— Платонова, — раздалось где-то в районе моего левого колена как раз в тот момент, когда я в порыве самоуничижения разглядывала висящие на стене награды. — Ты в курсе, что уже три часа, как вычеркнута из списков проживающих в общежитии?

Я не вздрогнула, даже не вскрикнула. За четыре года я к этим внезапным появлениям Сеньки привыкла. Тем более что у нас с ним отношения были стабильно нейтральные, ведь я клятвенно пообещала в комнате эксперименты не ставить.

— Как — вычеркнута? — А вот к этому я была совершенно не готова. — По Регламенту же на выселение дается двое суток с момента отчисления!

Умные желтоватые глаза Сеньки сочувствующе мигнули.

— Приказ на тебя поступил, с немедленным выселением. Ох и взбесила ты их, Платонова, — голос Сеньки звучал удивительно натурально, будто не его пасть открывалась, а человеческий рот с человеческими связками. Видимо, те случайные чары не только разум ему передали.

Ноги вчерашней надежды ведьмовского будущего подкосились, и я рухнула на пружинистую кровать, всколыхнув листы конспектов, разбросанные по покрывалу в трагическом хаосе.

— Сегодня, так и быть, живи еще, — произнес песец, покачивая хвостом из стороны в сторону, — но к утру чтобы съехала. Завтра еженедельная проверка отчетности, сама понимаешь, — Сенька дернул ухом за отсутствием других конечностей, которыми периодически хотелось пожать или развести. Все-таки нелегко ему было со своим родным телом.

— Спасибо, Сень, — растроганно пробормотала я. Ведь если в ректорате узнают, что песец уклоняется от исполнения обязанностей, его и наказать могут. Как минимум — наложить ограничительные чары. Как максимум — стереть человеческий разум и отправить обратно за полярный круг. При этом, конечно, и разум животного пострадает, поэтому это — крайние меры. Но как способ устрашения вполне действенные.

Песец снова взмахнул хвостом, на этот раз грациозно и медленно, и вышел из комнаты, просочившись сквозь стену, не потрудившись воспользоваться таким бесполезным изобретением, как дверь.

Делать нечего, нужно думать, как жить дальше.

Домой вернуться я не могу. Этого мое и без того потоптанное чувство собственного достоинства не выдержит. Ладно, бабушка, так меня же тетки заедят! Они и так на мою мать косо смотрели всегда из-за того, что та не хотела заводить больше детей, а после того, как бабушка указала перстом выбора на меня, в них начала буйными ростками виться типичная зависть. В их оправдание могу только сказать, что мои старшие сестры действительно одаренней меня, хотя бабушке, конечно, видней.

К друзьям податься тоже не получится. Они либо точно также жили в общежитии, либо жили на территории своего клана, а там чужакам не рады. Приехала я как-то в гости к знакомому перевертышу. Планировала остаться на все выходные, а в итоге сбежала, пригнув голову, через три часа. Перевертыши, в отличие от своих собратьев, оборотней, отличались очень вздорным характером и взрывным темпераментом, из-за чего их численность постоянно и неумолимо росла. А еще они предпочитали жить единым кланом, куда входили не только близкие родственники, но и родня уровня седьмая вода на киселе. А у меня с собой взрывоопасные ингредиенты и ядовитые растения.

Весь вечер и всю ночь я, в компании однокурсников и соседей, провела за тяжелыми размышлениями над дальнейшими перспективами. Со стороны это было больше похоже на прощальную попойку с последующим разгулом одаренной молодежи и планомерным уничтожением казенного имущества, но это только со стороны. Например, громить фонтан в холле мы стали тогда, когда Демитрий - бойкий парнишка-ведьмак - предложил спросить у наяд, не сдают ли они комнаты в своем доме на набережной. Наяды, среди ночи вызванные через упомянутый фонтан, во взбудораженных пьяных воплях не поняли, кто, зачем и почему хочет попасть в их дом, поэтому послали всю толпу в будуар морской царицы. Логически вытекающим ответом стал разбитый фонтан и небольшое наводнение.

