Ну и конечно, товарищ Гвоздь, за что в том числе, и не только за то, что он был для всех членов клуба этим синонимным инструментом в их ограниченном собою тыле, его так и об именовали, имея такую свою непримиримую позицию к окружающим его джентльменам, как-то должен был от них выразительно отличаться. И он отличался, выбрав для себя в качестве своего орудия для выражения мыслей, простой карандаш. Правда, по итогам первого же, несколько трагично протекшего для некоторых лиц членов клуба заседания клуба дня, где он появился с этим своим орудием отождествления себя, ему было предложено пересмотреть свои взгляды на этот свой выбор.
– А то, что после того, как вы уж слишком душевно отреагировали на реплику мистера Сенатора, в полную грудь выдохнув из себя всю прискорбность ваших взглядов на него прямо на стол, где лежали стружки от вашего карандаша, отправившийся прямо на стол к окулисту мистер Сенатор, ещё долго не сможет пересмотреть своих взглядов на вас. – Предупредительно сказал Президент товарищу Гвоздю после этого памятного для многих людей дня, где они оказались в поле поражения стружек от карандаша товарища Гвоздя, на которые он изо всех сил и дунул. И только чистая случайность (кто-то решил как раз вздремнуть) и хорошая реакция умеющих на много закрывать глаза джентльменов и в том числе Президента, чего не скажешь о не столь предусмотрительном мистере Сенаторе, спасла их от засорения их глаз.
Впрочем, мистер Сенатор, по мнению многих оказавшихся свидетелями этой возникшей ситуации членов клуба, сам виноват в случившемся – он спровоцировал товарища Гвоздя на такой демонстративный ответ.
Так этот мистер Сенатор, явно испытывая к товарищу Гвоздю предубеждение классового порядка, первым и пошёл на обострение конфликта, позволив себе утверждать, что его взгляды на товарища Гвоздя, не нуждаются в корректировке знаниями о нём, а он и так, на основании уже своих знаний жизни и опыта, видит всю неприемлемую для его шкалы ценностей сущность товарища Гвоздя, который ещё смеет требовать для себя независимости взгляда на мир. На что товарищ Гвоздь, поначалу только молчал и к тревоге наблюдающих за действием его рук членов клуба, прокручивал вставленный в точилку карандаш. И при этом, его раз за разом не устраивала острота наточенного грифеля карандаша, и он, обломав конец карандаша, начинал заново его крутить в точилке.
И вот когда мистер Сенатор уже со своей стороны заострил внимание на товарище Гвозде: «И знайте, мы вас здесь не боимся. („О ком это он?“, – всполошились рядом сидящие с мистером Сенатором соклубники) А всё потому, что нас объединяют общие ценности. И если вы нас доведёте, то мы найдём средства, чтобы исключить вас из членов клуба», – то товарищ Гвоздь не сдержался, и отложил в сторону свою точилку и карандаш. После чего за столом ненадолго наступила наполненная тревогой и придыханиями тишина. Когда же этот отрезок времени выдохся, то товарищ Гвоздь обращается к мистеру Сенатору:
– До чего же вы любите, пускать пыль в глаза.
– Не понял? – удивлённо спросил в ответ мистер Сенатор.
– А что не понятно-то. За вашими словами никогда ничего нет. Одна пустота. – Отвечает товарищ Гвоздь.
– А за вашими-то, что есть? – язвительно усмехнулся в ответ мистер Сенатор.
– Смотри. – Только и сказал товарищ Гвоздь, и тут же изо всех сил дунул на стол, на эту кучку стружек. Ну а дальше вдруг выясняется, что позиция товарища Гвоздя всё также непоколебима, а вот позиция мистера Сенатора оказалась не просто шаткой, а мало основательной. И мистер Сенатор, ахнув из глубины темноты: «Да ты кто такой!?», – как всем догадливо увиделось и звучно услышалось, смог удержать себя от безответственного шага, только там в самом низу, на полу под стулом.
Ну а товарищ Гвоздь, посчитав, что мистер Сенатор, пожалуй, поспешил задаваться столь для всех очевидными вопросами, ответ на который он скорей всего уже обрёл там в своём новом положении, внизу, откуда окружающий мир видится в более реальном соотношении, нежели на него смотреть из своего величавого поднебесья, решил ограничиться молчанием, пока Президент и его доверенные лица, объявив перерыв, отправляют мистера Сенатора в больницу.
