В общем, после последовательных обвинений совещательных голосов друг друга в том, что каждый из них хочет быть более услышанным и нечего на меня, падла, повышать свой визгливый голос (начали заговариваться и забываться с кем имеют дело), то пока дело не дошло до кулаков, было решено пригласить обоих претендентов на собрание и там, на общем голосовании, сделать окончательный выбор.
– А что будем делать с не прошедшим фильтр отбора? – многозначительно и как многим послышалось, тревожно для этого, пока что неупомянутого претендента, спросил ещё один обладающий совещательным голосом, сеньор Феррари (будет излишним говорить о том, в каком жанре специализировался этот сеньор в тонком итальянском костюме… Хотя, нет, это слишком уж стереотипно выглядит, даже несмотря на то, что было именно так. Ну, тогда, да.).
– Я понимаю, о чём это вы, сеньор Феррари? – многозначительно сказал Президент. – И поэтому мы, предусмотрительно поручим вам организацию доставки претендентов, скажем так, на закрытое слушание «юных» талантов, по итогам которого… А это пока что для них будет огромный, с намёком на грандиозность секрет. – Пусть приготовят для нас, по их мнению, самое достойное произведение. – Так на этом слове Президента и порешили.
Но давайте вернёмся к тому, что сейчас происходило за столом, где сэр Паркер, после того как он в очередной раз для себя понял, что сэр Монблан в своей сущности податливый на настроение человек (ну, а так как в его душе, судя по стоящему пессимизму в его произведениях, стояла непогода, то и ожидать от него кроме холодных судорог от озноба ничего не стоит), почему-то нехотя, переводит свой взгляд чуть правее, на слева от него сидящего человека, как его все здесь звали, хоть и не звали, и даже видеть не хотели, товарища Гвоздя (почему с ним так, обозвав крепёжным инструментом, обошлись, то об этом чуть позже).
– А ведь с моей стороны, он сидит справа от сэра Монблана. И тогда какой ответ будет правильным? – Сэр Паркер при виде таких реалий жизни, где и иллюзий, из-за которых он посещает не редко бар, не надо, чтобы понять, что окружающий мир скрывает в себе столько не стыковок и недостроенностей, что впору делать вывод, что этот мир ещё находится в стадии своего строительства и только от вашего взгляда будет зависеть, каким будет в дальнейшем этот мир.
И конечно сэр Паркер требовательно желал, чтобы окружающий мир отражал именно его взгляды на себя и чаяния. И поэтому он, во-первых, очень сильно любил чай, даже несмотря на то, что связь между этим его времяпровождением и чаяниями была иллюзорна и, во-вторых, – он сразу же, хоть и про себя, попытался оспорить точку своего зрения на сэра Монблана.
– Если исходить из доказательства от противного. – Рассудил сэр Паркер и, посмотрев на сэра Монблана, убедился в правильности своего подхода к сэру Монблану, применяя против него столь ненавистную всем противным лицам систему доказательств. – То тогда, если товарищ Гвоздь сидит слева от сэра Монблана, как того он хочет, но не желает видеть справедливость стоящая в моих глазах, то я с закрытыми для чистоты эксперимента глазами, взяв к примеру косточку от вишни, могу кинуть её в сторону лева (а здесь в темноте моих глаз уже для манипуляций взглядов нет места), куда и призывает сэр Монблан. И она, в чём я бесконечно уверен, достигнет своей настоящей, а не той, на которой насиживал сэр Монблан цели. И это будет не товарищ Гвоздь, а… – сэр Паркер бросил косой взгляд на Президента, совершенно не подозревающего в какой он находился экспериментальной опасности.
И хорошо, что у сэра Паркера в данный момент, даже оторванной пуговицы не нашлось в кармане, а то он бы не пожалел президентского глаза и своей пуговицы, ради торжества правды и справедливости, запустив её туда, куда просит его лево, в глаз Президенту. Правда в карманах сэра Паркера всегда что-нибудь такое метательное отыщется и, наверное, эта его отсылка к тому, что раз пуговицы нет, то и проводить эксперимент по проверке бдительности и реакции Президента не нужно, не имеет должных оснований. А всё потому, что не это главная причина того, что сэр Паркер не стал задерживаться на сэре Монблане и перевёл свой взгляд дальше, на товарища Гвоздя. А вот то, что товарищ Гвоздь начал проявлять нетерпение, пока, что только к своим рукам, принявшись грозно щёлкать костяшками своих пальцев, то такой звучный посыл сэру Паркеру, проигнорировать было крайне неразумно.
