Меня отчитали на глазах всего зала.

Надеюсь, ты доволен.

А меня пристыдили за невыключенный звук.

Ты покраснела как свеколка?

Как вареная креветка.

Надеюсь, от тебя шел пар.

Эля снова улыбнулась, на этот раз без сопровождающих звуков. Да, Корф ей определенно нравился. И не только из-за фамилии, хотя даже мысленно называть его Корфом было очень и очень. Ей хотелось поделиться с кем-нибудь этим внезапным знакомцем, на которого в обычных обстоятельствах она не обратила бы и внимания, да вот только было не с кем.

Школьные подруги отдалились, а потом и вовсе встали на сторону Саши. Объективно Эля их понимала: ее бывший был, что называется, Аполлоном среди простых смертных их класса. Да что там класса. Школы. Умопомрачительно красивый, неглупый, спортивный, очень общительный. Даже слишком, как оказалось. Их пару в школе все превозносили и боготворили, считали идеальной. А на самом деле оказалось, что Саша был обыкновенным чудаком на букву «му». Как только расстояние между ними увеличилось – предатель уехал учиться в Берлин – увеличилась и степень его скотинистости. До Нового года Эля наивно – что было совсем на нее не похоже – верила, что в ней говорит глупая ревность и женская логика. Но нет, инстинкты были как всегда правы.

Карина – экс-лучшая подруга – выдала замечательную тираду, когда Эля позвонила ей в слезах: «Ну, а что ты хотела. Он классный, а ты все время пилила его своими подозрениями. И вообще, такие парни, как Санек, не могут иметь отношения на расстоянии. Мы думали, ты это понимаешь и со всем согласна».

*

Снова какая-то квартира у какого-то одногруппника. Или однокурсника? В этот раз ее мозги не были затуманены алкоголем, она просто не знала. Он нравился Маше, а впереди был большой тест. Эля снова была на балконе, кутаясь в плед, но на снег не смотрела. За прошедшие пару недель ей этот снег осточертел. Хотелось тепла и солнца. Маша смеялась над чем-то, что говорил объект ее обсыхания, а тот не отводил взгляда от ее декольте. У невзрачной ботанички обнаружилась неплохая фигура, которую вполне можно было перевести в разряд хорошей путем подтягивающих колготок и правильного лифчика.

Как дела?

Два слова, но Эля поймала себя на том, что улыбается. По крайней мере, ее лицо, отражающееся в окне, делало именно это.

С-к-у-ч-н-о.

Наблюдаю за неравным боем между декольте и похотливым засранцем.

Ого. Кто кого?

Пока ведут сиськи.

Хочешь, позвоню?

Они обменялись номерами вроде бы недавно, но баланс на телефоне уже успел скатиться к нулю. Впрочем, он все равно автоматически пополнялся с папиного счета в банке. Эля над такими деталями жизни не задумывалась.

Голос Корфа пришелся бы сейчас кстати. Он был чуть выше, чем рисовало ее воображение, но ведь и Паша не был Даниилом Страховым. Все равно голос был приятным: мягким, очень спокойным. Корф много говорил, поэтому часто к вечеру приобретал этакую интересную хрипотцу. Эле всегда казалось, что он похож на одеяло: ей становилось тепло и уютно, когда они обсуждали что-нибудь.

Но сейчас отвлекаться было нельзя. Она была дуэньей Маши и должна была следить за ее «совсем-не-свиданием». А Корф снова ее отвлечет своим голосом и какой-нибудь интересной штуковиной. В его исполнении даже Конституция Российской Федерации становилась интересной.

Лучше не надо. Я на страже добродетели. Нельзя отвлекаться.

А ты отвлечешься?

Еще одна забавная деталь ее общения с Корфом: она не могла понять, когда он говорит серьезно, а когда – нет. Усложнялось это тем, что он сам не понимал, что говорил что-то двусмысленное. Иногда он спрашивал, во что она одета, но не с заигрывающим подтекстом, а потому, что на улице похолодало, а он знал, что Эля часто забывала надеть шапку.

Эле даже думалось порой, что он делает это специально.

Может, встретимся?