Что же касается самого этого происшествия, то оно конечно же, не осталось без своих должных последствий. Так мистер Сенатор отныне держал себя более ответственно, то есть осторожно по отношению к товарищу Гвоздю, чья непредсказуемость поведения, теперь всем была очевидна. Ну, а сам товарищ Гвоздь, всё же вняв стоящим мольбам в глазах Президента, сменил простой карандаш на своего более технически подкованного собрата – механический или цанговый карандаш со сменными стержнями.
Ну а такая новинка в руках товарища Гвоздя, разве могла пройти незамеченной, и, конечно же сразу родила массу к нему претензий и язвительностей, правда только в язвительных головах его коллег по клубу, которые не преминули обвинить товарища Гвоздя в отходе от своих твёрдых принципов, которые всегда чётко были, как проставлены на контуре карандаша в виде знака «ТТ», так и слышались в отражении рваных звуков, возникающих в результате твёрдых до жёсткости, взаимоотношений бумаги с грифелем его карандаша.
– А теперь, что получается, – нервно и с долей зависти размышлял, посматривая на этот очень удобный для написания детективов карандаш товарища Гвоздя, сеньор Феррари, которому такой инструмент для зашифровки своих злодеев и разборок с летальным исходом, с боссами мафии конкурентов, был бы очень полезен, – когда он захочет, и вполне возможно, что незаметно, – а для того чтобы поставить своего собеседника в безвыходную ситуацию, – то мгновенно может сменить стержень карандаша с мягкого, и не на просто «ТМ», а на безапелляционно твёрдый «ТТ». А это заводит все дальнейшие отношения с товарищем Гвоздём в свой тупик.
– Это он всё специально так устроил с мистером Сенатором, чтобы иметь аргументированные обоснования для смены, а я однозначно считаю, что для перевооружения, с простого карандаша на его обновлённую, со сменными стержнями версию. – Сделал для себя однозначный вывод, потемнев лицом, мистер Далтон. А мистер Далтон всегда темнел лицом, когда видел опасность для своего творчества со стороны и в том числе со стороны своего потенциального противника – любого грамотного человека. К тому же полное вовлечение и даже временами погружение с головой в шпионскую жизнь своих героев, с которых мистер Далтон старался брать пример, и не только с прототипов, которые были только слабой тенью его героев шпионажа, сказалось на нём, и он редко на кого смотрел без подозрения на шпионскую деятельность, а на самых подозрительных, со своим тайным умыслом перевербовать.
А ведь между прочим, паранойя мистера Далтона, в которой он не собирался признаваться, потому что считал себя отменно здоровым, неплохо ему служила в деле поставки для него новых героев и сюжетных линий для его шпионских романов. И мистер Далтон можно сказать, всегда находился в работе, не чувствуя недостатка вдохновения. Ведь стоило ему только посмотреть по сторонам, с того же балкона на дворника или же даже ещё ближе, не вставая с постели понять, – до чего же тонкие у них в доме стены, откуда так и доносится скрип пружин, – как мистеру Далтону всё уже ясно. И он уже знает, откуда нарисовался в такую рань этот и не дворник вовсе, а работающий под прикрытием дворника агент иностранных спецслужб (кого они хотели обмануть, с такой высокоинтеллектуальной рожей в дворники не берут). Ну и заодно, откуда все эти звуки сверху доносятся – сверху!
Ну а те, кому нужны пикантно убийственные подробности о высоковероятной связи между этим агентом спецслужб, и не запланировано для находящегося сейчас на службе в агентстве нацбезопасности, мужа живущей наверху миссис Стрейдж, возникшими звуками со стороны дивана в виде скрипа его пружин, то об этом в следующей книге мистера Далтона – размещено на правах рекламы (надо же как-то с ним знакомить) мистера Далтона.
– Коллаборационист и конъюнктурщик. – С ненавистью глядя на товарища Гвоздя через очки, в душе так и не может успокоиться, и простить остальным членам клуба их пассивного поведения по отношению к товарищу Гвоздю, мистер Сенатор.