К утру в моей опухшей и залитой по самые веки зельем против похмелья голове созрел план. Денег, отложенных во время обучения, хватало на два месяца при условии проживания в какой-нибудь скромной однокомнатной квартирке на окраине Москвы и питания гречкой на воде. Как раз похудеть надо было бы… За это время я планировала найти если не работу, то хотя бы подработку, желательно связанную с ведьмовством. Официанткой в кафе или уборщицей в офис идти не хотелось, не зря же я столько лет училась, пусть моя ведьмовская лицензия в глазах смертных была простой радужно-переливающейся бумажкой.

Вещей за четыре года набралось не так уж и много. Больше всего места занимала одежда, которая набилась в полтора чемодана. Учебники мне пришлось сдать обратно в библиотеку, а своих оказалось до стыдного мало: два расширенных рецептника с зельями, демонская энциклопедия, подаренная застенчивым аспирантом, заменявшим у нас занятия по демонологии, да несколько учебников по ведьмовству, оставленных мне предыдущей соседкой. Хорошо, что конспекты у меня отобрать не догадались. Я была хорошей студенткой и тщательно конспектировала все лекции и семинары, поэтому практически все учебники с первого курса у меня сохранились в формате кратких выжимок. Но мне этого вполне хватало. Остальные вещи отправились в зачарованный саквояж, подаренный мамой на совершеннолетие. Снаружи он походил на обыкновенный старомодный саквояж, но внутри он был безразмерным, и при желании туда можно было запихнуть целый симфонический оркестр с хором мальчиков в придачу. Один был подвох у этой замечательной вещи: вес предметов сохранялся и суммировался. Именно поэтому к саквояжу были приделаны колесики от роликов, державшиеся на честном слове и клеевых чарах.

Утро встретило меня холодно и неприветливо. Выйдя из ворот общежития и попав прямиком на Чистопрудный бульвар, я, кажется, довела стаю голубей, мирно на нем пасшихся, до сердечного приступа. Идти было некуда. До открытия местных кафе было еще несколько часов, а идти неизвестно куда с двумя чемоданами и неподъемным саквояжем, честно говоря, не хотелось. А вот спать хотелось безумно.

После недолгого обследования территории местом временного обиталища была выбрана наиболее чистая скамейка. Сложив вещи аккуратной кучкой и подкрепив эту конструкцию чарами, я взяла с земли длинную крепкую палку и начертила вокруг скамейки круг, стараясь, чтобы палка ни на мгновение не открывалась от земли. Нарисовав в центре круга руну невидимости, я, подумав, добавила руну тревожности и неотложных забот. Теперь, если кто-то подойдет к скамейке, он внезапно вспомнит, что забыл выключить дома плиту или оставил ребенка в магазине, и убежит, так и не водрузив свое седалище на мое ложе.

========== Часть вторая ==========

— Ярка! Платонова! — раздался громогласный вопль над моим ухом. — Ты, что ли?

Обладателем громкого голоса оказался мой давний знакомый, а если точнее, то давний знакомый бабушки. Это был высокий и внушительный мужчина неопределенного возраста. Весь его облик отличала чрезвычайно буйная растительность, которая покрывала не только его крепкую голову, но и могучую грудь, и мощные руки. Голос у него был низкий, с рычащими нотками, но оно и не мудрено: медведи-оборотни, проведшие так много времени, как он, в облике медведя, еще и не так говорят.

Звали его, будто нарочно, Потап Палыч. Он был одним из первых бабушкиных учеников еще в ту пору, когда она преподавала в ИЧВ. Бабушке было тогда лет двадцать с небольшим хвостиком, а ему двадцать без хвостика. С тех пор их связывала прочная, хотя и со своими сколами, дружба. Потап Палыч знал всех трех мужей бабушки, часто оставался нянчиться с мамиными сестрами, когда бабушке надо было лететь на шабаш, а какое-то время вообще жил у нас. Потап Палыч имел и свою семью, но, ведомый собственными инстинктами, предпочитал иногда отдохнуть и впасть в уединение. Какое именно уединение он находил в нашем сумасшедшем доме, я не знаю, но оно ему помогало: спустя пару недель он возвращался домой, свежий и отдохнувший.