Она отправила это быстрее, чем подумала. По всем канонам она должна была занервничать, закусать губу, вспотеть на худой конец. Но ничего не произошло, разве что в районе живота вяло трепыхнулась одна бабочка. Нервничала Эля редко, губы с недавних пор не кусала, а ладошки у нее никогда не потели. Она считала себя храброй, родители же и это относили к безрассудству.

Корф не ответил.

И на следующий день от него не было ответа.

Настроение испортилось, телефон обзавелся трещиной. Он оказался прочнее бумажной стены в ресторане, куда она пошла с бывшими одноклассниками. Маша ничего не замечала, витая в облаках влюбленности.

Корф объявился полторы недели спустя, когда Эля была готова поместить его имя в одну линейку с Сашами.

Прости, что пропал. От неожиданности утопил телефон в кастрюле.

Пытался достать его – обжег руки.

Бинты сняли позавчера.

Если ты все еще хочешь встретиться, приглашаю в подпольный театр.

*

Он оказался на голову выше и шире в плечах, чем Эле казалось по фотографиям. А еще телефон искажал его голос – в реальности он был глубже. Когда он смеялся, в уголках губ появлялись забавные морщинки. На фотографиях не было челки – Корф сказал, что она отросла недавно, а он не часто фотографируется. Больше фотографирует.

Она долго не могла решить, что надеть. Извечный женский вопрос, но Эля быстро поняла, что покупать больше одежды не выход. Чем ее больше, тем шире выбор, тем сложнее его сделать. На первое свидание – это ведь было свидание? – не следовало одеваться вызывающе или чересчур откровенно – так отпала первая половина гардероба. И большинство ее любимых маек на бретельках.

Черное закрытое платье стало отличным выходом. А отсутствие декольте компенсировалось его длиной. И легкомысленным нижним бельем, которое Эля надела для себя. Или не только для себя, но в этом она была не уверена. Всегда оставалась вероятность, что фотографии были чужими, а пакет на голову никогда не был ее способом решения этой проблемы. К счастью, все подтвердилось. И даже переподтвердилось.

Театр был действительно подпольным. В прямом смысле: подвал старого дома, предназначенного десять лет назад для сноса, но вовремя признанного культурным наследием. Там ставили спектакли студенты МХАТ-а, с которыми сам Корф был знаком лично: среди них был его сосед по квартире. Которого, к слову, звали Сашей.

Ставили Шекспира, но в современной обработке. Только Эля на спектакль внимания практически не обращала. Ее больше занимало то, что они сидели бок о бок, их колени постоянно соприкасались, а когда Корф наклонялся к ее уху, чтобы объяснить ту или иную сцену, от его жаркого шепота и случайных касаний губами в животе внезапно оживала та самая вялая бабочка и активно плодила себе родственников. Не менее активных.

Он помог ей одеться. Взял за руку, помогая подняться по ступеням. А потом не отпустил. Эля радовалась, что ладони у нее не потеют. И почему она тогда решила, что он – невзрачный?

Они гуляли по Москве, которая в этот час уже озарилась миллионом огней. Эле всегда нравилась новогодняя иллюминация, но наступала весна и ее уже сняли. Но даже так ночная подсветка зданий и деревьев была какой-то особенной. Она даже не заметила, как они оказались на Красной площади. А ведь она была на каблуках. Всю дорогу они держались за руки, а потом и вовсе обнимались.

Говорили о какой-то ерунде, много. Обсуждали книги, фильмы, прохожих, академию, рецепты пиццы, любимые пиццерии, перец чили, путешествия. Эле нравилось, как он убирает с ее лица волосы и сетует, что она снова без шапки. А она смеется – на улице ведь не минус тридцать.

Где-то возле Арбата Эля споткнулась о криво лежащую плитку, чуть не упала. Корф поймал ее, сжал в объятиях, посмотрел своими странно посаженными глазами так проникновенно. А потом они внезапно уже целовались, прямо на дороге. Прохожие ворчали, кто-то свистел.

Корф тяжело дышал, Эля облизывала губы. Поцелуи зимой влекут определенные последствия. Во-первых, становится слишком жарко в одежде. Во-вторых, пересохшие губы требуют либо продолжения, либо помады. Кстати, о помаде – Корф теперь походил на Джокера. Или транса.