозив волосатым кулаком, рявкнул, – всех под статью подведу, ежели что… Засим прощайте, графиня. Мои соболезнования…

* * *

В крытом черном экипаже было жестко, тесно и холодно; вновь крепко шибануло прелым армейским сукном, навозом и отсыревшей кожей. Раков, чинно и тяжело угнездивший место, восседал напротив Лебедева и, основательно набивая трубку, жарко дышал на него запахом перегорелой водки и неистребимого дешевого табаку.

В щель плохо запираемой каретной дверцы насилу пробивался холодный по-зимнему воздух, и от этого в тесном жандармском возке унылая тусклая осень ощущалась еще явственнее и острее, нежели снаружи.

«Вот я и исполнил поручение его высочества… – закусив ус, с насмешкой резюмировал Аркадий. – Кому я этим навредил?.. Разве что себе…»

Согревало душу одно: на груди у него, как некий драгоценный кусочек истины, покоился великокняжеский вензель дома Романовых, и ротмистр, не бросаясь с головой в омут отчаянья, повторил сердцем: «Как перед Христом, крестник, пробьет час, когда мы увидимся снова».

Карета, подпрыгивая на выбоинах и рытвинах, вывернула на дорогу и уверенно загремела вдоль мглистого прозрачной сиренью рассвета парка. Иногда на повороте или крепком подтрясе согнутое колено Лебедева совсем по-приятельски шеркалось о такое же согнутое колено полусонного урядника, и сложно и трудно было уверовать в произошедшее.

– Урядник, – Аркадий выше поднял голову, вглядываясь в широкое усатое лицо, – вы часом не задавались вопросом, куда делся мой возница, что прошлым вечером доставил меня в дом Холодовых? Где лошади? И чем в конце-то концов был убит несчастный старик?

– А что возница? – Мордатый унтер на миг сконфуженно слохматил брови. – Получил расчет, и ищи ветра в поле… О чем тут готову-то ломать? Экий вы ловкий, брат. Ну-с, а чем был зарублен граф – то штука нехитрая.

Клим Тимофеевич победно похлопал широкой ладонью по конфискованному палашу и, довольно крякнув в кулак, сытожил:

– Впрочем, мне что за дело, голубь, без судебного пристава тут не разобраться… Жизнь, ваше скобродие, есть мерзкая, но занятная штука. Вопрос верного выбора, ежели угодно-с. Живи, покуда живешь. Вам курево оставить? – Раков с проснувшимся вновь добродушием протянул старый засаленный кисет.

– Если не трудно… Обещайте мне, господин урядник, устроить встречу с вашим начальством. – Лебедев оставил любезность Ракова без внимания.

– Экий гордец. – Клим Тимофеевич, несколько осердившись, сунул кисет в карман и, дернув усами, кашлянул. – Я, знаете ли, ни денег, ни обещаний в долг не даю… но вам сделаю исключение – дам слово, – тяжело вздохнул Раков, точно совершил какое-то определенно трудное дело. Заскорузлые пальцы его вовсе без пути прошлись по тусклым пуговицам мундира.

– Слово жандарма. – Лебедев двусмысленно усмехнулся, не сводя глаз со своего конвоира.

– Ну будет, будет! – колыхнулся всем корпусом Раков. – Эт все же лучше, чем ничего. И смотрите у меня, без глупостев!

…Хмуро было на душе ромистра Аркадия Павловича Лебедева по дороге на Кавказ, однако с просветом надежды. Низкий поклон ангелу-хранителю. Господь миловал миловал от позора чести – дело по убийству графа Холодова разрешилось… Но сеть всегда с прорехой. Весть о сем диком факте птицей долетела и до столичного общества. Из разговоров, предварительных следственных отчетов и прочих показаний «свидетелей», которыми пестрели газеты, фабриковалось общественное мнение по старому российскому принципу: «У меня сегодня радость – я соседу сделал гадость». Итог: в судьбе Лебедева случился вынужденный выход из полка. Слава его величеству случаю: обошлось без суда – и все благодаря несчастной графине-вдове, которая успела через слуг оповестить судебного пристава о пропаже дарственного клинка. Для виленской полиции ясно было одно – дело это темное… и кто знает, какой узел бы затянула Фемида, если бы не своевременное вмешательство в эти композиции сильных мира сего. Окончательную точку в мытарствах Лебедева поставила срочная эстафета от его императорского высочества Великого князя Михаила Павловича.