Товарищ Гвоздь.
Хотя, пожалуй, то, что сэр Паркер опасается товарища Гвоздя (об этом хоть напрямую и не говорится, но что-то такое есть в этих его жутко звучащих действиях), несколько странно слышать. И неужели сэр Паркер, для которого сам сэр Монблан ничто, а Президентговорят, даже похваливал его стиль и сзади с его костюма пылинки сдувал, скажем так, несколько опасается этого, даже не джентльмена и не господина, а какого-то товарища Гвоздя? Но на этот вопрос вот так сразу, без рассмотрения личности товарища (да и почему товарища?) Гвоздя и не ответишь.
Что ж, раз для того чтобы понять какую опасность источал для всех этот странный товарищ Гвоздь, требуется повнимательнее присмотреться к нему, то давайте так и поступим, тем более сэр Паркер, как раз перевёл свой взгляд на него. Правда сэр Паркер хотел сразу перевести свой взгляд, не собираясь его задерживать на товарище Гвозде, чтобы не выказать излишнего недоверия к нему, и способствовать непониманию друг друга, которое честно сказать, составляло основу взаимоотношений товарища Гвоздя со многими джентльменами этого клуба. Возможно это недоверие, и антагонизм взглядов на джентльменов со стороны товарища Гвоздя, и записало его в товарищи. Но так это или иначе было, товарищу Гвоздю это было не важно, как и то, что о нём за его спиной шептались, с опаской называя злодеем.
И, пожалуй, у многих членов клуба, были все основания временами опасаться неспокойного нрава товарища Гвоздя, который говорят, был близок к спецслужбам и оттого, безраздельно собою занимал всю нишу полных остросюжетности и заговоров, политических детективов.
– А как без профессионального прошлого можно столько знать и досконально разбираться в специфике работы спецслужб. – Шепотом, изменяя свой голос и, выпустив побольше дыма из сигареты для маскировки, делились своим видением товарища Гвоздя члены клуба.
– И как думаешь, – приблизившись в плотную к сеньору Феррари, тихо спросил его герр Ватерман, – он свои сюжеты до сих пор черпает оттуда. – Герр Ватерман многозначительно кивнул куда-то туда себе за спину, невольно заставив сеньора Феррари заглянуть ему за спину, где на другой стороне курилки, спиной к ним стоял мистер Сенатор. Но сеньора Феррари, который время от времени обращается к дедукции своих героев, которые между прочим, именно им наделены этой проницательностью, не провести на всю эту демонстрацию своей незаинтересованности – сеньор Феррари прекрасно видит, что уши-локаторы мистера Сенатора напряжены и значит, он не столь глух, как хочет показаться. И сеньор Феррари, прежде чем ответить герру Ватерману, решает провести отвлекающий мистера Сенатора манёвр, сделав информационный вброс.
– А ты слышал, что один из новых кандидатов в члены клуба, большой политик. И говорят, что он чуть ли … – До этого громко говоривший сеньор Феррари специально затихает, радуясь за себя и за то, как он умело поддел и заставил следить за своим, пока что только телесным здоровьем, разнервничавшегося мистера Сенатора, который в этот момент даже выронил из рук сигарету. – А их, как ты понимаешь, бывших не бывает. – Иносказательно сказал сеньор Феррари, но герру Ватерману и этого хватило, чтобы понять, о ком так намёкливо говорит сеньор Феррари.
Что же касается самого товарища Гвоздя, то при всей разности взглядом членов клуба, тем не менее, все они были единодушны при взгляде на товарища Гвоздя, который внушал им не только опасение попасть под его строгий и критический (а такой взгляд позволял себе только он, что требовало повышенной смелости при устоявшемся здесь, в этих стенах клуба, единодушном недоверии к этой категорически неприемлемой ими категории людей – критиков) взгляд, но и подспудное уважение.
